Глава 2. Поход на Россию

Глава 2. Поход на Россию

В. Кейтель

25.09.1946

Господину адвокату доктору Нельте! При сем посылаю требующееся вам дополнение к моему допросу на процессе касательно моих показаний о начале войны против России: предыстория, введение, подготовка и начало войны с осени 40 по 41 включительно.

В. Кейтель

Операция «Барбаросса»

Вернувшись из отпуска 10 авг. 1940 г., я пребывал в полном неведении относительно новых планов Гитлера. Достоверно мне было известно только то, что следует окончательно распроститься с надеждами на скорейшее завершение войны с Британией. За спиной островитян маячила Америка с ее неограниченными ресурсами. Отказ от запланированного вторжения осенью 1940 г. и его последующий перенос на весну 1941 г. заставлял нас искать и другие способы принудить Англию к заключению мирного соглашения.

Фюрер поручил мне встретиться с маршалом Бадольо, начальником итальянского генштаба, и обсудить с ним вопрос оказания военной помощи Италии в ее североафриканской кампании против Англии и целесообразность отправки двух немецких танковых дивизий на африканский театр военных действий, учитывая то сложное положение, в котором оказался главнокомандующий Триполитанским фронтом маршал Грациани в пограничных районах итальянских колониальных владений. Переговоры состоялись в Инсбруке — около полутора суток мы с Йодлем обсуждали этот и другие вопросы ведения войны с итальянцами (активизация ПВО военных заводов в Верхней Италии, снабжение горючим и пр.).

Бадольо наотрез отказался от нашей помощи, мотивируя свое решение абсолютной невозможностью боевого использования бронетехники в Африке ввиду «низкой маневроспособности танков в условиях триполитанской пустыни». Единственным положительным результатом наших переговоров стала… ветчина, несколько банок которой маршал прислал в наш гостиничный номер в порядке решения «продовольственной проблемы»! Несолоно хлебавши мы вернулись в ставку, правда, итальянцев удалось убедить в необходимости отправки в Северную Африку спецштаба под началом генерал—майора Ганса фон Функа для изучения вопроса боевого использования танков в Триполитании.

В порядке совместного ведения боевых действий против Британии фюрер и дуче заключили предварительное соглашение об отправке усиленного контингента люфтваффе в Южную Италию для противодействия британцам в Средиземноморье — в первую очередь для ликвидации опорного пункта Мальта (военно—морской и военно—воздушной базы противника в регионе) — и защиты средиземноморских коммуникаций наших союзников, прежде всего «Италия — Триполи». К сожалению, оказание такого рода помощи не могло обойтись без серьезного ослабления наших воздушных флотов. В виде «компенсации» Муссолини уговорил Гитлера задействовать в «битве за Атлантику» итальянский подводный флот. Впоследствии итальянские подводники доставили нам едва ли не больше хлопот, чем… итальянские летчики—истребители, продемонстрировавшие свою полную несостоятельность в воздушных сражениях с Королевскими ВВС на севере Франции. В свое время фюреру не удалось отказаться от услуг «соколов Муссолини», теперь настал черед итальянских субмарин… Гитлер сказал мне, что ему не хотелось бы обижать чувствительного Муссолини недоверием, тем более что мы все равно собираемся отправлять наш подводный флот в Средиземное море.

Втайне от Муссолини Гитлер планировал совершенно секретную операцию по захвату Гибралтара (план «Феликс»), само собой разумеется, при «непротивлении» нашим намерениям Испании. Сама операция находилась в стадии военно—дипломатической рекогносцировки.

Серьезное беспокойство вызывали планы фюрера относительно возможности войны против Советского Союза. Первый обстоятельный разговор на эту тему состоялся в присутствии Йодля сразу же после моего возвращения из отпуска. По словам Гитлера, это было дальнейшим продолжением его бесед с Йодлем, которые он вел в мое отсутствие, начиная с конца июля. Мне стало известно, что ОКВ всесторонне изучает вопрос об ускоренной переброске на восток дивизий вермахта, дислоцирующихся во Франции. Между тем Гитлер уже отдал приказ главнокомандующему сухопутными войсками о сосредоточении ударной группировки в польском генерал—губернаторстве для последующего развертывания немецких дивизий… против русских армий, дислоцирующихся в Прибалтике, Бессарабии и Буковине, по словам фюрера, «внушающих ему серьезные подозрения относительно ближайших планов советского руководства».

Я сразу же обратил внимание фюрера на то обстоятельство, что в конечном итоге Восточный фронт окажется ослабленным из—за отсутствия тех 40 или 50 дивизий, а также и соединений люфтваффе, которые в настоящий момент связаны в Норвегии, Франции и Италии. Нет никакой возможности перебросить их на восток, поскольку было бы величайшей ошибкой оголить наш Западный фронт.

Гитлер немедленно возразил: это не аргумент, когда речь идет о безопасности рейха. Он уже отдал приказ Браухичу удвоить число танковых дивизий на восточном направлении. Немецкий народ пошел на огромные жертвы, создавая вермахт. Современная мобильная немецкая армия предназначена вовсе не для того, чтобы отсиживаться в тылу, отдавая противнику территориальное преимущество. Врага нужно бить на его территории. Еще ни одна война не заканчивалась сама по себе. Мы не сможем атаковать британцев весной 1941 г., а о высадке на острова вообще придется забыть.

Все выглядело так, как если бы он продолжал давно начатый разговор с Йодлем. Я молча слушал и решил сразу же после беседы поинтересоваться у Йодля, какие вопросы обсуждались в мое отсутствие и какие были приняты решения…

На следующий день я испросил разрешения фюрера коротко обсудить упомянутую им угрозу со стороны России. Гитлер объяснил мне, что в своих намерениях он исходит, прежде всего, из осознания неизбежности столкновения двух диаметрально противоположных мировоззрений. Неотвратимость военной конфронтации заставляет его действовать решительно и без промедления — во имя будущего Германии он возложит решение этого вопроса на себя, а не оставит своему преемнику. Имеются все признаки того, что Россия готовится к войне против рейха: пользуясь тем, что наши главные силы связаны на Западе, она уже давно вышла за рамки германо—советских договоренностей по Прибалтике и Бессарабии. Пока речь идет только о некоторых мерах предосторожности, чтобы Советы не застигли нас врасплох. Окончательное решение будет принято не раньше, чем он убедится в основательности своих подозрений. На мое замечание о том, что наши главные силы связаны на других театрах, фюрер ответил, что уже принял решение о сокращении нашего военного присутствия во Франции и отдал приказ о формировании новых дивизий…

Обойду молчанием дальнейшее развитие наших отношений с СССР, визит Молотова в начале ноября и решение Гитлера о подготовке кампании на Востоке.[67]

Мое отношение к планам войны с Россией оставалось неизменным, и я по—прежнему считал, что наш потенциал слишком слаб; главные силы связаны на европейском, норвежском и африканском театрах военных действий; для нас невозможно длительное ведение войны на два фронта; появление нового континентального противника — России — облегчит положение Британии и подтолкнет Америку к вступлению в войну.

Правда, после нанесения превентивного удара по Советскому Союзу я был принужден признать, что опасения Гитлера по поводу предстоящего нападения русских на Германию имели под собой все основания. Однако, руководствуясь своими впечатлениями от визита в Россию на осенние маневры 1932 г., я по—прежнему расходился с Гитлером в оценке стратегического потенциала русских.

В своих оценках Гитлер исходил из допущения, что военная промышленность России находится в стадии становления, кроме того, Сталин искоренил лучшие командные кадры в 1937 г., а светлых голов среди пополнения до сих пор не замечено.[68] Материалы допросов взятых в плен офицеров русского генштаба убеждали Гитлера в неизбежности столкновения, однако он исходил из ложных предпосылок, оценивая стратегический потенциал и мощь советской военной промышленности — даже без Донбасса Россия была объективно сильнее рейха, а преимущество Красной армии в танках было таким, что мы были просто не в состоянии ликвидировать отставание.

«Cauchemar des coalitions»

В соответствии со своими восточными планами или из опасения за судьбу кампании на Востоке Гитлер принял решение о проведении переговоров с Петэном и Франко в сентябре 1940 г. Резиденция маршала располагалась в Виши, в неоккупированной части Франции. Со времени заключения перемирия немецкое правительство поддерживало тесные взаимоотношения с французами. Среди прочего Петэн намеревался перевести правительственную резиденцию в Париж. Фюрер не имел принципиальных возражений, однако отложил решение этого вопроса до личной встречи.

В конце сентября спецпоезд фюрера отправился с Ангальтского вокзала Берлина в Париж. Встреча с Петэном и премьер—министром Лавалем состоялась южнее Парижа в Монтуаре. Когда закрытый автомобиль маршала остановился на площади перед зданием вокзала, я стоял на правом фланге роты почетного караула. Петэн, в генеральской форме, взял под козырек и обошел строй почетного караула, глядя куда—то поверх голов солдат. Следом за ним шли фон Риббентроп и Лаваль. Когда фюрер увидел выходившего из здания вокзала Петэна, то спустился на перрон, обменялся рукопожатием и проводил его в свой салон—вагон. В этих переговорах, как и во всех предыдущих политических совещаниях, я участия не принимал. Моя роль исчерпывалась тем, что через некоторое время после его почти что сердечного прощания с Гитлером я проводил Петэна тем же маршрутом через здание вокзала, вдоль строя почетного караула к его автомобилю. Прежде чем сесть в автомобиль, маршал повернулся ко мне и произнес несколько слов благодарности за руководство переговорами о перемирии, затем сел в машину, так и не подав руки на прощание.

О ходе переговоров мне известно только со слов Гитлера. Петэна интересовал вопрос будущих отношений с рейхом и проблема мирных условий в целом. Фюрер пытался выяснить реакцию французского правительства на уступку некоторых пограничных областей итальянцам в обмен на гарантии целостности колониальных владений Франции, за исключением Туниса. Судя по всему, результаты были ничтожными, а принципиальные вопросы так и остались открытыми.

Мы продолжили свой путь к испанской границе через Бордо. Франко прибыл в Хэндэйе со своим министром иностранных дел Сунье и в сопровождении свиты. Все формальности воинского церемониала были соблюдены, однако на этот раз вместе со мной к роте почетного караула присоединился и фон Браухич. В многочасовых переговорах в салон—вагоне фюрера мы, солдаты, участия не принимали. Потом вместо ужина объявили перерыв для взаимных консультаций. Мы просто умирали со скуки, в особенности когда выяснилось, что «герой Алкасера» — генерал Москардо из штаба каудильо — исчерпал все запасы анекдотов.

Фюрер сказал мне буквально несколько фраз в перерыве между заседаниями. Он был крайне недоволен позицией испанцев и намеревался прервать переговоры. Особенно разочаровало его поведение самого Франко, оказавшегося «под каблуком» у своего министра иностранных дел Сунье. Результатов как таковых, увы, не было…

На обратном пути состоялась еще одна встреча с премьер—министром Лавалем в продолжение предыдущих переговоров. Для меня было очевидным, что французские политические деятели искренне полагают, что ничего «не должны» итальянцам, и никак не могли понять, почему мы представляем не только свои интересы, но и интересы наших союзников.

Еще во Франции стали поступать тревожные известия о намерениях Муссолини силой оружия разрешить территориальный спор с Грецией. Греческое правительство отказалось уступить ряд областей, которые дуче пообещал албанцам. За кулисами интриги стоял министр иностранных дел Галеаццо Чиано граф фон Кортеллацо. Своими подстрекательскими советами губернатор Албании укрепил итальянских государственных мужей в их искреннем заблуждении, что одной только демонстрацией военной силы можно заставить греков уступить.

Фюрер назвал эту экстравагантную выходку наших «братьев по оружию» форменным безумием, принял решение развернуть поезд и выехать через Мюнхен на встречу с Муссолини. Срочные дела заставили меня вылететь в Берлин. Вечером следующего дня я вернулся в Мюнхен и едва не опоздал к отправлению, буквально вскочив в последний вагон набиравшего скорость поезда.

Встреча состоялась 28.10.1940 во Флоренции. Муссолини приветствовал Гитлера приобретшей широкую известность фразой: «Фюрер, мы выступили и следуем походом!» Было уже слишком поздно что—нибудь изменить: за несколько часов до начала встречи итальянские войска пересекли греческую границу. Зная о возможной реакции фюрера, дуче просто решил поставить нас перед свершившимся фактом.

Во Флоренции наступило время многочасовых двусторонних переговоров «большой четверки» — с каждой стороны присутствовали министры иностранных дел. Я убивал время в долгих беседах с генералом Антонио Гандином, начальником оперативного управления итальянского генштаба, единственным итальянцем, сносно владевшим немецким. К моему удивлению, взаимные консультации проходили в непринужденной обстановке. Общее настроение еще более улучшилось, когда дуче получил первое донесение главнокомандующего группой армий «Албания» генерала Себастьяна Висконти Праска и зачитал вслух Гитлеру и мне хвастливый рапорт об успешном развитии начавшегося на рассвете наступления, само собой разумеется, на немецком — единственном языке общения с итальянцами.

Сразу после завтрака мы отправились в обратный путь. Перед отправлением я приказал нашему военному атташе ежедневно информировать ОКВ об истинном развитии событий на албано—греческом театре военных действий. В поезде фюрер дал выход накопившемуся раздражению по поводу «безумной авантюры дуче», как он называл самоуправство наших итальянских союзников. Он ведь неоднократно предупреждал дуче не относиться к проблеме с таким легкомыслием. Это же безумие чистой воды — штурмовать греческие предгорья двумя—тремя дивизиями;[70] и еще в такое время года — скоро их остановит даже не сопротивление греков, а погода. Он считает, что все закончится полной катастрофой. Муссолини пообещал, что незамедлительно усилит армию вторжения, если окажется, что малыми силами справиться не удается. Однако, по его собственным словам, переброска морем дополнительного контингента займет несколько недель из—за низкой пропускной способности допотопных албанских портов. Если уж он решил воевать с бедной Грецией, почему бы не высадиться на Мальте или Крите. По крайней мере, это имело бы хоть какой—то смысл в рамках войны с Британией, учитывая откровенно незавидное положение итальянцев в Северной Африке. Единственный позитивный момент во всей этой истории заключался в том, что дуче попросил об отправке танковой дивизии в Африку — после консультаций с нашим генералом Функом маршал Грациани подтвердил возможность боевого использования танков на африканском театре.

Думаю, что Гитлер никогда не был так откровенен с Муссолини, как со мной. Он щадил самолюбие итальянского «дилетанта от стратегии» и молился на него, как на икону. Муссолини сразу же распознал эту слабость и беззастенчиво эксплуатировал доверие и авторитет фюрера в своих корыстных целях.

Все, чего так опасался фюрер, произошло ровно через две недели. На фоне сложных метеорологических условий и труднодоступной местности итальянское наступление малыми силами и без достаточных резервов захлебнулось, и вскоре фронт вторжения рухнул под контрударами греков. Гитлер собрался было отправить в Грецию горнострелковую дивизию, но переброска морем (равно как и через Югославию) была решительно невозможна. Мы передали итальянцам наши последние грузовые флотилии кригсмарине и транспортные эскадрильи люфтваффе, базировавшиеся в Средиземноморье. Если бы наступившая зима не остановила также и продвижение греческих армий, «итальянская авантюра» закончилась бы полным разгромом уже через полтора месяца.

Верный своему союзническому долгу, Гитлер не мог оставить Муссолини в беде — в аналогичной ситуации дуче не пошевелил бы и пальцем. Так родился план весенней кампании вермахта, предполагавший отправку одной или нескольких армий на помощь итальянцам через Венгрию и Болгарию. Предполагалось, что до тех пор Италия сумеет продержаться, по крайней мере, в Албании. Гитлер наотрез отказался от соблазнительного варианта переброски войск кратчайшим путем через Югославию, поскольку нарушение нейтралитета этого балканского государства затрагивало, в первую очередь, интересы самих итальянцев…

В конце октября мы перебрались из Берхтесгадена в Берлин — у меня наконец появилась возможность объединения под одной крышей всех управлений ОКВ, которые с мая месяца вели «полуавтономное» существование. Значительно разросшийся штаб оперативного руководства уже не помещался в служебных помещениях военного министерства, поэтому мне пришлось перевести мое ведомство в административное здание кавалерийско—танкового училища в Крампнице. В Далеме «воссоединилась» и семья генерала Йодля, который перевез свою супругу Ирму Йодль в оставшуюся со времен фон Бломберга служебную квартиру… Мы энергично взялись за дело и всю зиму занимались разработкой плана операции «Марита» (вторжения в Грецию).

В начале ноября (19)40[71] по личной просьбе фюрера состоялся визит народного комиссара иностранных дел Молотова в Берлин для обсуждения международного положения. Я находился среди участников торжественного приема в здании рейхсканцелярии. После церемонии представления всех пригласили в обеденный зал, где фюрер давал завтрак в честь прибывших русских гостей. Мое место за столом оказалось рядом с сопровождавшим Молотова господином Деканозовым.[72] Однако мне так и не удалось побеседовать с ним по вполне прозаической причине — рядом не оказалось ни одного переводчика! Еще один прием министра иностранных дел состоялся в ресторане одной из берлинских гостиниц — и я опять оказался рядом с Деканозовым, однако на этот раз нам удалось поддержать беседу через советского переводчика. Я рассказал о своей поездке в Москву и на маневры в 1932 г., вспоминал те дни и отвечал на его вопросы — хоть и не без труда, но пообщаться удалось.

После отъезда русской делегации я поинтересовался у фюрера результатами переговоров — он охарактеризовал их как неудовлетворительные. Тем не менее Гитлер так и не отдал приказ о начале подготовки к войне, поскольку ждал официальной реакции Сталина на встречу в Берлине. Для меня было очевидно: мы взяли курс на войну с Россией; и в связи с этим меня интересовал только один вопрос: все ли сделал фюрер, чтобы ее избежать? Вопрос войны и мира был напрямую увязан с нашими обязательствами по отношению к Румынии, Болгарии и Прибалтике — не думаю, что фюрер отказался бы от каких—либо из них. Возможно, Гитлер был прав и на этот раз: кто знает, какую позицию занял бы Сталин через год—два, когда его армия была бы полностью отмобилизована и готова к войне с любым противником, если уже в 1940 г. России было по плечу решать свои геополитические проблемы с позиций силы в Болгарии, Финляндии и Дарданеллах. Разгром Франции за 6 недель спутал все планы Сталина, и он надеялся выиграть время. Я бы не стал даже упоминать эту гипотезу, если бы наш превентивный удар летом 1941 г. не подтвердил всю серьезность агрессивных намерений русских.

Можно только предполагать, каким был бы ход событий, не накажи нас бог союзом с Италией. Все бы ничего, если бы Муссолини соблюдал «доброжелательный» нейтралитет и не лез в войну на Балканах. Но раз уж мы имели несчастье обзавестись таким воинственным союзником, что было бы, если бы Гитлеру удалось предотвратить безответственный «поход» дуче против Греции? Нам бы не пришлось помогать итальянцам в их лишенной какого—либо смысла авантюре. Не исключено, что и в нейтральной Югославии не произошли бы известные события — переворот и приход к власти антигерманских сил, стремившихся не допустить военного союза с державами «Оси». Можно только гадать, каким было бы соотношение сил в русской кампании и что мог означать для нас выигрыш двух наиболее благоприятных в военном отношении месяцев. В конце ноября мы стояли в 30 км от окруженной с севера, запада и юга Москвы — наши дивизии безнадежно увязли в русских снегах при температуре –45 °C. Какой оборот приняли бы события, если бы до наступления дьявольских холодов — первая зима стала самой суровой за все время кампании — у нас в запасе было бы не менее 8 недель?

Воистину неисповедимы пути Господни! Само собой разумеется, что всякий государственный деятель и полководец должен держать в уме факторы случайности и неопределенности, однако кто мог предположить тогда, какую лавину последствий повлечет за собой вступление Югославии в «Тройственный пакт»? Решение лежало на поверхности, но никто не захотел увидеть его: во что бы то ни стало Германия должна была заключить мир с Англией — пусть даже ценой всех завоеванных к тому времени побед. Пошла бы на этот шаг Англия, только что потерявшая своего главного континентального союзника — Францию — и связанная договорными обязательствами с Москвой? Думаю, что нет, учитывая традиционную антигерманскую направленность политики Британской Империи в Центральной Европе. Черчилль вряд ли выпустил бы нас из западни, имея за плечами Америку и безоговорочную поддержку Москвы.

В начале декабря 1940 г. Гитлер принял решение о подготовке войны против СССР таким образом, чтобы с середины марта 1941 г. он в любой момент мог отдать приказ о планомерном развертывании вермахта на германо—советской границе, что было равнозначно открытию военной кампании в начале мая… Одновременно мы занимались разработкой комбинированного наземного и воздушного удара по Гибралтару с испанской территории, однако уже 11.12.1940 поступило указание отменить подготовку и проведение операции «Феликс». С этого момента ОКВ всецело посвятило себя разработке планов войны против России.

3 февраля 1941 г. я и Йодль присутствовали на совещании в штаб—квартире фюрера, на котором начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер во всех подробностях изложил оперативный план русской кампании, разработанный ОКХ. Гальдер доложил о последних данных стратегической и армейской разведок о положении противника, пограничных инцидентах на демаркационной линии и пропускной способности железных дорог в пограничных областях. Последний пункт особенно заинтересовал Гитлера, поскольку он намеревался осуществить переброску танковых соединений, находящихся на переформировании, перевооружении и доукомплектовании в Средней Германии, а также передислокацию вновь сформированных танковых дивизий в последнем эшелоне «остова развертывания». Доклад Гальдера представлял собой впечатляющую картину состояния военных приготовлений Советского Союза — при этом я обратил особое внимание на зафиксированную фронтовой разведкой и пограничной охраной передислокацию усиленных русских дивизий в районы на западной границе СССР. Нельзя было сказать со всей определенностью, готовились ли русские к внезапному нападению или же усиливали оборонительные порядки. Приподнять завесу секретности могло только… немецкое наступление.

Война на уничтожение

30 марта 1941 г. в Берлине, в здании рейхсканцелярии, состоялось совещание старшего начальствующего состава трех составных частей вермахта в связи с предстоящим открытием Восточного фронта. С определенным трудом мне удалось добиться, чтобы программную речь фюрера смогли услышать и все начальники управлений ОКВ. В небольшом зале для совещаний были, как для доклада, расставлены ряды стульев, в центре была установлена трибуна для оратора. Появился Гитлер, необыкновенно энергичный и собранный, и произнес одну из своих безукоризненно отшлифованных и тщательно продуманных речей.

Военно—политическое положение рейха и откровенно агрессивные намерения западных держав — Англии и Америки — поставили нас перед неизбежностью войны с Россией. Каждый день промедления только ухудшает наше и без того сложное положение, изменяет соотношение сил — и опять не в нашу пользу: военно—стратегические запасы противника неисчерпаемы, в то время как мы уже использовали практически все наши кадровые и материальные резервы. Решение остается неизменным — нанести упреждающий удар и ликвидировать угрозу.

Рано или поздно противостояние двух диаметрально противоположных мировоззрений должно было привести к открытому столкновению. Мы не можем закрывать глаза на угрозу общеевропейского масштаба. Проблему нужно решать сейчас, а не откладывать ее до лучших времен. Никто после него в Германии не будет обладать достаточным авторитетом, чтобы взять на себя ответственность за превентивную войну, никто не сможет остановить большевизм, прежде чем тот окончательно не поглотил Европу. Как никто другой в Германии, он знает разрушительную мощь коммунизма, потому что всю свою жизнь борется против него и отдает все силы за будущее Германии и рейха. Это будет война не на жизнь, а на смерть; война, в которой решится судьба немецкого народа, поэтому он требует забыть о традиционных правилах и неписаных законах ведения рыцарской войны — так, как это принято делать у большевиков, а наилучшим подтверждением его слов являются агрессивные действия коммунистов в Прибалтике, Бессарабии и Финляндии. Коммунистическое правительство не признает Гаагскую конвенцию о ведении сухопутной войны и не считает обязательным исполнять Женевское соглашение о военнопленных. Он требует не считать комиссаров солдатами и соответственно не обращаться с ними, как с военнопленными, а расстреливать на месте. Комиссары — становой хребет коммунистической идеологии, полномочные представители Сталина в войне против собственного народа, наделенные неограниченной властью над жизнью и смертью простых солдат — должны быть уничтожены. Ликвидировать их — значит сохранить драгоценную германскую кровь на фронте и в тылу.

Особая статья — обращение с гражданским населением на оккупированных территориях и подсудность военнослужащих, «совершивших наказуемые акты, вызванные озлоблением против еврейско—большевистской системы». Он наделяет главнокомандующих властью не отдавать солдат и офицеров вермахта под суд. Советские военнопленные не подлежат отправке на территорию рейха, поскольку их использование в качестве рабочей силы представляет определенную опасность, прежде всего, из—за негативного политического влияния, от которого ему уже удалось избавить немецкий рабочий класс, и, наконец, из—за угрозы прямого саботажа.

Гитлер приблизительно представлял себе, какую реакцию могут вызвать его слова в офицерской среде, поэтому закончил свою речь небезызвестной тирадой:

«Я вовсе не требую, чтобы генералы понимали скрытый смысл моих приказов, я требую безоговорочного повиновения…»

Тогда же и появился проект пресловутого приказа «Об особых областях» в дополнение к основополагающей директиве № 21 «Барбаросса» — о подготовке к войне на Востоке. Наряду с особыми полномочиями Геринга вышеупомянутые документы командования возлагали всю полноту исполнительной власти на восточных территориях на главнокомандующего сухопутной армией, а также рейхсфюрера СС и шефа германской полиции Генриха Гиммлера как гаранта безопасности в тылу немецкого фронта. Против предоставления особых полномочий последнему я безуспешно боролся со времен польской кампании, поскольку был убежден, что в своем стремлении к власти Гиммлер не остановится перед злоупотреблением служебным положением со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Несмотря на многочисленные протесты и поддержку Йодля мне так и не удалось убедить Гитлера изменить свое решение.

Только через несколько дней я обменялся с Браухичем впечатлениями от речи фюрера. Браухич не скрывал, что генералитет не приемлет таких методов ведения войны, и сразу же спросил: «Будут ли изданы письменные приказы?» Я объяснил, что без четких и недвусмысленных указаний Гитлера ни при каких обстоятельствах не подпишу подобного рода документы; на мой взгляд, они не только излишни, но и представляют собой немалую угрозу. В конце концов, все слышали, что сказал фюрер, — этого вполне достаточно. Я решительно против любой бумаги в таком щекотливом и небесспорном деле.

Видимо, мне не удалось убедить Браухича, поскольку уже в мае появился проект разработанного ОКХ и одобренного Гитлером приказа «Об обращении с захваченными в плен советскими политическими и военными работниками» — печальной памяти «приказ о комиссарах». Вскоре появилась и была разослана другая директива — «О применении военной юрисдикции в районе «Барбаросса» и об особых мероприятиях войск».

Первый документ родился в недрах ОКХ и был отправлен в войска после соответствующего одобрения Гитлером, второй — плод деятельности правового отдела ОКВ, и под ним действительно стоит моя подпись (после настоятельных требований фюрера). Оба приказа стали тягчайшим обвинительным материалом на Нюрнбергском процессе во многом потому, что были изданы за 6 недель до начала войны и не могли быть вызваны или обусловлены характером военных действий. Главный инициатор и единоличный автор этих документов, Адольф Гитлер, мертв, во многом поэтому я и предстал перед этим судом.

Директива № 25 — операция «Марита»

Перегруппировка войск и развертывание Восточного фронта начались в середине марта. Уже была названа и предварительная дата начала наступления — 12 мая 1941 г., хотя сам приказ о начале военной операции издан еще не был. И в этом заключалась главная метода фюрера: вплоть до самой последней минуты не подписывать приказ о пересечении границы, оставляя за собой свободу маневра на случай непредвиденного развития ситуации.

Тем временем армия Листа… форсировала Дунай и следовала маршем по дорогам Болгарии, правда, по—зимнему холодная погода и состояние автострад существенно замедляли темпы продвижения. Одновременно проходили и политические переговоры о присоединении Югославии к «Тройственному пакту». Итальянская армия потерпела новое сокрушительное поражение в Албании… В Триполи высадились первые соединения вермахта… Фюрер непрерывно требовал усиления оккупационных сил в Норвегии и развертывания не менее 200 батарей береговой артиллерии всех калибров.

Список мероприятий можно было бы продолжить до бесконечности, если бы… терпело время…

В конце марта я сопровождал Гитлера во время поездки в Вену, в замок Бельведер, где с соблюдением всех церемониалов состоялось торжественное подписание Югославией теперь уже «четырехстороннего» пакта…

Поздно вечером фюрер вызвал меня к себе. Он пребывал в благостном настроении и был вполне удовлетворен развитием политических событий. «Думаю, что больше никаких неожиданностей на Балканах не предвидится», — сказал он с видимым удовольствием. Потом он прочитал мне только что надиктованное им письмо Муссолини со множеством рекомендаций военного характера, в первую очередь с настоятельным требованием навести наконец порядок на морских коммуникациях. Он предлагал переоснастить устаревшие эсминцы и крейсера и использовать их в качестве быстроходных плавбаз и транспортных судов. Фюрер спросил, не выглядят ли его пожелания чересчур радикальными, учитывая… известную обидчивость дуче. Я категорически возразил:

«Если кто—то и имеет право указать дуче на его промахи, то только вы, мой фюрер. Мы не имеем права ставить боеспособность немецких войск в зависимость от организации подвоза снабжения итальянцами…»

Ночью мы выехали в Берлин.

Через два дня в Белграде произошел офицерский мятеж, в результате которого были свергнуты правительство Цветковича и прогермански настроенный принц—регент Павел. Последовал срочный вызов в рейхсканцелярию, где я появился одновременно с Йодлем. Гитлер вошел в зал для совещаний, потрясая полученной из Белграда телеграммой, и с порога заявил, что не намерен оставлять подобную измену безнаказанной и уничтожит Югославию, несмотря на лицемерные заверения путчистов о лояльности. Он уже вызвал Риббентропа и Браухича, а когда все соберутся, отдаст необходимые приказы. Не вызывает никакого сомнения, что речь может идти только о нанесении концентрического удара. Немедленно вызовите венгерского посла — Венгрия обязана принять участие в военной операции, если ее по—прежнему интересует Банат…

Немедленно атаковать Югославию, и как можно быстрее. Армия Листа совершает захождение правым флангом и наносит удар усиленным северным флангом в направлении на Белград с юго—востока. Немецкие и венгерские дивизии форсируют Дунай и атакуют Белград с севера. Из Остмарка на югославское направление следует немедленно перебросить еще одну армию из последнего эшелона «остова развертывания» Восточного фронта. Фюрер категорически отверг предложение Йодля предъявить жесткий ультиматум новому югославскому правительству и не дал произнести и слова фон Риббентропу. Браухич получил указание не форсировать передислокацию дивизий на Восток, чтобы временно разгрузить ж.—д. и прочие коммуникации. Гитлер покинул зал для совещаний вместе с министром иностранных дел для консультаций с венгерским посланником, который уже поджидал фюрера внизу. После короткого обмена мнениями между Гальдером и Йодлем нам осталось только… руководствоваться последним напутствием фюрера:

«Планы определены, задачи поставлены, за работу, господа!»

Ровно через 9 дней, 6.4.1941, одновременно с бомбовым ударом по Белграду дивизии вермахта пересекли югославскую границу. Если учесть, что незадолго до того были временно отложены, перенесены и свернуты планы развертывания на восточной границе, поход на Грецию и военная помощь Италии, а все разработки новой операции начались в порядке импровизации (новая диспозиция, соотношение сил, перегруппировка войск, организация снабжения и т. п.), я всегда расценивал результаты работы оперативных штабов ОКВ, ОКХ и ОКЛ как шедевр немецкого стратегического планирования. Фюрер часто называл генеральный штаб «главным источником всех бед», однако югославская кампания — целиком и полностью заслуга генштаба сухопутных войск.

Было решительно невозможно оборудовать за столь короткий срок ставку фюрера, поэтому штаб—квартирой кампании стал спецпоезд Гитлера, который стоял на тупиковой ветке одноколейной ж.—д. в лесу под Земмерингом. Штаб оперативного руководства разместился в небольшой гостинице по соседству. Я и Йодль поселились в штабном вагоне, который стал нашим домом на ближайшие 5 недель — от начала югославского, затем греческого походов и вплоть до капитуляции обоих государств.

17.4.1941 фельдмаршал Лист принял капитуляцию Югославии в соответствии с приказом фюрера и распоряжением ОКВ. Гитлер взял под свой личный контроль заключение перемирия с Грецией: считаясь с интересами своего итальянского союзника и щадя болезненное самолюбие дуче, он отправил в Афины генерала Йодля, которому было поручено обеспечить почетные условия капитуляции мужественно сражавшейся греческой армии.

Вступление победителей в Афины было окрашено в трагикомические тона. В знак признания воинской доблести греков фюрер хотел ограничиться вхождением в город немецких героев—победителей под Фермопилами. Однако Муссолини настоял на торжественном вступлении в греческую столицу итальянских частей. Ко всему прочему, итальянцы отстали на несколько дневных переходов от преследовавших британцев немецких дивизий. Фюрер уступил настоятельным просьбам дуче, так что совместное вступление в город немецких и итальянских частей состоялось. Все это выглядело едва ли не насмешкой над греками, которые наголову разбили итальянцев в честном бою.

Испытывая определенное беспокойство за поддержание на должном уровне боеспособности «Африканского корпуса» генерала танковых войск Эрвина Роммеля, усиленного под его командованием… до танковой дивизии полного состава, фюрер приказал обеспечить неприкосновенность средиземноморских коммуникации и бесперебойное снабжение немецкого контингента в Северной Африке. Пока Роммель своими энергичными действиями ликвидировал непосредственную угрозу Триполи, у Гитлера созрел план: неожиданным ударом отбить у деморализованных поражениями англичан Крит или Мальту. Реализация этого стратегического замысла была возможна только в ходе парашютно—десантной (посадочно—десантной) операции с одновременной или последующей высадкой морского десанта. Причем реальная поддержка со стороны итальянцев выглядела довольно проблематичной. Возможно, Гитлер хотел показать Муссолини, как нужно воевать в Средиземноморье.

Я однозначно высказался за операцию на Мальте, которую мы с Йодлем считали стратегически более опасным для нас опорным пунктом британцев. Поскольку «право первой ночи» было предоставлено люфтваффе, Геринг, по совету командующего люфтваффе в Италии Кессельринга,[73] избрал местом проведения операции Крит, в первую очередь, потому, что выполнение этой задачи показалось ему менее проблематичным.

Тем временем Гитлер перенес день «X» на середину июня, что означало скорейшее высвобождение задействованных на балканском театре частей и их включение в «остов развертывания» Восточного фронта. В результате пришлось ограничиться поверхностной «зачисткой» югославской территории, на которой по призыву и при поддержке Сталина развернулась… целая армия бандитов. Немецкие войска обеспечения тылов, слабо укомплектованные и не пригодные для ведения крупномасштабных боевых действий, не сумели задушить эту малую войну в зародыше, так что со временем возникла необходимость привлечения регулярных сил. Самонадеянные «римляне», которые могли избавить нас хотя бы от этих забот, оказались малопригодными даже для полицейских операций, мало того, в результате поражений, которые они терпели по всему фронту, итальянцы фактически снабжали трофейным оружием главаря коммунистических банд Тито. Русские и британцы прилагали все усилия, чтобы связать немецкие войска в новых очагах напряженности…

В начале июня (1941) мы ненадолго вернулись из Берхтесгадена в Берлин. В течение нескольких недель я получил возможность руководить «объединенным» ОКВ. Я не мог разорваться, и со временем берлинский «филиал» ОКВ (кроме штаба оперативного руководства) получил большую самостоятельность, чем мне бы того хотелось, хотя я постоянно контролировал его деятельность посредством курьеров и телефонной связи. Возможно, моя главная ошибка заключалось в том, что мне не удалось убедить фюрера в настоятельной необходимости моего постоянного пребывания в Берлине. И это было не моей прихотью, а непременным условием успешного руководства войсками в военное время. Однако Гитлер буквально не отпускал меня от себя и срочно отзывал из любой командировки, если я, не дай бог, отсутствовал свыше двух дней. Вследствие этого было решительно невозможно разграничить полномочия внутри самого ОКВ — между штабом оперативного руководства и военно—министерскими командными инстанциями. Я выступал в роли «связующего звена» и был незаменим на этом посту. Если бы сразу же после вступления в должность я предусмотрел иную форму организации высшего командования вооруженными силами Германии на период войны, возможно, и удалось бы найти выход из создавшегося положения…

14 июня 1941 г. Гитлер в последний раз перед началом войны на Востоке собрал высший комсостав Восточного фронта. В очередной раз фюрер изложил собравшимся свое видение «идеологической войны на уничтожение». В своем выступлении он особо отметил ожесточенное сопротивление, которое было оказано немецким войскам в ходе кампании на Балканах. Он склонен расценивать это как результат излишне мягкого обращения с гражданским населением. Югославы ошибочно приняли добрую волю за проявление слабости, что и послужило причиной гражданского неповиновения. В свое время он хорошо изучил методы, с помощью которых старая австро—венгерская монархия приучила придунайские державы с должным уважением относиться к имперскому величию. Не исключено, что нас ожидает нечто гораздо худшее в затравленной коммунистами России, где гражданское население и шага боится ступить под бичами комиссаров. Поэтому безжалостность и жестокость окажутся наиболее гуманным решением вопроса — отсекая нездоровую плоть, мы спасем организм. Он сам справился с террором компартии не с помощью законников, а только благодаря необузданной жестокости СА.

Наверное, в тот день я впервые задумался о той роли, которую суждено будет сыграть Адольфу Гитлеру в истории Германии. Все соображения на этот счет я изложил в памятной записке на имя доктора Нельте на Рождество 1945 г.[74] Гитлер был одержим идеей, что его главная миссия заключается в уничтожении коммунизма как системы, прежде чем тот сам успеет окончательно уничтожить Германию. Он был твердо убежден в том, что не может быть и речи о длительном союзе с русскими коммунистами. Германии грозила реальная экономическая катастрофа, если бы не удалось разорвать смертоносную петлю, которую все туже затягивал Сталин в союзе с западными державами.

Гитлер с пренебрежением отверг мир с Западом любой ценой и пошел ва—банк: война! Он знал, что весь мир повернется к Германии спиной, если наша «русская» карта окажется бита. Он прекрасно понимал, что значит воевать на два фронта! Он взвалил на себя неподъемный груз ответственности и… просчитался с реальной оценкой большевизма, сталинской империи и русского промышленного потенциала. Так он погубил себя самого и созданный им же Третий рейх!

Летом 1941 г. русский колосс был готов обрушиться под ударами немецкого оружия: еще до осени стальные жернова германского наступления перемололи первую и, пожалуй, лучшую регулярную армию русских, с чудовищными потерями откатывавшуюся все дальше на восток. Тысячи русских орудий и танков оставались ржаветь на полях первых боев на окружение бесполезной грудой металла, число захваченных нами пленных перевалило за миллион. Возникает вопрос: какая еще армия в мире смогла бы удержаться на ногах после таких сокрушительных ударов, не приди ей на помощь бесконечные русские просторы, неисчерпаемые людские резервы и… русская зима?

В конце июля Гитлер уже не сомневался в том, что в результате сокрушительного удара уничтожена не только регулярная армия, но и военная экономика России. Никакое «восстановление хозяйства» уже не в состоянии исправить положение — от нанесенного ущерба ей не оправиться уже никогда. Фюрер отдал примечательный с точки зрения истории приказ о переводе основных производственных мощностей оборонной промышленности — кроме танковой — на производство вооружений для кригсмарине (подводные лодки) и люфтваффе (боевые самолеты и зенитная артиллерия) в рамках приготовлений к войне с Великобританией. Растерзав единый фронт русской обороны, наша Восточная армия приступила к планомерной ликвидации вражеских сил. Дальнейший план кампании заключался в следующем: не давая неприятелю ни минуты передышки, связывать его разрозненные силы непрерывными боями вплоть до полного уничтожения, обходясь наличествующим личным составом на второстепенных направлениях, но при удвоении бронесил на главных участках боевого соприкосновения с противником.

В «Волчьем логове»

В ночь на 22 июня спецпоезд Гитлера остановился в лесу под Растенбургом. Здесь, в специально оборудованной ставке фюрера, предстояло провести ближайшие недели и месяцы мне, Йодлю, нашим адъютантам и ограниченному кругу особо приближенных лиц из высшего военно—политического руководства рейха. В 20 км от «Вольфсшанце» («Волчьего логова») в барачном лагере в лесу располагалась штаб—квартира ОКХ. Главнокомандование люфтваффе разместилось в штабном вагоне рейхсмаршала Геринга в Йоханнисбургском бору. Связь между главнокомандующими составными частями вермахта могла быть установлена в любую минуту; в случае экстренного вызова дорога в ставку фюрера занимала не более часа, а перелет на «Шторхе» — и того меньше.

Штаб оперативного руководства разместился в спецлагере, примерно в километре от бункера фюрера — за внешним кольцом «запретной зоны № 1». Я неоднократно пролетал над территорией ставки и, несмотря на то, что точно знал месторасположение объектов, не смог зафиксировать ни один из них визуально — только безлюдная лесистая местность и узкая полоска одноколейки, которую можно было разглядеть в просветах между деревьями. В 3–4 км находился аэродром, там в подземных ангарах стояли наготове спецсамолеты фюрера, эскадрильи связи и курьерские самолеты ОКВ. Сейчас я даже затруднюсь сказать, сколько раз мне пришлось вылетать отсюда за 4 года войны — с 1941 по 1944 г. включительно. Насколько мне известно, за все время случилось только одно ЧП со смертельным исходом, когда в январе 1942 г. сразу же после взлета на взлетно—посадочную полосу рухнул Хе–111 с рейхсминистром вооружений и боеприпасов доктором Фрицем Тодтом на борту.

По установленному распорядку на ежедневных дневных докладах в ставке обсуждалась оперативная обстановка на фронтах согласно утренним донесениям генштабов составных частей вермахта, в свою очередь представлявших свои рапорты на основе итоговых вечерних сводок, поступавших от командующих группами армий. Только главнокомандующие экспедиционными войсками в Финляндии, Норвегии и Северной Африке докладывали об оперативной обстановке на вверенных им театрах военных действий непосредственно ОКВ и одновременно, в порядке ознакомления, — ОКХ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.