Глава 21 Горький финал
Глава 21
Горький финал
В начале апреля становилось все очевиднее, что маршал Конев будет наступать напрямую через Нейсе, а не на юго-запад, как можно было предполагать.
Поэтому Шёрнер принял самостоятельное решение передислоцировать нашу 21-ю танковую дивизию и дивизию «Лейбштандарте» в район Штремберга и Котбуса, то есть на расстояние примерно в сто километров к югу от Берлина на опушку знаменитого своими озерцами леса Шпрее западнее Нейсе.
В ночь с 12 на 13 апреля наша дивизия в срочном порядке в воинских эшелонах отбыла на север. Ввиду подавляющего превосходства в воздухе русских передвигаться было возможно только ночью. Рано утром 15 апреля 21 состав прибыл в новый район сосредоточения; еще 6 находились на пути следования туда. Затем Гитлер распорядился перевести две вышеназванные дивизии в резерв армии.
Из перехватов мы знали, что 1-й Белорусский фронт Жукова насчитывает в своем составе семь армий на Одере в районе Кюстрина и две армии у г. Франкфурт-ан-дер-Одер, а 1-й Украинский фронт Конева – шесть армий против наших позиций на Нейсе. Примерное соотношение численности русских и немецких войск выглядело следующим образом: по пехоте – 6:1; по артиллерии – 10:1; по танкам – 20:1, по самолетам – 30:1, добавим еще, что немецкие дивизии утратили былой напор и боевую мощь.
Мы даже не успели сориентироваться на местности, когда 16 апреля русские перешли в гигантское по размаху наступление: с пяти утра противник открыл огонь из 40 000 орудийных стволов, одновременно и в районе Кюстрина, и на нашем рубеже по Нейсе. При поддержке штурмовой и бомбардировочной авиации русские танки ринулись вперед и с первого же удара прорвали наши позиции.
Затем события развивались очень быстро.
В ходе немедленной контратаки образовалась огромная брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте»[140]. Тотчас же в проход устремились бронетанковые части противника, так что нашей дивизии пришлось отходить на север, где она оказалась в образовывавшемся «котле», в который угодило основное ядро 9-й армии генерала Буссе.
Под натиском атакующих наша дивизия раскололась на несколько частей. Артиллерийская группа откатилась на север и очутилась неподалеку от самых пригородов Берлина. Она, действуя независимо в ближайшие несколько суток, пробилась в Берлин и таким образом избежала окружения. Сестринский 192-й полк сражался разделенным на утратившие взаимодействие между собой боевые группы. У меня так и не было контакта с ними до самого печального конца. Моя собственная боевая группа, усиленная последними танками под командой майора фон Готтберга, поначалу участвовала в тяжелых оборонительных боях на правом крыле, в той самой точке, где русские танковые армии стремились в брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте».
Мы все еще не утратили связи с дивизионным штабом, однако вразумительных приказов оттуда уже не поступало – по-видимому, командование потеряло контроль над обстановкой. Чтобы не дать противнику выйти нам в тыл и уничтожить нас, я приказал южному крылу «отогнуться» назад фронтом на юг. Вечером 16 апреля мне еще удавалось удерживать свой рубеж обороны, ночью же интенсивность боевых действий несколько снизилась.
Поздно вечером мой офицер разведки вручил мне телефонную трубку:
– На проводе командир дивизии.
– Фон Люк слушает, – сказать что-либо еще я просто не успел, поскольку из трубки понеслись невнятные вопли. – Кто говорит? Я ничего не понимаю. Не орите так!
Вопли продолжались. Среди них я услышал упоминание о «военном трибунале».
– Я до сих пор не знаю, с кем говорю, нельзя ли немного успокоиться?
Готтберг, мой адъютант и дежурные офицеры уже хохотали.
– Говорит генерал Маркс, – послышалось наконец более спокойное. – Кто позволил вам разворачивать фронт?
– Русские и обстановка на моем правом крыле «позволили» мне откорректировать фронт. Будьте добры приехать и лично ознакомиться с обстановкой. Оценить ее со своего командного пункта вы не сможете.
Мы, командиры, прекрасно понимали, что принимать решения и спасать жизни своих солдат в нашей власти. Более ничего не добавив, Маркс повесил трубку.
Чтобы выяснить общее положение, относительно которого мы не получили из дивизии никаких сведений, я решил следующим утром отправиться в штаб.
Дивизионный командный пункт размешался в здании поместья. Войдя в зал, я увидел сидевшего за столом офицера генерального штаба.
– Доброе утро, хотелось бы поговорить с командиром.
Грязный и небритый, я выглядел совершенно неуместно среди изысканной обстановки.
– Командир еще спит, – ответили мне. – Чем могу быть полезен, полковник?
– Ничем, – отозвался я, – после ора в трубку вчерашним вечером я настаиваю на возможности разговора с командиром. У меня нет времени, так что разбудите его.
Вне сомнения, разбуженный нашим разговором на повышенных тонах, дивизионный командир появился на лестнице… в ночной рубашке. Я видел, как он слегка пошатнулся. Первый офицер штаба сделал жест, смысл которого трудно было не понять – «чуть-чуть лишку коньяка». Меня просто поразило, что этот офицер высокого ранга – командир дивизии, обладатель высших наград – психологически совершенно «выпал» из ситуации.
– Господин генерал, я хотел бы лично выяснить хоть что-нибудь в отношении положения нашей дивизии и обстановки в целом. Кроме того, я должен попросить вас поехать со мной на передовую, чтобы вы сами составили мнение о том, как обстоят дела у наших людей.
– Обстановка совершенно неясная, – отозвался он, – а потому я должен остаться здесь, на своем командном пункте. Что же до вас, полковник фон Люк, я должен предупредить, что ваше дело сражаться там, где указано. Я не потерплю несанкционированных действий.
– Господин генерал, попрошу принять во внимание, что на данном последнем этапе войны я принимаю те решения, какие считаю нужным.
С этими словами я покинул сцену этого фантасмагорического для меня действа.
С безнадежным опозданием Гитлер санкционировал отвод сражавшихся на Одере частей, которые противник уже обошел на обоих флангах.
Приблизительно в 80 километрах к юго-востоку от Берлина, по линиям автомагистралей Берлин – Дрезден и Берлин – Франкфурт, образовался треугольный Хальбеский «котел». К вечеру 19 апреля 1945 г. основные силы 9-й армии, включая, к сожалению, и остатки 21-й дивизии, оттесненные противником на север, были почти полностью окружены.
После ранения Кригера в качестве адъютанта при мне остался Либескинд. Вечером, когда бои пошли на спад, мы сидели вымотанные на моем командном пункте, как вдруг по радио зазвучала бравурная мелодия, выводимая голосом Геббельса. Из бункера Гитлера в центре Берлина до нас донеслось:
– В преддверии дня рождения нашего любимого фюрера я обращаюсь к немецкому народу и к нашим храбрым солдатам: верьте в свою добрую звезду, верьте в Бога и следуйте за нашим любимым фюрером в трудный час.
Коснувшись темы смерти Рузвельта, Геббельс напомнил о «всевластии судьбы» и провел параллель между Гитлером и Фридрихом Великим.
Уже в следующие дни поползли слухи, как казалось, распускаемые намеренно, о том, что западные союзники порвали с Советским Союзом.
Передали одно из заявлений Гитлера, которое он будто бы уже сделал по радио: «…Я принимаю ответственность за все» и «…если немецкий народ не способен добиться победы, у него нет права на существование».
Вот это было уже слишком. Отовсюду раздались возгласы:
– Выключите эту дрянь!
– Что проку нам, нашим семьям и нашим разрушенным городам в том, что Гитлер принимает ответственность за все, если сделать этого все равно никто не может?
Мы были тут, у ворот Берлина, зная, что только чудо могло спасти нас от смерти или плена.
20 апреля доложили о том, что около 360 русских танков и вдвое большее количество грузовиков проследовало у нас за спиной в северном направлении, то есть к Берлину. С юга русские танки пробовали на прочность мой правый фланг. На протяжении нескольких следующих суток русские обрушились на нас со всей яростью и вновь заставили меня отводить части, выравнивая фронт.
Гитлер, похоже, не собирался сдаваться. Нам сообщили, что вновь созданная «Армия Венка»[141] больше не будет преграждать американцам продвижение на Берлин, а станет пробиваться к столице, чтобы спасти ее и вместе с вырывающейся из окружения 9-й армией генерала Буссе остановить русских. От Венка, которому предстояло наступать на Берлин из района Магдебурга на Эльбе, нас отделяло свыше ста километров.
Как арьергард дивизии, мы медленно отступали на север и 25 апреля вышли в район Хальбе – города, которому была уготована грустная участь дать свое имя Хальбескому «котлу».
Неожиданно меня вызвали прямо к генералу Буссе, где отдали приказ:
– Этим же вечером в 20.00 вы атакуете силами своей боевой группы и всей наличествующей бронетехникой, которая будет вам придана, в западном направлении через шоссе Дрезден – Берлин, в тыл 1-му Украинскому фронту, наступающему на Берлин, с целью выйти в район Люкенвальде на шоссе Берлин – Лейпциг. Участок прорыва держать открытым, чтобы обеспечить отход на запад пеших формирований 9-й армии, которые последуют за вами. Всю не подходящую для операции технику уничтожить, горючее перекачать в баки боевой техники. Гражданское население не информировать – тысячи беженцев осложнят операцию.
К 19.00 к моему командному пункту действительно подтянулись танки и САУ, в основном маленькие «Хетцеры»[142]. Разумеется, приготовления наши не прошли незамеченными. С наступлением темноты сотни гражданских лиц собрались в селении, нагрузив на телеги свои нехитрые пожитки. Я не сделал и шагу, чтобы заставить этих детей и женщин остаться. Я просто не мог – не был в силах потребовать этого, несмотря на тяжелейшие предчувствия и осознание того, что они серьезно рискуют попасть под огонь.
В 20.00 25 апреля я выступил со своей боевой группой. Слава богу, у нас хоть карты были. Первой целью служил Барут, расположенный на важной железнодорожной ветке Дрезден – Берлин. Нам пришлось продираться через обширный лесной массив, очень мало пригодный для продвижения, идти тропами и просеками, к тому же ночью.
Между тем поначалу мы хорошо продвинулись. По находившемуся неподалеку шоссе Дрезден – Берлин туда-сюда сновали русские снабженцы. Мы тотчас же перекрыли дорогу на юг и на север. На каждой остановке гражданские, следовавшие за нами пешком, подтягивались и тихо ждали, пока мы вновь тронемся в путь. Около полуночи мы приблизились к селению Барут, где находилась важная станция железной дороги, параллельно которой далее за Барутом пролегала автодорога. Когда мы осторожно выбрались из леса, по нам вдруг сосредоточенным огнем ударили противотанковые пушки и пулеметы. Хотя мы действовали в глубоком тылу наступавших на Берлин русских, маршал Конев, как видно, позаботился о том, чтобы прикрыть свой длинный обнаженный правый фланг. Разыгралась ожесточенная танковая дуэль. Мы обнаружили, что имеем дело с танками «Сталин»[143], превосходившими наши броней и вооружением, а кроме того, вкопанными в землю, что существенно осложняло их поражение.
Я решил перегруппироваться, обойти населенный пункт с севера, а потом, пока не рассвело, бросить на противника гренадеров. Я послал сообщение в 9-ю армию, уведомив командование, что мы столкнулись с серьезным противодействием, которое я, однако, надеюсь преодолеть и продолжить прорыв на запад.
Мне стало ясно, что задача для нас облегчится, если овладеть центром Барута. Мы не могли позволить себе втягиваться в продолжительные бои. У меня не было лишних боеприпасов, а горючего хватило бы только до Эльбы. Более того, каждый лишний час, проведенный нами на занятых позициях без движения, означал усиление обороны русских, которая оказалась весьма гибкой.
Поэтому я попросил у армии разрешения на немедленную атаку, на что получил отказ:
– Вы должны ждать, когда из окружения смогут выбраться другие части.
Приходилось ждать. Тут в темноте подкатил PzKpfw V «пантера». Из башни на броню, а оттуда на землю спрыгнул офицер СС. Когда он подошел ко мне, я узнал своего товарища и однокашника Рюдигера Пипкорна.
– Боже мой, Рюдигер, что ты тут делаешь? Почему на тебе эсэсовская форма?
– Люк! Ну надо же, как довелось встретиться после стольких лет! Как офицера генштаба, меня без спроса перевели из армии в СС, так что теперь я командую 35-й полицейской дивизией. Мне дали приказ прорваться к югу от тебя, но не получилось. У меня есть несколько «пантер». Расскажешь, что тут происходит?
Я обрисовал Пипкорну картину, сказал о приказе из 9-й армии сидеть на месте и ждать.
– Что за чушь! – воскликнул Пипкорн. – Русские уже закрыли за нами дверь. Так что мы окружены. Что ты намерен предпринять?
– Я хочу атаковать Барут с севера и уничтожить русскую оборону прежде, чем туда подойдут подкрепления. Предлагаю тебе, Рюдигер, обеспечить мне своими «пантерами» прикрытие и по возможности глубже продвинуться в населенный пункт.
– Отличная идея, Люк, так мы и сделаем, а потом просто рванем на запад. Первым делом надо посмотреть, как там дела на окраине Барута.
– Очень прошу, не делай этого или, если хочешь, прокрадись пешком и тихо. Там вкопанные танки «Сталин» – только башни торчат. Очень опасная штука.
Пипкорн меня не послушался, залез на свой танк и выехал из леса. Буквально через несколько минут заговорили танковые пушки, и машина Пипкорна вернулась. На броне лежало мертвое тело моего друга Рюдигера, который погиб в тот момент, когда до конца осталось совсем немного.
Тем временем мы перегруппировались для атаки на Барут с севера. Танки СС перешли под мое командование. Рванувшись вперед, мы попали под сильный огонь – на сей раз била еще и русская артиллерия. Снаряды взрывались среди деревьев, и осколки убивали сотни гражданских, живые – особенно раненые – метались и кричали. Мне пришлось забыть о них – выбора не оставалось.
В течение нескольких часов мы вели ожесточенные перестрелки, однако все попытки сделать маневр на север не давали результата – русские уже подтянули значительные подкрепления. И вот наступил момент, когда кончились боеприпасы – нам не позволили взять с собой грузовики со снарядами и патронами. Горючее тоже кончалось. Мне приходилось что-то решать. Незадолго до рассвета я собрал командиров частей.
– Послушайте, мы отрезаны в тылу у противника. Боеприпасов почти нет, горючего тоже в обрез. Поэтому я освобождаю всех вас и каждого из-под своего командования. Все оставшееся топливо перекачать из бронемашин в танки. Пусть в темноте попытаются прорваться на запад малыми отрядами с гренадерами на броне. Наш полковой врач останется тут с ранеными, включая и гражданских. Сам я с моим адъютантом, дежурным офицером и вестовым возвращаюсь в «котел», чтобы доложить командованию армии и помочь в проведении операций. Спасибо вам, и да поможет вам Бог.
По лицам каждого я видел, сколь тягостный момент наступил для них, но также и то, что они понимают мое решение. Я не желал, чтобы меня считали трусом или дезертиром, подобного я бы себе не простил. Командиры частей стали прощаться друг с другом, а мы, подхватив автоматы, своим ходом двинулись обратно в «котел».
Как стало мне известно многие-многие годы спустя, нескольким небольшим группам действительно удалось вырваться, выйти к Эльбе и сдаться американцам. Основная же часть солдат и офицеров закончила свои дни в русском плену. Что же до женщин и детей, об их судьбе я так никогда ничего и не узнал.
Пройдя несколько километров на восток лесом, наша маленькая группа – было уже 26 апреля – пришла к решению передвигаться только ночью, а днем отсиживаться. Ни еды, ни питья у нас практически не было – в суматохе последних часов мы просто забыли об этом. То там, то тут мы слышали отдаленный лай пулеметов, а восточнее – рокот техники. Переходя широкую дорогу в лесу, мы буквально в сотне метров от себя увидели остановившуюся колонну русских грузовиков. Русские переговаривались в темноте, похоже, они собирались остановиться тут на привал. Мы тенями проскользнули через дорогу. Нас не заметили. Уже скоро мы должны были бы выбраться на шоссе – последнее препятствие. Однако стало светать, и нам пришлось прятаться. Мы притаились за кустами и вдруг услышали голоса приближавшихся русских. К нашему ужасу, они, как видно, решили прочесать местность вокруг и направлялись прямо к нам.
– Надо скорее убираться отсюда, – зашептали мы друг другу.
– Вон там, метрах в 70–80, густой подлесок. Нужно попробовать добежать туда и скрыться в кустах.
Нестройная цепь русских угрожающее приближалась.
– Пошли! – прошептал я. Мы рванулись вперед и быстро добежали до подлеска. Русские нас заметили и с криками «Давай! Давай! Лови их!» помчались за нами. Некоторые стреляли на бегу, но не попадали. К нашему отчаянию, подлесок оказался неширокой полосой всего в несколько метров, за которой внезапно возникло озеро. Конец. Все. Теперь бежать некуда.
– Оружие – в воду! – крикнул я остальным.
Окруженные русскими солдатами с автоматами на изготовку, мы не имели шанса на спасение. Итак, это случилось – случилось утром 27 апреля 1945 г. Мы медленно подняли руки.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.