Глава IX Спасти Россию

Глава IX

Спасти Россию

Возвращение

Отец вернулся из эмиграции ранней осенью 1917 года. В России победила революция; полицейский розыск, жандармы теперь не властны над ним. Гонения закончились. Казалось, все, ради чего он отдал свою молодость, можно будет осуществить.

Путь отца на родину был сложным и долгим: его просили принять участие от РСДРП в международной конференции социал-демократических партий, которая проходила в июле в Стокгольме. Он писал из Швеции: «Я заехал в Стокгольм и никак не выберусь». Он ехал с надеждой на создание в России свободного государства, основанного на принципах демократии и социальной справедливости. Приехав в Петроград, отец попал в кипение политической борьбы, уличных беспорядков, растерянности властей. Назревал большевистский переворот.

Он писал в Москву, что очень соскучился, но приезд свой всё откладывал. В открытке без даты, без почтового штемпеля, присланной в конверте, писал ласково: «Милая девочка! Как мне хотелось бы тебя повидать! Я ужасно о тебе тоскую. А ты, наверное, спрашиваешь, отчего я не приезжаю. Да оттого, родная, что у меня такое дело, что никак нельзя бросить. Я тебе объясню потом. А пока еще раз целую и маме шлю привет. Твой Волька».

Отец не приезжал, но писал часто. Спрашивал о здоровье, об учении, открылась ли гимназия, в которую я поступила, или я хожу в другую школу, а может, учусь дома? Настроение у него бодрое: «Я здоров и очень занят! Ем селедки (больше здесь ничего нет) и не унываю…»; «Я живу по-прежнему, то есть много работаю, а остальное время скучаю». В письмах отца много нежности, он действительно без меня скучал, но что-то держало его, какое-то важное дело, о котором я не могла знать тогда и не знала еще долгие годы.

Теперь, когда я углубилась в семейную хронику, разобралась в наших архивах — моем, мамином, в том, что достался от папы, — я поняла, что делом, которое захватило отца, была политика. Общественная борьба принимала все большую остроту после Октябрьского переворота и разгона Учредительного собрания. Отец не мог быть сторонним наблюдателем всего происходящего. Он был среди тех, кто оказал сопротивление диктату большевиков.

Тогда же, в мои девять лет, все эти события меня не касались, огорчало только одно — папа вернулся, но его нет и нет.

Зимой 1918 года я расхворалась: затянулась простуда, «температурка», «железки» (в каждое время свои детские болезни; в то — «припухлость желез» и неизменный рыбий жир).

Мама за меня тревожилась и наконец написала отцу. Он отвечал 8 декабря 1918 года: «Дорогая Люба! Сегодня получил твои открытки о болезни Туси. Можешь себе представить, как я взволновался. Ради Бога, пиши ежедневно. Приеду непременно к Тус[иному] рождению или раньше. На днях пришлю денег. Привет! Вл. Р.». Не сомневаюсь в искренности его тревоги, но вижу и поспешность: до моего рождения остается всего десять дней — зачем присылать деньги, которые можно привезти? Ясно, что ему некогда.

Все же он приехал и взял меня к себе в Питер. Мама отдала — видно, совсем не знала, чем кормить и как лечить. Помню смутно дорогу: долгие стоянки, холод, залепленные снегом окна вагона, то ли заносы на путях, то ли развал движения.

В большой петербургской квартире порядок, как при старых хозяевах, должно быть уехавших. Терезу я приняла как-то равнодушно, Ниночке обрадовалась. Она тоже прихварывала, мы сидели на кроватях, между которыми был вдвинут стол, и с увлечением играли: вырезали, клеили, устраивали кукольную бумажную жизнь. Тонкие шейки наши были обвязаны теплыми шерстяными шарфиками, нас лечили тиоколом (лекарство от легочных заболеваний), поили чаем с молоком, кажется, даже сладким, — значит, в Питере еще можно было что-то достать.