Глава третья

Глава третья

ВИНС

«О РОКОВОМ РЕШЕНИИ, ДОСТОЙНОМ ВЕЧНОГО ПОМИНОВЕНИЯ, И ОБ ОТЧАЯННОМ СПАСЕНИИ ОТ ЗАКЛЮЧЕНИЯ»

Я действительно был весь в белом. Я носил белые атласные штаны с белыми пушистыми гетрами, ботинки «Capezio», цепи вокруг талии и белую футболку, которую я разрезал спереди и сшил половинки шнуровкой. Я красил свои волосы в такой белый цвет, какой только было возможно получить, и начёсывал их до такой степени, что это добавляло добрых полфута (15 см) к моему росту. Я пел с «Rock Candy» в «Старвуде» и не хотел от жизни ничего лучшего.

Затем, на одном из наших шоу появился Томми и попытался все испортить. Я не видел его целый год с тех пор, как я покинул школу. Он носил яркие кожаные штаны, тонкие каблуки (stiletto heels), черные крашеные волосы и ленту вокруг шеи. Фактически, он только начинал выглядеть круто.

“Блин!” — воскликнул я. “Что ты с собой сделал?”

“Я теперь играю в группе, чувак, — сказал он, — вон с теми парнями”. Он показал рукой на двух других черноволосых рокеров в углу. Я узнал одного из них, это был сумасшедший, пропитанный наркотой, неудачник басист из «Лондон»; другой был старше и выглядел очень серьёзно. Этот тип не был из тех, кто приходит в «Старвуд», чтобы оттянуться. Из угла старший парень осматривал меня сверху донизу, словно я был куском говядины.

“Я рассказал им про тебя, брат”, - сказал Томми. “Они видели тебя сегодня, и они в восторге. Я знаю, что ты сейчас играешь в группе, чувак, но всё же приходи поджемовать с нами. У нас офигенный материал”.

Томми попросил меня прийти на прослушивание с его группой в следующий уик-энд. Я был счастлив в «Rock Candy», но, так или иначе, я согласился, чтобы не обидеть его. Он действительно выручил меня, когда я сбежал из дома, учась в средней школе. Он разрешил мне спать в своём фургоне. А после того, как его родители обнаружили бездомного пацана, живущего в их машине, со всей его одеждой, упакованной в чемодан «Henry Weinhard», они позволили мне спать на полу в спальне Томми, пока я не нашел себе новое жильё.

В то время я работал электриком на строительстве «Макдоналдса» в Болдуин Парк (Baldwin Park). Чтобы удержаться на работе, я начал встречаться с дочерью босса, Лиа (Leah) (не путайте с нынешней женой Винса Лиа Джерардини [Lia Gerardini]), высокой, не особо привлекательный бисексуальной блондинкой, которая путём сложного умственного заключения пришла к выводу, что она похожа на Рэнэ Руссо (Rene Russo — голливудская актриса). Она показывала людям фотографии Рэнэ Руссо и говорила им, что это она, чему я практически поверил. Лиа (позже, кто-то из группы переименовала её в Лави [Lovey]), была неприлично богатой наркоманкой, она купила мне мои первые кожаные штаны за пятьсот долларов, чтобы я мог одевать их для выхода на сцену. Я начал жить с нею и водить ее «280Z». Она же сводила меня с ума. И я прилипился к ней не только из-за денег, автомобиля, дома и работы, но ещё и потому, что она научила меня внутривенно вводить кокаин, и я был практически завербован ею. Мы сидели на полу в ее ванной и кололи его друг другу, в то время как ее родители ели или спали внизу в холле.

Однажды утром, после четырехдневной бессонной вечеринки, мое тело начало складываться пополам. Было 7 утра, и я должен был отправляться на работу. Меня рвало всю дорогу, я ничего не мог с этим поделать. На работе я начал слышать голоса, видеть людей, которых в действительности не существовало, и фактически беседовать с ними. Каждые несколько минут или около того, воображаемая собака пробегала мимо меня, и я оглядывался ей вслед, пытаясь выяснить, куда она побежала.

Той ночью я пришел домой с работы и проспал в течение почти двадцати часов. Я проснулся абсолютно никакой, и едва начал смотреть более-менее прямо, как ко мне заскочил Томми. У него была плёнка с песнями для меня, чтобы я мог выучить тексты. Я слушал их и пытался удержаться то от рвоты, то от смеха. Не было ни одной причины, по которой я должен был играть с этой хромой группой, если её вообще можно было назвать группой. У них даже не было названия.

Так что я продинамил их репетицию, а когда Томми позвонил, чтобы выяснить что случилось, объяснил, что я случайно постирал джинсы, в которых лежала бумажка с его номером телефона. И он мне поверил. Я даже никогда не стирал свою одежду, я никогда не носил джинсы и, кроме того, я точно знал, где живёт Томми. Я, возможно, заглянул бы к нему, если бы хотел поговорить с ним. Несколько дней спустя я услышал, что они нашли вокалиста, и я был рад за них. Это подразумевало, что я больше не должен буду скрываться от Томми, когда увижу его на улице.

На следующей неделе «Rock Candy», как предполагалось, должны были играть на домашней вечеринке в Голливуде. Я появился полностью в белой атласной униформе, но наши басист и гитарист так и не приехали. Я стоял там как разодетый идиот вместе с нашим барабанщиком, в то время как переполненный людьми дом, в течение двух часов требовал музыки. Я был зол, как чёрт, мать их. Когда я позвонил гитаристу той ночью, он сказал, что он не хочет больше играть рок-н-ролл: он состриг свои длинные белокурые волосы, накупил кучу тонких кожаных галстуков, и решил, что «Rock Candy» теперь будет группой новой волны (new wave band).

Так случилось, что на следующий день позвонил Томми и сказал, что их новый вокалист уволен. Ему повезло. Он заполучил меня, когда я был обескровлен.

КОГДА «MOTLEY CRUE» ПОЯВИЛИСЬ НА СЦЕНЕ, это была скорее не группа, а банда. Мы напивались, потребляли сумасшедшее количество кокаина и ходили кругами на наших тонких каблуках, повсеместно спотыкаясь. Сансэт Стрип (Sunset Strip) был выгребной ямой порочности. Проститутки в спандексе и на шпильках ходили вверх и вниз по улицам, панки сидели группами вдоль всего тротуара и громадные толпы нью-вэйверов (new-wavers), одетых в черное, красное и белое, стояли возле каждого клуба в громадных очередях длинною в квартал. Ким Фаули (Kim Fowley) ходил вверх-вниз по Сансет, выискивая девочек и пихая их в разные группы, в то время как Родни Бингенхаймер (Rodney Bingenheimer) входил с напыщенным видом в клубы, словно низенький, бледный мэр Лос-Анджелеса, способный решать судьбы групп одной лишь ротацией синглов в своём радиошоу. Каждый уик-энд огромные банды ребят из Северного Голливуда, Шерман Оукс (Sherman Oaks) и Сан Вэлли (Sun Valley) наводняли сцену, оставляя висеть над Стрип (the Strip) густое облако брызгов лака для волос «Aqua Net».

Всякий раз, когда мы не выступали, мы делали круг — «Виски» («Whisky»), «Рокси» («Roxy») и «Трубадур» («Troubadour») — развешивая одновременно по четыре плаката на каждой стене и фонарном столбе. Если у любой другой группы висел один плакат на стене, то у нас должно было быть целых четыре: это было правилом Никки.

Мне было восемнадцать, и я был слишком молод, чтобы входить в большинство мест, поэтому я пользовался свидетельство о рождении Никки, которое гласило, что меня зовут Фрэнк Феранна. Каждый на входе знал, кто я такой по «Rock Candy», но они впускали меня всё равно. Когда клубы начинали закрываться, мы отправлялись в «Радугу» («Rainbow»). Это место было устроено в виде круга, где собирались самые крутые рокеры и самые богатые ублюдки, сидевшие за столиками в самом центре. Парням должен был быть двадцать один год, чтобы им можно было войти в клуб, но девчонкам могло быть и восемнадцать. Парни сидели на своих обычных местах, а девочки ходили по кругу, пока их не подзывали к чьему-нибудь пустующему стулу. Они продолжали кружиться, словно грифы над добычей, пока вы не заполняли ими весь ваш столик.

Потом все вываливали на стоянку: Рэнди Роадс (Randy Rhoads), гитарист Оззи Осборна (Ozzy Osbourne), висел на дереве вниз головой и орал, в то время как наркоманы пробовали догнаться, и каждый пытался сжульничать на девочках. Вскоре мы с Роббином Кросби (Robbin Crosby) и Стифеном Пирси (Stephen Pearcy) из «Ratt» (которые в то время играли только кавера на песни «Judas Priest»), начали называть себя «гладиаторами» и давать друг другу звания, типа «фельдмаршал» или «король». Однажды ночью, мы с Никки познакомились с абсолютно одинаковыми рыжеволосыми блондинками близняшками (strawberry blond identical twins), которые занимались продажей жевательной резинки «Doublemint», и возвращались домой тем вечером. Позднее мы все еще не могли точно сказать кто из них кто, поэтому каждую ночь в «Радуге» мы должидались, пока они сами подойду к нам, чтобы поздороваться, т. к. нам не хотелось подойти и схватить не ту девчонку.

Даже при том, что кокаин нам был не по карману, мы всегда могли его нюхать. Мы находили кого-то, у кого он был, и затаскивали их в «Чеви» (У Томми был фургон «Шевроле») (Tommy’s Chevy van), который стал нашей вечеринкой на колёсах (party truck). После «Радуги» каждую ночь, мы гуляли по Санта-Моника Бульвар (Santa Monica Boulevard), где молодые рокеры и актеры, которые так ничего и не достигли, работали сутенёрами. Украденных денег нам хватало, чтобы купить буритто с яичной начинкой от «Noggles». Затем мы откусывали один конец у буритто и засовывали свои члены в теплое мясо, чтобы отбить запах чужой пипки, чтобы наши подруги не могли узнать, что мы с кем-то трахались, или так напивались, что с трудом залезали в фургон Томми.

Я не знал, что думать о Мике. Он был сумасшедший. Он сидел в противоположном от меня углу клуба и что-то писал на куске бумаги. Затем он приносил его, и там было написано что-то вроде “Я тебя убью”. Его лицо было потрепанным и небритым, и он имел обыкновение все время кусать Томми за сосок. Всё, что только мог сделать Томми, легонечко отпихнуть его от себя и сказать: “Прекрати, это раздражает”.

Через свою дневную работу в «Старвуде» Никки каким-то образом сумел уговорить своего босса разрешить нам отыграть там наши первые выступления: по два сэта в пятницу и в субботу на разогреве у «Y&T». И даже на сцене, мы действовали скорее как банда, чем как группа.

Мик нервничал, потому что прежде на репетициях мы никогда не прогоняли шоу целиком. Мы даже не знали, каким будет сэт-лист, пока Никки в последнюю минуту не написал его неряшливым почерком на листах бумаги и не разложил их на полу сцены. Во время исполнения нашей первой песни “Take Me to the Top” люди вопили, “Пошли вон!” и показывали нам средний палец (flipping us the bird). Затем один придурок в черной майке с надписью «AC/DC», харкнул прямо на мои белые кожаные штаны. Не раздумывая, я спрыгнул со сцены во время проигрыша, взял его голову в замок и начал его мутузить. Помнится, Никки огрел его по голове своим белый басом «Thunderbird». Он размахивал им, словно молотком для силомера в цирке и саданул им какого-то парня по ключице. Если бы у парня на голове был надет колокол, то он улетел бы, пробив крышу.

Мы играли настолько неряшливо, что я не мог сказать, где заканчивалась одна песня и началась другая. Но мы выглядели неплохо, а дрались еще лучше. К концу второго сэта той ночью, многих из наших врагов мы превратили в наших фанатов. Они рассказали своим друзьям, и на следующий вечер пришло больше людей, чтобы посмотреть на нас.

Когда «Y&T» вышли для второго сэта в субботу, половина зала опустела. В следующий раз, когда мы выступали с «Y&T», мы были уже хэдлайнерами.

Одним из наших первых больших фанатов был Дэвид Ли Рот. Всего за год до этого, когда «Van Halen» играли на Лонг Бич Арена (Long Beach Аrena), я продавал на стоянке левые футболки с их символикой. Теперь же, Рот ходил посмотреть на мою группу. Хотя все мы знали, что делает он это не потому, что ему нравится наша музыка, а потому что он любит цеплять девочек, которые приходили посмотреть на нас, и это нам льстило. Мы были группой без контракта: он же был рок-звездой.

После нашего первого выступления в «Трубадуре», Дэвид подошел ко мне. “Винс”, - сказал он. Ты знаешь что-нибудь о музыкальном бизнесе?”

“Да, ты договариваешься о выступлении и играешь музыку”, - ответил я.

“Нет”, - он сказал. “Это не совсем так. Давай встретимся завтра в ресторане «Canter’s Deli» на Фэйрфаксе (Fairfax) в три часа дня”.

На следующий день, Дэвид подтянулся на своём длинном «Mercedes-Benz» с нарисованными черепом и перекрещенными костями. Он усадил меня напротив и начал монолог на тему рок-бизнеса: он назвал, какие существуют подводные камни, как избежать жульничества, и какие пункты в контраке следует устранить.

“Не связывайтесь с маленькой компанией по распространению записей”, - сказал он, поливая горчицей копчёную говядину (pastrami). “Вы должны иметь свои записи на Tаити (Tahiti). Если их нет на Tаити, то их нет нигде”.

Он продолжал: “Только не подписывайте контракт ни с каким менеджером. Не заключайте сделку только ради денег. Вы должны сами следить за тем, на что тратятся ваши деньги, и как они возвращается”.

Всем, что он узнал за последние семь лет, он поделился со мной из явного великодушия его пропитанного алкоголем сердца. Я понятия не имел, о чем он говорил, потому что я не знал ничего о бизнесе. Вскоре я подтвердил это тем, что допустил одну из самых глупых ошибок в своей карьере. Я подписал десятилетний контракт со строителем, который смыслил в этом деле даже меньше, чем я сам.

Я встретил его после того, как шофёр Мика и добытчик буритто, Стик, начал приводить свою сестру на репетиции, где мы делали запись песен, которые стали потом нашим первым синглом “Stick to Your Guns” и “Toast of the Town”. Она один в один была похожа на Стика, за исключением того, что у неё был всего один зуб и странное хитроумное устройство, которое напоминало змею, обвившуюся вокруг ее волос. Она была настолько уродлива, что даже Томми не стал бы спать с нею. Ее муж выглядел очень подозрительно, тонкий, как рельс — владелец строительной компании с размером мозга, как у Барни Файфа (Barney Fife — комедийный актер 60-ых), но с сердцем большим, чем титька стриптизерши. Его звали Аллан Коффман (Allan Coffman), он был из Грасс Вэлли (Grass Valley) из Северной Калифорнии, и по каким-то причинам он хотел взойти на рок-сцену. Он напоминал психованного яппи, с бегающими глазками, как будто он всё время ждал, что кто-нибудь выпрыгнет из теней комнаты и нападет на него. Когда он напивался, то начинал лихорадочно обшаривать кусты, мимо которых мы проходили, чтобы удостовериться, что там никто не прячется. Только годы спустя мы выяснили, что он служил в военной полиции (M.P.) во Вьетнаме.

Когда Стик привёл его на репетицию, казалось, что он никогда прежде не видел рок-группы. А мы никогда не видели менеджера. Он сказал, что он хочет вложить свой капитал в нас, и дал нам пятьдесят долларов — первые деньги, которые мы заработали как группа; мы тут же подписали с ним контракт. Типичный пример, который мы будем повторять в течение всей нашей карьеры — в одну минуту, мы потратили все деньги на пакет кокаина, насыпали его змейкой в одну длинную линию на столе и вынюхали.

Коффман решил субсидировать нас, потому что он думал, что это будет дешево. Панк-группа, возможно, обошлась бы дёшево. Но мы не были панк-группой: мы заставили его купить пиджак из змеиной кожи и черные штаны для Томми, новый кожаный пиджак для Мика и пару ботинок за шестьсот долларов для Никки. Тогда, если мы хотели что-то, что имело три цифры на ценнике, мы должны были это украсть.

Коффман думал, что он обучит нас в Грасс Вэлли и заставит нас отработать все наши капризы на живых выступлениях. Мы спали в его гостевом трейлере и ездили автостопом в город, деревенский рай всего с одной дорогой: Мэйн Стрит (Main Street — главная улица). Несмотря на дерьмовость местечка, мы не воздерживались от ношения тонких каблуков, использования лака для волос, красно-окрашенных ногтей, ярко-розовых штанов и косметики. В полной экипировке мы шатались по барам, пытаясь потягаться в скорости с дальнобойщиками и подцепить их подружек. В первую же ночь один из Ангелов Ада (Hell’s Angel — байкерская организация) вошел в бар и остановился перед байкером с татуировкой Ангелов на руке.

“Ты больше не заслуживаешь того, чтобы быть Ангелом Ада”, - сказал он спокойно. Затем он щелкнул лезвием своего выкидного ножа и прямо на месте срезал им татуировку у парня.

Один из концертов, который Коффман выбил для нас, проходил в месте под названием «Томминокер» («Tommyknocker»), который на афишах был анонсирован как: “Голливудская костюмированная ночь” («Hollywood Costume Night»). Мы вошли и увидели дюжину ковбоев с их подругами, которые были пристёгнуты к ним наручниками. Все были озадачены: они думали, что пришли посмотреть на Голливуд и не понимали, с какой планеты мы прилетели; мы думали, что мы — Голливуд и понятия не имели, с какой планеты прибыли они.

Мы сыграли “Stick to Your Guns” и “Live Wire,” но они только уставились на нас еще более изумленно. Тогда мы решили пообщаться с ними на их языке и врезали “Jailhouse Rock” и “Hound Dog”, от которых у них сорвало крышу. Той ночью мы играли “Hound Dog” пять раз, а затем спасались бегством через черный ход прежде, чем нас убьют.

Той ночью, кто-то сказал нам о вечеринке в городе. Мы отправились туда, и там было полно горячих цыпочек, которых мы никогда не видели прежде. Приблизительно через пятнадцать минут Томми подтолкнул меня и сказал: “Это не тёлки, чувак”. Мы посмотрели вокруг и поняли, что мы окружены сумасбродными мужланами и деревенскими гомиками, которые вероятно носили одежду своих жен и подруг. Я спросил здоровенного блондина, стоявшего рядом со мной, есть ли у него кокс, и он продал мне мешок за двадцать долларов. Я вошел в уборную, чтобы уколоться, и чуть было не убил себя. Это была детская присыпка. Я был в бешенстве.

Когда педик не закотел возвращать мне мои деньги, я стянул с него его парик, раскрутил и ударил его в лицо. Кровь потекла по его помаде, струясь вниз по его подбородоку. Внезапно дюжина жлобов-трансвеститов ринулась на нас, молотя и пиная нас своими высокими каблуками прежде, чем выбросить нас на улицу как разорванный и кровоточащий голливудским хлам.

На следующий день, Коффман устроил наше первое радиоинтервью. Мы появились в студии с раздутыми губами, ушибами и чернотой вокруг глаз. И мы очень боялись: прежде мы никогда не давали радиоинтервью. Они спросили нас, откуда мы, мы молча посмотрели друг на друга, а затем Мик сказал: «Марс».

После всех других кошмаров, которые Коффман называл учёбой, мы мигрировали обратно на юг в Лос-Анджелес, давая концерты и развешивая плакаты на каждой телефонном будке. Они высадили меня у дома Лави, и через минуту я был уже в ванне, ширяясь с нею, в то время как она несла вздор о том, как Аллан Коффман собирается измотать нас, и как мы должны позволить ей управлять нашей группой с помощью денег её папаши. Она выводила меня из себя, тем более, что я начал спать с куда более чудной, более симпатичной и более нормальной девчонкой-серфингисткой, которая жила вниз по улице. Лави и я туссовались той ночью до рассвета в доме парня, который был наследником корпорации «U.S. Steel» (крупнейшая сталилитейная компания), но жил в запущенном доме с одной спальней, потому что его семейство лишило его наследства.

Следующим вечером я всё ещё кололся с Лави, у нас должно было быть выступление в «Country Club», и когда я вспомнил, что через десять минут должен быть там, это была катастрофа. У меня не было автомобиля или любого другого средства, чтобы спуститься с холма, на котором она жила. Я рванул из дверей и побежал вниз с холма, пока не начал спотыкаться. Я добрался до клуба, опоздав на 45 минут, и всё ещё был в банном халате. Парни беспокоились. Они были в бешенстве, что я обкололся и появился, одетый как старик. Они сказали мне, что, если я уколюсь еще хоть раз, то они меня уволят. Они были настолько разъярены и убеждены в своей правоте, что несколько лет спустя, мне было трудно не сострить что-нибудь, когда Никки и Томми прочно подсели на иглу.

С той ночи я решил сбежать от Лави. Я как будто был выброшен на остров Гиллиган, зависимый от ее денег и ее автомобиля, но, если я уйду, то лишусь её источника наркотиков. Несколько дней спустя, в то время как Лави спала, Томми заехал к нам. Я завернул свою одежду в бумагу и бросил её назад его фургона. Я не оставил записки и даже не потрудился позвонить ей потом. Каждый день после этого она заезжала к Томми, надеясь застать меня там. Но мне удалось избегать ее в течение трех дней. Затем, когда мы готовились к выступлению в «Рокси», я опередил её, увидев, как она протискивается сквозь толпу, и сказал охране вышвырнуть ее.

Позднее, в том же месяце, я переехал в квартиру с двумя спальнями на Кларк Стрит (Clark Street) (всего в пятидесяти шагах от «Whisky A Go-Go»), которую Коффман купил, чтобы держать Никки, Томми и меня вместе и рядом с клубами. Я больше не видел Лави с тех пор, и только пятнадцать лет спустя, опять в «Рокси», когда я играл сольный концерт, после шоу, около полуночи, она пришла за кулисы и тянула за собой маленькую девочку, она сказала, что это ее дочь.

Всего лишь несколько месяцев спустя, я увидел ее в новостях: ей нанесли шестьдесят ножевых ранений, когда сделка с наркодилером пошла не так. Я часто задаюсь вопросом, что случилось с ее дочерью, и надеюсь, что это был не мой ребёнок.