ГЛАВА 14. ФИНАЛ

ГЛАВА 14.

ФИНАЛ

«Наша главная цель состояла в том, чтобы войти в сообщество свободных народов Запада»[46]

Славословия закончились, и Аденауэру пришлось привыкать к жизни в новых условиях. Как бывшему канцлеру и председателю крупнейшей политической партии ему был выделен небольшой кабинет в здании парламента, к которому примыкало еще меньшее по размерам помещение, там стояла софа и была оборудована маленькая кухонька, где верная госпожа Попинга готовила ему легкий обед, после чего он имел обыкновение прилечь: послеобеденная сиеста всегда была непременным элементом его распорядка дня. В новый кабинет из дворца Шаумбург были перевезены его письменный стол, глобус и подаренная ему Черчиллем картина классического храма (считалось, что это Парфенон, но на самом деле речь шла о римском памятнике из развалин города Лептис Магна в современной Ливии). В сравнении с покоями Шаумбурга все выглядело более чем скромно.

Еще весной 1963 года Аденауэр заявил, что его главным занятием после ухода в отставку будет написание мемуаров. И действительно, госпожа Попинга уже тогда начала сбор необходимого материала, а сам Аденауэр во время последнего пребывания на вилле «Коллина» набросал чертежик специального павильона, который предполагалось построить во дворе его рендорфского дома и использовать для хранения документов, черновиков и для самого творческого процесса. Этот набросок он передал Герберту Мультхаупту, мужу Лотты, профессиональному инженеру-строителю, чтобы тот изготовил на его основе рабочие чертежи. Домик должен был быть расположен подле песчаной площадки, которую хозяин планировал использовать для своей любимой игры в «бочча».

К осени 1963 года все указывало на то, что наш герой смирился с перспективой провести остаток жизни в тишине и спокойствии, на почтительном расстоянии от жесткого мира большой политики. Отношения с Эрхардом нормализовались и приобрели почти сердечный характер. В ноябре они вместе появились на одном из митингов ХДС, причем Аденауэр не только воздержался от каких-либо язвительных замечаний, но и заявил нечто совсем на него не похожее: «Я полностью поддерживаю правительство, которое возглавляет мой преемник, и я как верный друг буду оказывать ему всяческую помощь в выполнении стоящих перед ним трудных задач».

Преимущества своевременного ухода из большой политики стали особенно очевидны, когда в конце года на боннскую элиту обрушился самый настоящий мор: 12 декабря скончался бывший президент Хейс, 14-го — действующий председатель СДПГ Олленхауэр, последняя стадия рака обнаружилась у Брентано. Аденауэр все еще держался молодцом и с удовольствием воспринимал знаки внимания и уважения, которыми одаривали его достаточно щедро представители следующего поколения. 5 января 1964 года он отпраздновал свое восьмидесятивосьмилетие, и характерный факт: Эрхард прервал свой отдых, чтобы лично присутствовать на дне рождения своего предшественника; по этому случаю он преподнес ему ценный подарок — редкое четырехтомное издание энциклопедии садоводства XVIII века.

Благодушный настрой отставника — отойти окончательно от дел и ни во что больше не вмешиваться — длился, впрочем, недолго. Его все больше стало раздражать то, что Эрхард, как он считал, неправильно ведет себя по отношению к Франции и к де Голлю, что Шредер занимает слишком уж откровенно проамериканскую и пробританскую (а значит, антифранцузскую) позицию. Отсюда возникло желание вновь окунуться в омут политической жизни.

Именно в этой связи следует рассматривать тот факт, что Аденауэр, уйдя с поста бундесканцлера, не только оставил за собой председательство в ХДС, но в январе 1964 года объявил о намерении сохранить его за собой еще минимум на два года. Авторитет его был достаточно велик: его переизбрание на этот пост прошло без сучка без задоринки, хотя кое-кто мягко посетовал на странное поведение отставника. Между тем быть председателем ХДС — вовсе не синекура. В его функции входило руководство переговорами с другими партиями но таким важным вопросам, как коалиционные договоры или выборы президента. Он мог от имени партии делать политические заявления либо в виде речей, либо в интервью с журналистами. Он имел право требовать и получать от правительства любую информацию, которую мог счесть необходимой для выполнения своих функций. Нет нужды говорить, что Аденауэр трактовал эти функции и, соответственно, круг своих полномочий и прерогатив в максимально широком объеме.

Первой жертвой его решения остаться председателем ХДС стал проект мемуаров. В ноябре 1963 года он подписал контракт на публикацию с французской издательской фирмой «Гашетт», а в феврале следующего — со штутгартским издательством «Дейче ферлагсанштальт», однако работу над написанием текста даже не начинал. Много времени ушло на подготовку очередного съезда ХДС, который было намечено провести в Ганновере в марте 1964 года, и к тому моменту, когда он 12 апреля отправился отдыхать на виллу «Коллина», не существовало даже плана предполагаемого издания, хотя по условиям контракта с «Гашетт» автор должен был представить рукопись не позднее 31 декабря 1964 года. Здесь наш герой явно переоценил свои возможности.

Представители «Гашетт», обеспокоенные тем, как идет выполнение контракта, решили разведать все на месте. Разумеется, они не стали подвергать автора допросу или требовать от него показать, сколько страниц он написал; они поступили тоньше: прибыв в Канденаббию, устроили на соседней вилле, принадлежавшей генсеку НАТО Дирку Стиккеру, большой прием с приглашением ряда звезд литературного мира, рассчитывая, что в этой полубогемной атмосфере Аденауэр «расколется». Но тот отнюдь не раскололся, а, напротив, сумел внушить всем, что работа идет вовсю и проект уже близится к завершению. Свою лепту в создание этого мифа внесли и присутствовавшие на приеме дочь Либет и секретарша Аннелиза Попинга. Издатели ретировались в полной уверенности, что мемуары вот-вот поступят к ним. Гораздо откровеннее и правдивее Аденауэр описал истинную ситуацию в письме к сыну Паулю: «Пока у меня все только в голове». В ту дождливую и холодную весну главным занятием Аденауэра были игра в «бочча» и думы о том, как исправить пороки внешнеполитического курса Эрхарда — Шредера.

В период пребывания в промокшей от ливней Канденаббии Аденауэр узнал о том, что его собираются избрать членом французской Академии моральных и политических наук — немалая честь для иностранца, а тем более немца. Церемония должна была состояться в Париже в ноябре. Ясно было, что здесь не обошлось без личного вмешательства де Голля. Долг платежом красен — и Аденауэр еще больше укрепился в намерении сделать все, чтобы ликвидировать наметившийся, по его мнению, в политике кабинета Эрхарда крен в сторону демонтажа франко-западногерманского договора, крен, который он теперь уже прямо связывал с фигурой министра иностранных дел Шредера.

Первым шагом в этой аденауэровской кампании стало его выступление в Промышленном клубе Дюссельдорфа, где он реанимировал второй «план Фуше» по созданию политического союза европейских стран, отметив, что его осуществление должно начаться «совместными консультациями между Германией и Францией». Те же идеи он повторил в интервью газетам «Рейнише меркур» и «Франс-суар». Хитроумным маневром против Шредера стала неожиданная поддержка Аденауэром инициативы но переизбранию Любке президентом на второй срок; его, мягко говоря, сомнения насчет способностей Любке не изменились, но это было.не так важно, важнее был факт плохих отношений между президентом и министром иностранных дел. Сто процентов было за то, что Любке будет против присутствия Шредера в будущем кабинете, который должен быть сформирован после парламентских выборов 1965 года, потому следовало обеспечить, чтобы Любке остался.

3 июля 1964 года в Бонн для первой встречи с новым канцлером ФРГ прибыл генерал де Голль с сопровождавшим его обычным эскортом. Утром того дня, когда должны были начаться официальные переговоры, де Голль навестил Аденауэра в Рендорфе. Оба так увлеклись беседой, что де Голль, несмотря на предупреждения помощников, явился на встречу с канцлером на двадцать минут позже оговоренного срока. Поступок явно невежливый, зато наверняка доставивший удовольствие недавнему собеседнику французского президента. Если бы Эрхард не был таким мягким человеком, одного этого хватило бы для дипломатического скандала.

Как бы то ни было, переговоры закончились полным фиаско. Де Голль изложил довольно пространно и путано свои представления о будущем Европы, объединении Германии и отношениях между Европой и Соединенными Штатами. Эрхард отмолчался, а Шредер, взяв на себе роль руководителя дискуссии, предложил перейти к следующему пункту повестки дня. Получилось, что немецкая сторона просто проигнорировала все, что так старательно пытался довести до их сведения французский визитер. Де Голль был оскорблен до глубины души, о чем он и поведал Аденауэру на состоявшемся вечером приеме. Тот тоже воспринял поведение немецких переговорщиков как недопустимый афронт. Впоследствии в своих мемуарах он напишет, что «летом 1964 года во время первого после моего ухода с поста канцлера визита де Голля в Бонн франко-германским отношениям был нанесен серьезный удар».

Именно позицию нового канцлера по отношению к Франции Аденауэр посчитал наиболее уязвимой стороной его деятельности, и именно по этому вопросу он решил развязать полемическую кампанию против него. 8 июля состоялась его встреча со Штраусом, Крове и Дуфхюсом. Непосредственным ее результатом стало то, что с трибуны состоявшегося несколько дней спустя съезда ХСС его председатель — тот же Штраус — с подачи Аденауэра выразил серьезную озабоченность состоянием отношений с Францией и призвал к их «возрождению». Ответ Эрхарда не заставил себя ждать. «Европа, которая состояла бы всего из двух государств, — заявил он, — это не та Европа, которую федеральное правительство видит в перспективе».

Аденауэр не унимался. Его новым открытием стал Райнер Барцель. С этим сорокалетним представителем католического крыла ХДС отставной канцлер связывал далеко идущие планы: когда-нибудь, надеялся он, именно Барцель подхватит ту эстафету, которую он, Аденауэр, вынужден был передать в недостаточно надежные руки. Аденауэру нравилось, как твердо и умело этот молодой крайне консервативный политик, заместитель руководителя фракции ХДС/ХСС в бундестаге, руководил депутатами в условиях, когда смертельно больной Брентано уже выпустил вожжи из своих слабеющих рук. В его глазах Барцель был идеальным образцом канцлера для будущих времен. Он усиленно расхваливал его достоинства всем, кто был готов слушать.

Эрхард принял вызов. Он сумел обеспечить себе поддержку со стороны консервативных органов печати, таких, как «Франкфуртер альгемейне» или «Ди вельт», которые развернули жесткую кампанию против «черных голлистов». Не дожидаясь исхода битвы, Аденауэр 17 августа покинул Германию, отправившись вновь поправлять здоровье на вилле «Коллина». Силы были не равны: на стороне канцлера были административный ресурс и значительное большинство парламентской фракции.

На сей раз отшельничество Аденауэра длилось дольше — целых два месяца. Аннелизе Попинге удалось убедить его заняться наконец мемуарами. К тому времени она уже успела собрать и отсортировать необходимые документы и дневниковые записи, так что оставалось только сесть и начать диктовать.

Перед этим нужно было, однако, решить трудную проблему: как избежать дублирования опубликованной еще в 1955 году «авторизованной биографии» Аденауэра. Ее автором был никому не известный журналист Пауль Веймар, с которым Аденауэра познакомила в свое время одна из его соседок по Рендорфу, некая Мария Шлютер-Хермкес. Аденауэр, в свою очередь, познакомил Веймара с дочерьми, со своей старой знакомой Эллой Шмиттман, а также с Йозефом Гиссеном, который присматривал за садом на усадьбе Аденауэров по Макс-Брухштрассе в Кёльне. Их воспоминания стали кирпичиками в структуре будущей книги. Если же говорить о ее фундаменте, или, если угодно, несущих конструкциях, то их заложил сам Аденауэр, попросту продиктовавший Веймару значительные куски текста.

Получившийся продукт вызвал немало нареканий. В издательских и читательских кругах книгу справедливо восприняли как плохо написанную самоапологию. Аденауэр счел за благо в этих условиях полностью отречься от авторства и даже участия в авторском процессе. В этой связи интересно привести тексты телеграмм, которыми обменялись Аденауэр и издатель его «авторизованной биографии» вскоре после того, как она появилась на книжном рынке. Аденауэр телеграфирует Киндлеру 27 октября 1955 года: «В газете «Кёльнише рундшау» появился рекламный анонс: «Поддержка д-ра Аденауэра открыла для биографа сейфы с семейными тайнами». Прошу вас немедленно исправить текст, иначе вынужден буду выступить с официальным опровержением». Издатель и не думал признавать свою вину. В ответной телеграмме, направленной жалобщику уже на следующий день, он отмечает: «Господин Веймар и без того испытывает понятные трудности, будучи вынужденным признать свое авторство тех глав и эпизодов книги, которые вы написали самолично, причем игнорируя его мнение относительного улучшения или исправления вашего текста. Как вам хорошо известно! господин Веймар не хотел ставить свое имя на обложке. Я лично просил его об этом, чтобы пресечь слухи, что подлинным автором этой книги являетесь вы сами».

На этом обмен телеграммами оборвался: Аденауэр решил его не продолжать. В общем, все было и так ясно даже непосвященным: «авторизованная биография» Веймара представляла собой фактически первую часть собственных мемуаров Аденауэра. Последний это, разумеется, отрицал, но косвенно признал своеобразной композицией того текста, который теперь должен был появиться уже под его собственным именем: периоды, посвященные детству, юности и вообще событиям до начала его канцлерства, он решил осветить по возможности покороче, а сосредоточиться на описании времени своего канцлерства.

Работа над собранным госпожой Понингой материалом и надиктовка комментариев к ним — то, что и составляет его собственный вклад в мемуары, — заняла вторую половину августа, весь сентябрь и половину октября. Автор один раз прошелся по рукописи, кое-что поправил, потом все было снова перепечатано, и на этом работа закончилась. Результат оказался соответственный. Книга получилась претенциозной и трудночитаемой. В ней тщетно искать что-либо хоть отдаленно похожее на элегантность и увлекательность мемуаров Черчилля или де Голля. Аденауэр и сам признавал, что писал не «на конкурс по красоте стиля». Начало еще терпимо, но в дальнейшем все выливается в сборную солянку из не связанных друг с другом документальных фрагментов. Мемуарист, впрочем, усматривал в этом не порок, а достоинство своего опуса: мол, документы должны сами говорить за себя, никакого приукрашивания здесь не нужно. Вторая характерная черта аденауэровских мемуаров — сосредоточенность почти исключительно на внешнеполитических сюжетах. Внутренняя жизнь ФРГ осталась за кадром, что позволило благополучно исключить из текста фигуру Эрхарда.

К концу своего отдыха в Канденаббии Аденауэр завершил три главы из тринадцати запланированных для первого тома. Он и госпожа Попинга работали с присущими им упорством и систематичностью, хотя у обоих были проблемы со здоровьем. У Аденауэра вообще случилось несчастье: он упал, вылезая из ванны, и сломал три ребра. Тем не менее сразу по возвращении в Бонн 17 октября первая глава, окончательно доведенная до кондиции, была отослана издателям в качестве доказательства успешного хода выполнения контракта.

Боннская круговерть, впрочем, оказалась опять слишком сильным возбудителем для Аденауэра-политика и увела его в сторону от письменного стола. Он начал второй тур антиэрхардовской кампании. В опубликованном 1 ноября интервью газете «Бильд ам зоннтаг» он обвинил правительство в том, что оно ведет курс на ухудшение отношений с Францией, проявляет неуважение к ее президенту и т.д. Результатом всего этого, заключал он, будет переориентация Франции на Советский Союз, и все закончится новым окружением Германии. Выдав этот залп, он отправился в Париж получать звание академика. В речи, произнесенной там, он напомнил о своей политике франко-германского примирения, особо выделив имена двух французских государственных деятелей, которые были его самыми ценными союзниками в этом предприятии, — Робера Шумана и Шарля де Голля. Поскольку речь предназначалась для иностранной аудитории, Аденауэр решил предварительно согласовать ее текст с канцлером. Попутно он осведомился у Эрхарда, не может ли он помочь чем-либо, чтобы улучшить отношения с де Голлем. Тот воспринял вопрос вполне серьезно и устроил для него подробный брифинг по одному из самых острых вопросов тогдашнего европейского строительства — сельскохозяйственной политике ЕЭС.

Однако беседы между Аденауэром и де Голлем вышли далеко за рамки этих в общем-то технических проблем. Речь пошла о том, сохранится ли надолго конфликт Востока и Запада. Оба согласились с прогнозом, согласно которому рано или поздно русские отойдут от своего коммунизма в его советском варианте и на этой основе наступит примирение между ними и остальной Европой. Однако де Голль пошел дальше. Он сказал, что Франция рассматривает вопрос о предоставлении экспортных кредитов Советскому Союзу, чтобы стимулировать этот процесс и заодно помочь французской промышленности. Тут Аденауэр забеспокоился. Встретившись по возвращении в Бонн с Кроне, он поделился с ним своими тревожными мыслями: де Голль «может пойти на связь с Москвой; именно ради того, чтобы предотвратить такой вариант и заблокировать ему путь к Москве через Германию, он, Аденауэр и пошел на заключение франко-германского договора». Эрхард и Шредер, в его восприятии, не понимают этого замысла и портят все дело.

Политические маневры (или, лучше сказать, интриги) всегда были излюбленным занятием нашего героя, и в данном случае нетрудно видеть, с каким наслаждением он вновь предался им. Но, увы, издатели упорно напоминали ему: сроки контрактов истекают, а где рукопись? В том же самом направлении на него «давила» Аннелиза Понинга, которая переехала в гостевую комнату рендорфского дома, чтобы не терять времени на разъезды и уплотнить график работы над мемуарами. В декабре 1964 года был готов спроектированный Аденауэром «литературный павильон», и все закрутилось по-серьезному. Сам мемуарист называл процесс своего творчества не иначе, как «исполнением тяжкого долга», «моей жуткой миссией». Действительно, темп был взят бешеный: первая половина каждого буднего дня и все выходные были выделены исключительно для авторской {^боты; если рвение мемуариста ослабевало и он начинал отставать от графика, госпожа Попинга тут же обращала на это внимание шефа; тот раздражался, но старался наверстать упущенное. Завершать работу пришлось уже во время весеннего пребывания в Канденаббии; там была чудесная погода, которая, видимо, сыграла свою роль в том, что опоздание но сравнению со сроками, предусмотренными в контракте, удалось свести до минимума. В конце апреля рукопись была вчерне готова, и после необходимой доработки была в середине июня отослана издателям.

Энергия и целеустремленность в выполнении сложной и кропотливой работы, проявленные человеком, приближавшимся уже к девяностолетнему юбилею, сами по себе поражают. Не менее поразительно и другое: мемуарист ни на минуту не забывал, что он прежде всего политик, и каким-то невероятным образом сумел совместить заключительный этап своей авторской работы с подготовкой третьей по счету кампании против Эрхарда и Шредера. Исходным пунктом для нее стали высказывания де Голля на его пресс-конференции 5 февраля 1965 года, где генерал изложил концепцию «европеизации германского вопроса». Речь шла, в общем, о том, что Советы должны отказаться от своего тоталитарного режима и тогда Европа протянется «от Атлантики до Урала», Германия объединится на основе признания границы по Одеру — Нейсе, принятия статуса безъядерной зоны и установления дружеских отношений со всеми своими соседями. Во всем этом Аденауэра больше всего обеспокоило изменение отношения де Голля к Советскому Союзу: на ужине в честь отъезжавшего на родину советского посла тот даже поднял бокал за «традиционную дружбу между Францией и Россией».

Свои опасения бывший канцлер сформулировал в виде четких политических тезисов, с которыми выступил на очередном, XIII съезде ХДС, проходившем в марте в Дюссельдорфе. Он подверг недвусмысленной критике и официальный Бону, и официальный Париж. Нынешние правители ФРГ, по его мнению, не приложили достаточных усилий, чтобы поставить на разумную основу отношения с Францией; что же касается последней, то он бросил де Голлю мрачное предупреждение: «Наша судьба и судьба Франции неотделимы друг от друга. Если русские проглотят нас, они назавтра сожрут и французов». На съезде присутствовал, естественно, и Эрхард, но Аденауэр старательно избегал всяких контактов с ним. В прессе появилось немало фотографий, где оба деятеля засняты в странных позах: сидя рядом, они демонстративно смотрят в разные стороны.

Дело не ограничилось словесной критикой и символическими жестами; против Эрхарда был организован самый настоящий заговор. Все началось во время визита Кроне на виллу «Коллина», имевшего место с 30 апреля по 2 мая 1965 года. Были обсуждены последние новости: рейтинг Эрхарда падает, широко распространено мнение, что на предстоящих в сентябре выборах он потерпит поражение. Аденауэр предложил Кроне выставить свою кандидатуру на канцлерство, бросив прямой вызов Эрхарду; Кроне отказался, ссылаясь на свой преклонный возраст. Обсудили этот вопрос с Раснером; тот сообщил, что фракция не возьмет на себя инициативу по низложению Эрхарда, но если тот сам подаст в отставку, то они изберут взамен Барцеля. К кругу заговорщиков примкнул и Герстенмайер, не потерявший надежд самому добраться до канцлерского кресла; его шансы были, однако, ничтожны, в чем были уверены все, кроме него самого.

Трудно сказать, чем бы все это закончилось, но вмешался случай: 7 мая скорый поезд «Рейнгольд-экспресс», на котором Аденауэр возвращался из Канденаббии, к северу от Кобленца столкнулся с застрявшим на переезде трактором. К счастью, скорость была небольшая, и толчок не такой уж сильный. Тем не менее несколько пассажиров получили травмы. В их числе оказался и Аденауэр, которому пришлось провести три недели прикованным к постели в своем рендорфском доме. За это время круг заговорщиков распался. Аденауэр не унимался: он нашел нового союзника в лице федерального президента Любке, который, как ему удалось узнать, не расположен поручать нынешнему канцлеру формирование нового кабинета после выборов. Аденауэр поспешил пригласить Любке к себе домой, и они провели там долгую беседу, обсуждая различные альтернативы Эрхарду.

В начале июня прошел очередной тур доверительных бесед между Гутенбергом и Венером на предмет создания «большой коалиции». Аденауэр знал о них и не возражал против их проведения. Как отмечено в дневнике Кроне (запись за 4 июня 1965 года), Аденауэр недвусмысленно отверг формулу «с социал-демократами — ни при каких условиях». Однако в начавшейся в июле избирательной кампании соображения конкурентной борьбы с СДПГ взяли верх над идеей блокирования с ней. К тому же рейтинг Эрхарда снова начал расти, и было разумнее укрыться за лозунгом партийной солидарности.

Аденауэр принял активное участие в предвыборном марафоне. Разумеется, возраст накладывал свой отпечаток: он уже не мог колесить но всей стране и ограничивался в основном выступлениями на митингах в городах своего родного Рейнланда (только однажды Штраусу удалось уговорить его произнести речь в Нюрнберге). Он говорил почти всегда на одну и ту же изрядно избитую тему «красной угрозы»: нет ничего худшего, чем правительство, в котором стали бы заправлять социал-демократы, это верный путь к тому, чтобы вся Германия стала советским сателлитом. Люди охотно слушали его не потому, что их привлекала его политическая программа, а из-за его острот, каламбуров и прочих штучек, которыми он обильно уснащал свои выступления. Только одному Эрхарду удавалось собирать такие большие аудитории. Результаты состоявшихся 19 сентября выборы стали триумфом для действующего канцлера. ХДС/ХСС набрал 47,6% голосов против 45,3% в 1961-м, ему не хватило трех мандатов, чтобы обеспечить себе абсолютное большинство в бундестаге. Всякие разговоры о том, как бы избавиться от Эрхарда, потеряли свою актуальность. Заговор против него окончательно рухнул. Аденауэр решил довольствоваться меньшим — не допустить, чтобы портфель министра иностранных дел достался вновь Шредеру. Начались обычные столь любимые им закулисные игры. 10 ноября в «Вельт ам зоннтаг» было опубликовано его интервью, в котором он дал своеобразное толкование прерогатив федерального президента: по его мнению, тот имел право вето на назначение любого министра, если его не устраивали политические взгляды последнего. Ясно, что при этом мыслилась вполне конкретная ситуация: Любке должен был таким образом заблокировать вхождение в кабинет Шредера. Об этом Аденауэр прямо высказался в письме к Любке, посланном 19 октября. Любке, который, как уже говорилось, терпеть не мог Шредера, охотно последовал бы совету Аденауэра, но на всякий случай решил проконсультироваться в федеральном Конституционном суде. Оттуда он получил недвусмысленный ответ: федеральный президент действительно имеет право отвести кандидатуру того или иного министра, но только в случае, если на того имеются какие-либо компрометирующие данные личного порядка; отвод по политическим мотивам недопустим; если президент пойдет на это, его решение можно будет оспорить в судебном порядке, это дело он наверняка проиграет, после чего ему останется только подать в отставку. Антишредеровская интрига не удалась.

25 октября Аденауэр отбыл в Канденаббию. На следующий день стало известно, что переутверждение Шредера в его прежней должности прошло без всяких осложнений. Аденауэр заранее предвидел этот исход; провожавшим его на боннском вокзале Кроне и Глобке он заявил, что с него хватит и он на предстоящих в марте 1966 года выборах председателя ХДС не намерен снова выставлять свою кандидатуру. Горечь расставания с политикой скрашивал успех первого тома его мемуаров. И впрямь, поступивший две недели назад в магазины продукт его творчества раскупался вполне прилично. Финансовый успех стал компенсацией за политический проигрыш.

Оставалось, пожалуй, лишь одно актуальное политическое направление, по которому он продолжал действовать. В августе 1965 года Соединенные Штаты после длительных дискуссий с Советами внесли на повестку дня международной дипломатии проект договора о нераспространении ядерного оружия. Смысл его был ясен. Согласно статье 1-й проекта, государство — участник этого договора брало на себя обязательство отказывать в помощи государству, не обладающему ядерным оружием, в любых попытках последнего организовать производство такого оружия. Принятие этого договора международным сообществом означало конец амбициям Аденауэра на обретение для Германии статуса державы первого ранга путем ее приобщения — прямым или косвенным образом — к ядерному арсеналу. Еще в сентябре, в ходе избирательной кампании, он развернул яростную пропаганду против договора о нераспространении ядерного оружия, характеризуя его как акт предательства со стороны союзников и как предвестник конца НАТО. Он продолжил кампанию и после выборов, выступая с пламенными речами, рассылая но редакциям письма протеста и т.д. Но никто его уже не слушал. Интерес к нему как к политику был утрачен отныне раз и навсегда.

5 января 1966 Аденауэр отпраздновал свое девяностолетие. Общественные и частные мероприятия по этому поводу длились два дня. Первый день — поток депутаций со всей Западной Германии с обычным ассортиментом подарков юбиляру. На второй день была отслужена торжественная месса, на которую пришли все близкие, затем последовал грандиозный прием в здании бундестага, на котором присутствовало свыше тысячи гостей, затем — ужин у президента Любке и торжественный парад в Хофгартене. Была уже почти полночь, когда Аденауэр и Любке появились вдвоем на балконе здания Боннского университета, чтобы приветствовать огромную толпу, собравшуюся внизу в надежде увидеть патриарха.

Казалось, достигнув столь почтенного возраста, наш герой должен был потерять вкус и интерес к политическому интриганству. Но нет, он ввязался еще в одно, последнее и притом кончившееся неудачей предприятие: попытался воспрепятствовать избранию Эрхарда на освобождающийся пост председателя ХДС и протолкнуть на него своего нового фаворита — упоминавшегося выше Райнера Барцеля. Эта затея была с самого начала обречена на провал: все знали, что Барцель — это человек Аденауэра и что его амбиции не ограничиваются рамками ведения организационной работы в собственной партии; у него было немало соперников из молодой поросли ХДС (в их число входил и тогдашний министр-президент Рейнланд-Пфальца, будущий канцлер Гельмут Коль); наконец, Барцель сам перечеркнул остававшиеся шансы на свое избрание, в самый решающий момент, в феврале 1966 года, уехав кататься на лыжах.

Выборы не принесли неожиданностей; председателем партии был избран Эрхард, Барцель — его заместителем.

Через два дня после этого, 25 марта 1966 года, Аденауэр вновь отправился на виллу «Коллина». Он был явно расстроен, его нервы требовали покоя, который мог принести с собой теплый весенний воздух озера Комо. Именно тогда известный австрийский художник Оскар Кокошка создал его портрет, который впоследствии был вывешен в здании бундестага. Оба старца хорошо поладили друг с другом. Потянулись долгие дни, заполненные сеансами позирования и дружескими разговорами на самые разные темы. К Аденауэру вернулся душевный покой. Так прошло два месяца.

После Канденаббии — еще два последних в жизни зарубежных визита. Первый — в Израиль. Официальное приглашение израильского правительства организовал бывший премьер и старый знакомый Аденауэра Давид Бен-Гурион. Визит был трудным, но в целом успешным. Аденауэр, как и следовало ожидать, сумел соблюсти все нормы политической корректности. По прибытии в аэропорт Лод он заявил, что «это один из самых торжественных и чудесных дней в моей жизни», добавив, что, будучи впервые избранным канцлером ФРГ, «не смел и надеяться, что когда-либо получит приглашение посетить Израиль». Разумеется, были и антинемецкие демонстрации, был и акт намеренного неуважения со стороны преемника Бен-Гуриона — тогдашнего премьера Леви Эшкола, который без объяснения причин отказался прийти на устроенный в честь гостя прием. Аденауэр побывал в западном секторе Иерусалима, на горе Табор, в Назарете и даже в киббуце, где жил сам Бен-Гурион. Правда, он не мог удержаться — иначе это был бы не Аденауэр — от поучений по адресу местных политиков. Рано или поздно, заявил он, им придется научиться ладить со своими соседями; «вы не сможете вечно обходиться одной военной силой» — таков был его последний совет-предупреждение.

По возвращении его ожидали три занятия: мемуары (госпожа Попинга не ослабляла свою железную хватку), дети и внуки и, наконец, «бочча», постоянным партнером в которой для него стал сын Пауль, живший теперь постоянно в Рендорфе. Он без особого интереса следил за ходом избирательной кампании по выборам ландтага земли Северный Рейн-Вестфалия, закончившейся, кстати сказать, катастрофическим поражением ХДС. В ноябре 1966 года рухнул кабинет Эрхарда, было образовано правительство «большой коалиции», канцлером стал Курт-Георг Кизингер, а министром иностранных дел — не кто иной, как Вилли Брандт. Все эти события прошли без участия нашего героя, которого в эти бурные недели политического кризиса республики больше всего, пожалуй, интересовало нечто не имевшее никакого отношения к политике, а именно: как расходится второй том его мемуаров, который появился на прилавках магазинов 27 октября.

Судя по всему, он понял, что пришло время смириться с неизбежным. Большая жизнь страны и мира отныне шла мимо него. Он стал проводить больше времени, просто сидя на скамеечке в своем саду — особенно в предвечерние часы, когда солнце медленно спускалось за хребты Эйфеля но ту сторону Рейна. Самую большую радость ему доставляли внуки, прогулки по саду, ежедневный осмотр розария. Как будто вновь вернулся тот добродушный старичок, каким он был в годы Второй мировой войны, мягкий, даже нежный, — яркий контраст с образом жесткого и не стесняющегося в средствах политического волка, каким он запомнился всем, кто его знал в расцвете карьеры. Он стал проводить больше времени и на своей любимой вилле «Коллина» в Канденаббии: в том же 1966 году его осенний отдых там длился с 5 сентября по 12 октября.

Больше ему уже было не суждено сюда вернуться. Тело все больше сковывало непреходящее чувство усталости, сердце начало давать сбои. Последнее пребывание на вилле «Коллина» было окрашено элегическими размышлениями о тщете мирской суеты. Погода была соответствующая — ясная, теплая, солнечная. По возвращении в Рендорф он сразу подхватил гриппозную инфекцию и на три недели слег в постель. Он уже не только ощущал усталость, но и выглядел бесконечно усталым человеком.

Тем не менее Аденауэр нашел в себе силы предпринять еще одно путешествие — в феврале 1967 года в Испанию. Тамошнее правительство организовало все на самом высшем уровне, немецкого отставного политика встречали как национального героя. На него большое впечатление произвела встреча с генералиссимусом Франко; он нашел его человеком скромным и мыслящим. Франко, в свою очередь, был рад визиту, поскольку Испания в то время находилась почти в полной дипломатической изоляции. Местная пресса, полностью контролируемая правительством, величала Аденауэра не иначе, как «великим старейшиной европейских политиков», а сам визит характеризовала как «апофеоз» его жизненных достижений. Везде его встречали с радушием и заботой: в Прадо, Долине павших, Толедском соборе. Его приняла молодая королевская чета — принц Хуан Карлос и принцесса София. Все было очень здорово.

Апогеем визита стала речь, произнесенная Аденауэром 16 февраля перед более чем тысячью слушателями, получившими специальные приглашения в мадридский клуб «Атенео». В качестве мишени для своих полемических стрел он избрал Советский Союз, который, как он торжественно внушал аудитории, никогда не был и не будет частью Европы. Сама Европа должна объединиться, дабы противостоять ядерному диполю Советов и Америки, который представляет собой «величайшую угрозу для наций остального мира»; Испания не должна навечно остаться за пределами европейского сообщества. Все это были мысли, вполне созвучные настроению собравшихся, и неудивительно, что они проводили оратора долгими овациями.

Вряд ли, однако, было бы правильно, характеризуя взгляды нашего героя на закате его дней, ограничиваться только анализом этой речи. Есть кое-какие свидетельства, говорящие о том, что вопреки этой своей публичной риторике Аденауэр в частных беседах высказывал куда более трезвые и сбалансированные оценки отношений Восток — Запад, всерьез рассматривая, в частности, возможность какой-то принципиальной договоренности с Советским Союзом. Одно из таких свидетельств содержится в речи Брандта, произнесенной им в Висбадене 2 июня 1969 года. В устах человека, к которому наш герой не испытывал ни малейших симпатий и который, в свою очередь, отвечал ему тем же, довольно странно прозвучали такие слова: «Я встречался с Аденауэром в последние годы чаще, чем Кизингер. В одну из последних наших встреч Аденауэр сказал мне: «Мы должны разговаривать с русскими. Мы должны вести себя с Советами по-иному, чем это делают мои преемники. Господин Брандт, они делают все не так». Конечно, речь эта была произнесена в разгар избирательной кампании, где Кизингер был главным соперником Брандта, но вряд ли последний мог сильно исказить мысли Аденауэра. Если он изложил их правильно, то это позволяет нам отнести нашего героя к числу протагонистов того курса политики ФРГ, который вошел в историю под названием «новой восточной политики».

Возвращаясь к внешней канве событий последних месяцев жизни Аденауэра, отметим, что по пути из Испании он заглянул еще в Париж, где в последний раз повидался с де Голлем, а затем уже прочно осел в Рендорфе. Там он делал наброски для последнего тома своих мемуаров и развлекался партиями в «бочча» с Паулем. Ритм жизни замедлился. Обычными стали долгие разговоры с Паулем и музыкальные вечера, когда Аденауэр с удовольствием погружался в мир Гайдна, Моцарта и Шуберта (последнего он ценил больше других).

29 марта 1967 года у Аденауэра случился второй инфаркт. Как и первый, произошедший весной 1962 года, он был неглубокий, однако выздоровление затянулось из-за хронического бронхита. Врачи рекомендовали ему полный покой, но он не хотел лежать. Он написал длинное послание новому канцлеру, пригласив его приехать к нему в Рендорф и обсудить затронутые в письме вопросы. Кизингер навестил его 3 апреля. Это был последний визит высокопоставленного официального лица к Аденауэру. На следующий день, 4 апреля, последовал третий инфаркт. Беда никогда не приходит одна: бронхит перешел в воспаление легких. Вызвали родственников. Прибыла команда из семи светил медицинской науки. Ничто не помогало. Он постепенно слабел. 12 апреля произошел четвертый инфаркт, после чего пациент впал в кому. На протяжении следующих двух дней он еще несколько раз приходил в себя; в один из тех промежутков времени, когда он был в сознании, Пауль совершил последние обряды, предусматриваемые канонами католической церкви для умирающих. Последние дни Аденауэр провел в глубокой коме. На языке медицинского бюллетеня это называлось «состояние критическое». Он скончался в час двадцать одну минуту пополудни в среду 19 апреля 1967 года.

Организацией похорон занялся верный Глобке. Траурная церемония, как он считал, должна была пройти на более высоком уровне, чем та, что имела место при прощании с первым президентом ФРГ Хейсом и лидером оппозиции Олленхауэром. Глобке тщательно изучил двухлетней давности фильм о похоронах Черчилля и решил в значительной степени взять за образец основные моменты британского церемониала — в частности, транспортировку гроба через реку и погребение на скромном деревенском кладбище.

Сценарий был разработан до мельчайших подробностей и осуществлен без каких-либо отклонений. Утром в субботу 22 апреля шестеро офицеров федеральной пограничной службы вынесли гроб с телом покойного из его рендорфского дома, где он прожил ни много ни мала — тридцать лет, и доставили его на наром, который медленно отчалил от пристани и отправился к другому берегу Рейна. До вечера следующего дня фоб находился в зале заседаний правительства во дворце Шаумбург. Десятки тысяч желающих проститься прошли через этот зал.

Из Бонна гроб с телом был доставлен в Кёльнский собор, где в течение суток последние почести покойному могли воздать его земляки. В это время начали съезжаться главы государств и правительств зарубежных стран. Прибыли де Голль, президент США Джонсон и заставивший себя забыть прошлые обиды Макмиллан. Самым неожиданным был приезд основателя государства Израиль Давида Бен-Гуриона. Всего на торжественной заупокойной мессе, которую 25 апреля отслужил на любимой покойным латыни его старый знакомый и единомышленник, кардинал Фрингс, присутствовало двадцать пять глав государств и больше сотни послов. Это было, без сомнения, самое величественное зрелище из тех, что когда-либо имели место в Кёльнском соборе.

Служба закончилась, когда уже смеркалось. Гроб перенесли к берегу Рейна. Покрытый флагом бундесвера, он был поднят на борт моторного буксира и в сопровождении трех патрульных судов медленно двинулся вверх по реке. Тысячные толпы по обоим берегам Рейна в глубоком молчании провожали траурный кортеж. Когда он покидал черту города, раздался залп из четырех орудий и двенадцать истребителей пронеслись над рекой на бреющем полете. Позднее было подсчитано, что четыреста миллионов человек следили за церемонией у телевизоров.

Было совсем темно, когда процессия достигла Бад-Хоннефа. Гроб перенесли на сушу. Многотысячная толпа не расходилась, сопровождая траурный кортеж до самого Рендорфа. Он остановился у небольшого кладбища, которое все было ярко освещено и оцеплено полицией. Внутрь ограды были допущены только родственники и близкие покойного. Хор исполнил прощальный гимн. Пауль прочитал несколько псалмов. Гроб с телом Аденауэра опустили в приготовленную для него могилу между могилами обеих его жен, Эммы и Гусей. Все было очень просто и трогательно. Отец-основатель новой Германии обрел наконец вечный покой.