Глава XIV ДОБРОВОЛЬЦЫ
Глава XIV
ДОБРОВОЛЬЦЫ
Территория Донской области простиралась по обеим сторонам реки на 144.000 квадратных километров — от Саратовской и Воронежской губерний на севере до Азовского моря — на юге. Слово «казак» пришло из татарского языка, ему не менее двенадцати веков.
Первоначально так назывались кочующие племена, большей частью славянского происхождения. В зависимости от обстоятельств они заключали союз то с монголами, то с поляками или шведами, пока наконец не признали права русского царя. Во времена Ивана Грозного казак Ермак Тимофеевич со своим войском завоевал Сибирь. К концу XVIII века казаки отказались от кочевой жизни и по мере присоединения новых земель расселялись вдоль границы, которую и взялись защищать и расширять, получая в собственность завоеванные территории. В обмен на привилегии при уплате налогов и относительную внутреннюю независимость они были обязаны являться на военную службу по первому же зову царя.
Став наиболее верными сторонниками режима, они активно участвовали в подавлении революции 1905–1907 годов. В 1914 году одиннадцать казачьих областей Европы и Азии (Дон, Кубань, Терек, Астрахань, Урал, Оренбург, Сибирь, Семиреченск, Амур, Уссурийск и Забайкалье) поставили русской армии шестьдесят конных дивизий, полностью экипированных лошадьми, униформой и холодным оружием.
Казаками управляли атаманы, выбранные кругом — местным парламентом. Население Дона не было однородным. К крестьянам-переселенцам, у которых земля находилась в долгосрочной аренде, присоединились, как только начала развиваться промышленность, рабочие соседних областей и коммерсанты еврейского происхождения. В 1917 году на Дону проживало 4 миллиона человек, из них: 46 % — исконные казаки, 48 % — крестьяне и 6 % — «переселившиеся пролетарии» и торговцы. Эти категории населения проявляли друг к другу терпимость, но особо теплых чувств друг к другу не питали.
С переходом власти к Временному правительству между ними и казаками возникло взаимное недоверие. Когда Брусилова сняли с поста Верховного главнокомандующего, казаки поспешили выбрать своим атаманом Каледина, командующего 13-й армией и одного из самых популярных казаков Дона. Керенский, тогда военный министр, был этим чрезвычайно раздосадован и, придя к власти и став министром-председателем, обвинил Каледина в участии в Корниловском заговоре и отдал приказ об его аресте. Круг Дона возмутился, и Керенский вынужден был отступить и публично принести атаману свои извинения. Большевистский переворот отнюдь не способствовал улучшению отношений казаков к центральной власти, и вполне логично, что Алексеев обратил свои взоры к Новочеркасску, столице Дона, где «правил» его друг Каледин. Надеясь перевести сюда центр созданной им тайной организации «Борьба за Россию», Алексеев приехал в Новочеркасск 15 ноября, в сопровождении лишь адъютанта капитана кавалерии Шапрон дю Ларре. Однако Алексеева ждало разочарование. Власть Каледина оказалась довольно ограниченной, но главное — у его подчиненных изменились настроения.
— Зараза захватила и их, — объяснял атаман. — Они больны, как и все русские. Крыленко из Ставки грозит карательной экспедицией, а моряки Черноморского флота обещают репрессии, если мы не подчинимся власти Петрограда. Переселенцы и коренные жители волнуются, казаки колеблются, они отказываются выступать против большевиков. Будет лучше, если вы поищите себе другое пристанище…
Но это не обескуражило упрямого Алексеева, и он продолжал рассылать воззвания, созывая всех на Дон. На одно из них и ответили пленники Быхова.
Лукомский опередил Деникина и Романовского и ждал их в Новочеркасске, куда они прибыли в декабре. Где же в это время находился Алексеев? Он уехал на конференцию в Ека-теринодар, столицу соседней казачьей области — Кубани. А Каледин остался ждать вновь прибывающих. Деникин отправился к нему и нашел его в огромном, почти пустом здании губернского правления. Каледин был мрачен. Он только что получил ультиматум черноморцев, их корабли блокировали Таганрог — большой порт на Азовском море. Деникин, давно знавший Каледина, помнил его мужественным, энергичным, честным и… угрюмым. Но ему никогда не доводилось видеть, чтобы атаман мог настолько… смириться с судьбой. Он выглядел безмерно усталым, даже пышные усы, казалось, выражали разочарование. Он объяснил причины своего беспокойства и попросил Деникина временно покинуть Дон. После возвращения Корнилова и Алексеева из Екатеринодара все должны собраться, чтобы принять окончательное решение. А до того времени атаман предпочитал оставаться один и пытаться воздействовать на казаков, чтобы вернуть им веру в себя…
Генерала поселили в переполненной гостинице. Ждали Маркова. С его прибытием распределили задачи. Лукомский отправляется искать друзей и единомышленников на Кавказ. Деникин и Марков выбрали Кубань. Романовский, менее известный и менее «приглядевшийся», оставался на месте и должен был предупредить троих друзей о приезде Корнилова и возвращении Алексеева. Деникину оставалось также решить проблему личного характера. Ася приехала в Новочеркасск. Ее путешествие прошло без приключений благодаря миловидному личику и подлинным документам. Осторожность требовала, чтобы она сохранила прежнюю фамилию и считалась незамужней. Но Деникин полагал, что он и так уже долго ждал, и хотел привезти на Кубань не невесту, а законную жену. Он больше не желал откладывать свадьбу.
Ася давно мечтала увидеть себя в прекрасном белом платье, длинной вуали и с букетом цветов. Но об этом нечего было и думать. И не только из-за отсутствия времени и денег: свадьба должна была пройти незамеченной. Весь гардероб Аси состоял из изрядно поношенного дорожного костюма. Госпожа Каледина, взятая в наперсницы, предложила ей широкую юбку и белую, украшенную цветами блузку. Но Каледина оказалась худенькой и высокой, рост же Аси не превышал 1,58 метра…
Юбку пришлось укоротить, широкая муфта венчавшейся скрывала слишком длинные рукава блузки. Чтобы запечатлеть на память этот день, решили пойти сфотографироваться. Фотографию обещали сделать через три или четыре дня, и Ася с Деникиным могли прийти за нею по возвращении с Кубани.
Мои родители не любили упоминать об их «свадебном путешествии». Однако в 1939 году — мы жили тогда в трех очень маленьких и очень сумрачных, выходящих окнами во двор комнатах, в доме на улице Лакордер XV округа Парижа — моя больная мать упомянула об этом:
— Иваныч! Когда-то ты обещал, что мы проведем наш медовый месяц под лазурным небом Рима и Венеции, но мы восемь дней продрожали от холода в этой станице Славянской, погребенные под снегом! И теперь я умираю здесь, в этой ужасной темноте, и так никогда и не увижу Италии! Зря я верила твоим обещаниям!
Мой отец, желая ее утешить, шутил:
— Прежде всего от простого гриппа ты не умрешь. И потом, вспомни, ты мне говорила, что сначала ты хочешь повидать Париж. Вот мы и в Париже.
Во взгляде моей матери он уловил упрек и с виноватым видом опустил голову. Впервые мой отец, с таким мужеством и достоинством противостоящий превратностям судьбы, вызвал во мне жалость…
Прошло восемь дней медового месяца, и Александр Домбровский — Деникин все еще жил под чужим именем, счел своим долгом покинуть станицу Славянскую и прибыть к Маркову и Алексееву в Екатеринодар. Но Алексеев вернулся на Дон к Корнилову. Пришлось возвращаться в Новочеркасск.
Домбровский снова стал Деникиным и отпустил бороду и усы. Удовольствие вновь видеть бывших верховных главнокомандующих и радость начать наконец активную борьбу против большевиков омрачались массой тяжелых впечатлений. Каледин официально объявил, что формирует на своей территории антибольшевистскую армию, но казаки не изменили своих «настроений». Петроградские лидеры теперь угрозы чередовали с заманчивыми посулами: пусть казаки признают новую власть, тогда им сохранят их привилегии! Более того, им будут дарованы новые! Вняв пению этих сирен, донские казаки все менее и менее дружелюбно относились к тем, кто ничего им не обещал и чья активность грозила обернуть на них гнев новых правителей.
Не было единомыслия и среди руководителей антибольшевистской армии. Отношения между Алексеевым, инициатором движения, и Корниловым, автором неудавшегося путча, оставались в чрезвычайной степени натянутыми. «Сердце льва, ум барана», не забывший своих претензий, считал, что первое место ему принадлежит по праву, в противном случае грозил вернуться в свою родную Сибирь. Деникину, которого связывала искренняя дружба с обоими лидерами, пришлось употребить все свои дипломатические способности, чтобы сгладить острые углы. В конце концов сформировали нечто вроде миниатюрного парламента, Совета (впрочем, через несколько недель распавшегося) и власть приобрела как бы три головы. Алексеев занялся гражданской администрацией освобождаемых в будущем областей, а также финансами и внешней политикой. Каледин должен был в дальнейшем управлять Доном. А Корнилов брал в свои руки руководство новой армией — армией, которая на данный момент не превышала по численности полка.
Многие офицеры, состоящие в «тайной организации» Алексеева как в Москве, так и Петрограде и получившие там значительное содержание и поддельные документы, на пути в Новочеркасск… терялись. Тем не менее около двух тысяч все же прибыли на место. Солдат, ответивших на призыв, оказалось очень мало. «Одно имя Корнилова, восстановившего в армии смертную казнь, стало для большинства синонимом смерти», — заметит бывший военный корреспондент в Маньчжурии, будущий атаман Дона Краснов. Зато в армию добровольцев вступали студенты и кадеты, а также отдельные уцелевшие бойцы из «женского батальона» Керенского. Необходимо было их разместить, накормить, одеть, вооружить. Тайной московской организации удалось собрать 8 миллионов рублей; местные пожертвования составили 2 миллиона. Прибывшие в Новочеркасск представители французской и британской военных миссий обещали 100 миллионов рублей. Лишь англичане сдержали слово… несколько месяцев позднее. Незначительную сумму согласилось предоставить правительство Дона. Вывернул все свои карманы также и Каледин.
Добыли самую разнородную по своему виду униформу, общим был лишь нашиваемый на рукав угол из лент национальных цветов. 27 декабря 1917 (8 января 1918) года Корнилов в своем воззвании объявил: «Новая армия должна стать на страже гражданской свободы, в условиях которой хозяин земли русской — ее народ — выявит через посредство избранного Учредительного собрания державную волю свою».
Что можно было пообещать добровольцам, кроме лишений, ранений и смерти? Только победу в отдаленном будущем? Они были согласны идти на это. Конечно, в армию могли затесаться мошенники и авантюристы, ищущие собственную выгоду. Но какую выгоду извлечешь из четырехмесячного пребывания в разношерстном воинстве, чье содержание ничтожно. 30 рублей в месяц получали солдаты, а офицеры, независимо от звания, — 100 рублей. Отбор произошел сам собой.
Еще до того, как существование Добровольческой армии было официально признано, она по просьбе атамана Каледина отразила атаки красных, начавших серьезно интересоваться Доном. Добровольцы также подавили внутренние восстания. Их боевые рейды позволили несколько улучшить вооружение, но оно все еще оставляло желать лучшего. Регулярная казачья армия отказывалась участвовать в боевых действиях и склонна была сохранять нейтралитет. Тогда добровольцы стали прибегать к «системе Д». С благословения своего руководства и самого атамана они обменивали у казаков, предварительно споив их, бочки водки на пушки и пулеметы. Ночью со складов казаков исчезали ружья и патроны.
Все эти «предметы первой необходимости» могли бы быть добыты более достойным образом, если бы не столь значительный недостаток денег. «Казачьи комиссары, — вспоминал Деникин, — продавали все что угодно, все, что находилось под рукой, включая и свою совесть».
Постепенно большевики усилили свое давление на Дон. Мини-батальоны и мини-полки добровольцев сражались теперь на нескольких фронтах. Таганрогским фронтом командовал полковник Кутепов, бывший командир известного Преображенского полка, человек настолько же мужественный, насколько и упрямый. Под его началом находился капитан Скоблин, также храбрый, но… чрезвычайно подверженный влияниям.
В этот день стояла задача захватить находящуюся в руках красных железнодорожную станцию. Операция прошла успешно, Кутепов и Скоблин вышли на перрон станции, увидели лежащий невдалеке труп. Железнодорожник лежал, скрючившись, с распоротым саблей животом. В рот ему были засунуты жалкие и кровоточащие атрибуты мужественности. На обнаженной груди фотография, на которой изображены два молодых человека в форме юнкеров и стояла надпись: «Нашему дорогому папе».
Полковник перекрестился, капитан взвыл от бешенства:
— Монстры! Мерзавцы!
Он склонился над фотографией.
— Я узнаю блондина, он служит в моей части. Эти презренные негодяи убили его отца! Они дорого мне за это заплатят.
Вокруг собрались солдаты. Один из юнкеров вышел вперед, это был сын казненного. Тем временем на вокзал прибыл вагон, он привез около двадцати большевиков, взятых в плен на соседней станции. Прежде чем кто-либо успел его остановить, юнкер разрядил свой карабин в толпу пленных. Его разоружили слишком поздно, он зарыдал.
Скоблин попытался его успокоить:
— Мы отомстим за твоего отца, можешь на меня положиться! Даю тебе слово чести!
Интересно отметить, что в 1930 году этот же самый Скоблин, ставший советским агентом, вероятнее всего, участвовал в похищении своего бывшего шефа Кутепова, организованном в Париже агентами ГПУ. А еще через семь лет он лично будет руководить двумя другими похищениями — генералов Деникина и Миллера, из которых удачным будет лишь второе, а затем исчезнет, не оставив никаких следов.
С начала 1918 года отдельные стычки начали перерастать в смертельные бои. Донские казаки все еще колебались, не зная, чью принять сторону. После того как Таганрогский порт оказался в руках красных, которые вплотную подошли к Ростову и Новочеркасску, командующие Добровольческой армией созвали совет. Продолжать защищать тех, кто не хотел, чтобы их защищали, — равнозначно самоубийству. Нужно было уходить. Но куда идти? На юг, к Екатеринодару, столице Кубани, где, как казалось, собираются другие «добровольцы»? В степь, на Север, где можно было бы провести остаток зимы? В конце концов решили: в самое ближайшее время надо оставить крупные города Дона — непосредственную цель красных. Деникин собрался предупредить Каледина о скором отходе. Атаман начал умолять его отложить эвакуацию добровольцев.
— Послушайте меня, Антон Иванович! Может быть, еще не все потеряно. Я сделаю последнюю попытку разбудить моих казаков. Я соберу всех их военачальников, я им все объясню. Они поймут, что их первый долг — защищать свою землю!
Они не поняли. Покинув собрание — свой последний шанс, — Каледин пустил себе пулю в лоб.
Когда в ночь с 22 на 23 февраля отдали приказ об отходе, губернатор Ростова, генерал Богаевский, и его штаб оказались единственными казаками, присоединившимися к Добровольческой армии.
«Донские казаки еще не восприняли ни большевистской идеологии, ни нашей, — делает вывод Деникин. — Они богаты, сыты и мечтают лишь извлечь выгоду как из нас, так и из красных. Они опомнятся лишь тогда, когда большевики возьмут их за горло!» И Богаевский, к которому Деникин обратился с этими словами, грустно опустил голову: «Генерал судит нас слишком сурово… Увы! Он имеет на это основания».