14. «МАЛАЯ ЗЕМЛЯ». СТАРИ-ГРАДАЦ

14. «МАЛАЯ ЗЕМЛЯ». СТАРИ-ГРАДАЦ

— Урядник Кравцов!

— Я!

Три шага вперед: цок, цок, цок, щелк.

— Урядник Кравцов… Так… Шестой эскадрон, второй взвод, помкомвзвода. Ясно?

— Ясно!

Поворот, цок, цок, цок, поворот.

— Урядник Клименко!

— Я!..

— Уряднкк Тхагапсов!

— Я!..

— Старший урядник Возницын!

— Я!..

Стари-Градац. Иду по улице. Обыкновенная улица обыкновенного хорватского городка. Слева асфальтированная лента шоссе, где-то впереди, у высокой колокольни шоссе под прямым углом поворачивает вправо, куда-то на Вировитицу. А с правой стороны — цветущие сады, плетни — чисто наша кубанская станица. Только дома другие — кирпичные, с черепичными крышами. Это уже не по-нашему.

Во дворах казаки.

— Хлопцы, шестой эскадрон где?

— Дальше.

— Хлопцы, шестой…

— Дальше.

— Хлопцы, а второй взвод…

— А вот, в следующем дворе, они и есть.

Открываю калитку, вхожу. На толстом, побелевшем от времени и дождей деревянном обрубке сидит урядник, молодой, светловолосый, росту, сразу видно, высокого. Он бос, высокие кавалерийские сапоги стоят рядом. Тут же на плетне висит ППШ. Урядник задумчиво смотрит на свои собственные ноги, изредка шевеля большими пальцами.

Подхожу.

— Здорово!

— Здорово.

— Это второй взвод?

— Второй.

— А где мне разыскать взводного?

— А тебе зачем?

Такой вопрос на вопрос раздражает любого человека, но я сдерживаюсь.

— Нужен, — говорю, — иначе, зачем бы мне спрашивать?

— Ну, я взводный, говори, чего надо.

Я удивляюсь: урядник и командир взвода — такое встретишь нечасто, но не высказываю никаких эмоций вслух, молча достаю направление из штаба полка и отдаю ему, а сам сбрасываю с плеча винтовку и усаживаюсь рядом с ним на тот же обрубок.

Пока я устраивался и разглядывал двор, я не сразу обратил внимание на то, что он, взводный, что-то уж очень долго изучает бумажку с текстом в три строки.

Смотрю на него и вижу: он читает направление до конца и снова, уже не знаю, в который раз, начинает сначала.

— Что-нибудь не так? — спрашиваю.

— Понимаешь, — мнется он, — помкомвзвода у меня есть, нормальный парень. Да и отделенные — ребята что надо. Не знаю, что теперь…

— Ладно, — говорю, — давай бумагу, и я пошел в штаб, там разберутся.

Он отводит руку с бумажкой.

— Погоди, давай подумаем.

И тут мне приходит в голову замечательная мысль.

— Слушай, — говорю, — тебя как зовут?

— Михаил.

— Ну, а меня Юрий. А теперь Скажи, за что император Павел взъелся на Суворова?

— Не знаю. А что?

— Вот, Михаил, слушай. При Екатерине Второй в штабах крупных полководцев была такая должность «дежурный генерал». А когда императором стал Павел, он многих чиновников, и военных, и штатских, которых при Екатерине было действительно многовато, здорово подсократил. И туда же попали эти самые дежурные генералы. А когда Суворов стал главнокомандующим русско-австрийской армией в Италии, он опять ввел в штаб эту должность, считая, что она нужна. Самовольно, понимаешь? И вот этого самовольства Павел ему и простить не мог. Понятно?

— Понятно. Ну, и что?

— Как что? Давай я пока побуду у тебя дежурным генералом. А там видно будет.

— А, — заулыбался он, — пусть будет так. Иди вон в хату, устраивайся там. А в подводе, — он показал рукой, — подбери себе каску.

Одна комната в доме была полностью освобождена от обстановки, а половина ее услана сеном. Меня встретили дружелюбно, тем более, что как раз принесли обед и я, порядком проголодавшись за время хождений по Стари-Градцу с самого утра, сразу же активно включился в процесс поглощения пищи.

Что делает казак, когда ему делать нечего? Ясно — спит. Так и я, порядком утомившись с утра, да еще и солидно подкрепившись, растянулся на сене и закрыл глаза.

Выспаться мне не удалось. Через каких-нибудь десять минут резкая команда: «Взвод, в ружье!» подняла меня с уютного ложа. Выскакиваю во двор. Казаки, столпившись возле подводы, разбирают из ящиков ручные гранаты, длинные немецкие деревянные, засовывая их за ремень сзади — так удобнее в бою. Сунуть папаху в ранец, надеть каску и захватить две гранаты — это для меня дело нескольких секунд.

— Хлопцы, быстрей! — торопит казаков Михаил. — Все собрались? Ну, тогда пошли, только быстро, не отставать!

Он ведет взвод не по улице, а прямо по садам и огородам, все время повторяя: «Быстрей. Не отставать. Быстрей, быстрей!»

Взвод растягивается, я бегу, как могу, но про себя думаю, что хорошо ему так лететь с его длинными ногами — некоторые невысокие плетни он даже перепрыгивает, а не перелезает, А каково мне, когда я и ростом не вышел, да и после раненая, хотя и давнего, бегун из меня не шибко знаменитый.

Наконец, улица. Причем, та самая, по которой идет то самое асфальтированное шоссе; оно здесь приподнято на насыпи, довольно высокой. Михаил и несколько передних казаков взлетают на асфальт, но мгновенно раздавшаяся длинная пулеметная очередь заставляет их тотчас же броситься назад, к плетням и деревьям. Слава Богу, никого не задело.

Двигаемся быстрым шагом вдоль ряда деревьев. Нам нужно на другую сторону дороги, но Михаил не хочет подставлять взвод под пулемет, да еще и на прямой, как стрела дороге, без потерь не обойтись.

Как говорил Суворов, только наоборот: «Уменье, уменье, а когда же везенье?» А вот оно и везенье: под насыпью дороги железобетонная труба диаметром, наверно, с метр, и мы, хотя и без особого комфорта, перебираемся на ту сторону. И снова: быстрей, быстрей, по садам и огородам, через плетни. Навстречу отряд казаков: «Вы куда, хлопцы? За нами никого нет!» Вижу старшего урядника Возницына, сослуживца по унтер-офицерской школе. Уставший, запыленный, из сетки на каске торчат изломанные ветки с увядшими листьями.

— Здорово, Юра! — приветствует он меня. — Куда вы? Мы отходим последними, за нами никого нет.

— А титовцы где? Далеко, близко?

— Хрен их знает. Во всяком случае, с позиций уходили под огнем. А идут они за нами или нет, не знаем.

Михаил слышит этот разговор, но впечатления на него, похоже, он не производит.

Снова бежим, заборы, плетни.

А вот и последний плетень. И о, Боже! За плетнем вспаханное, черное поле, а по нему, метрах в трехстах от нас, бежит навстречу большая группа титовцев, человек в сорок.

Я, конечно, считал, что самое правильное — это немедленно из-за плетня, который нас более или менее маскирует изо всего нашего оружия открыть огонь, и мы их самое меньшее половину уложили бы в эту самую черную землю.

Но Михаил решил иначе. Не останавливаясь, он с ходу перемахнул плетень и «Вперед, за мной!»

И вот — мы бежим, и они бегут. Свистнули первые пули, раздались первые выстрелы и очереди с нашей стороны, но взводный рявкнул: «Не стрелять! И быстрее!» и дальше: «Стрелять только…» — и он назвал на ходу две фамилии, как я понял, двух автоматчиков, которые оказались на флангах нашего уже развернувшегося в правильную цепь взвода.

Бегу и думаю: «Неужели рукопашная?» Я уже два с половиной года на войне, но колоть живого человека штыком еще не приходилось. Неужели придется?

А метров через двадцать — оборудованная стрелковая позиция: окопы полного профиля, аккуратные ячейки для стрелков и пулеметчиков, одним словом, все, как у людей. Мы все прыгаем в окопы, находим каждый себе место по вкусу, я передергиваю затвор винтовки, и выстрел, выстрел. Через несколько секунд совсем рядом со мной мощно заработал «Дегтярь», а потом и все наше многочисленное оружие.

Титовцы ложатся, а может, кто и падает, чтобы уже никогда не встать. Во всяком случае, уже ни одного бегущего или стоящего не видать, да и огонь с их стороны стал совсем жиденький. Михаил обходит позицию, спрашивает, не задело ли кого. Кажется, не задело. Он назначает одно отделение дежурным, остальные огонь прекращают.

Осматриваемся. Наша позиция тянется вдоль последних огородов и имеет два хода сообщения под плетнями в сады. Правее и впереди нас в некототором отдалении от последних зданий городка находится группа в десяток кирпичных домов, окруженных садами и множеством дворовых построек. Дальше прямо по фронту виднеется густая лесополоса, которая тянется почти параллельно нашей позиции, на правом фланге поближе, на левом подальше. Видимо, титовцы будут сосредотачиваться и вообще готовить все свои пакости именно в этой лесополосе.

Михаил рассказывает мне о своем (о моем) взводе. В нем 34 казака, все бывалые. Вооружение: три ручных пулемета, все РП «Дегтярев», штук 12 автоматов, остальные — с винтовками. Все вооружение советское. Только два панцерфауста — немецкие, хотя я не могу понять, зачем они нам, ведь у титовцев нет танков. Но ладно, есть, значит, есть, пригодятся.

Кстати, его фамилия Олейник, он наш кубанский.

Стрельба продолжается, титовцы стараются выбраться из пахоты и отойти в лесополосу. Делать это им очень неудобно, так как борозды расположены параллельно нашим окопам и им все время приходится переползать через гребни пахоты, подставляя нам свои спины и задницы. Некоторые не выдерживают таких неудобств и отходят перебежками. Стрельба по нашим окопам стала совсем слабой.

Мне очень хотелось спросить у Олейника, знал ли он о таком близком расположении окопов, когда перепрыгивал через плетень, или же действовал наугад, но так и не спросил.

Слава Богу, что так все образовалось. И еще один вопрос: что мы тут собираемся делать? То ли обороняться, то ли наступать? Скорее всего, все-таки обороняться, сил у нас для наступления маловато, теперь, весной сорок пятого, здесь, в Хорватии, уже война не партизанская, а настоящая Фронтовая, у Тито уже дивизии, корпуса и даже армии нумерованные имеются. Численный перевес у них большой, хотя артиллерии мало, а бронетехники нет совсем. У нас же, в нашем корпусе хоть что-то да есть. Количество их бойцов нас не пугает, мы как-никак казаки, вояки опытные и умелые, да и дух казачий у нас вполне на уровне.

Стрельба затихает. Казаки устраиваются в окопах, таскают сено из близлежащих дворов, об этом уже и я подумываю. Но не успеваю.

Где-то к концу дня Олейник подзывает меня к правому флангу нашей позиции. Он стоит в стрелковой ячейке во весь рост — высок парень — и разглядывает эти самые дома. Подхожу.

— Вот, Юра, какие новости. Как только стемнеет, наш взвод здесь сменят, и мы займем позицию впереди этих домов.

— А если там уже, извини, занято? Как тогда?

— Вот так и тогда! — зло отвечает он. — Значит, смотри, оставайся тут, я тебе еще одного парня дам, и внимательно наблюдайте за этими домами и дворами. Интересно все-таки, есть там кто или еще никого?

И вот я и Митя Журавлев из Ейска, высокий голубоглазый парень, чем-то похожий на Олейника, только в отличие оттого улыбчивый и смешливый, не сводим глаз о этого хуторка… Нет, не видно в нем никакого движения, никакого хождения, в отличие от той же лесополосы, где очень оживленно. То ли накапливаются, то ли окапываются.

Темнеет, и ночь, видимо, будет темная. Небо покрыто облаками, никакого намека на луну. Уже пришел сменяющий нас взвод. Михаил выдает мне задание, которое мне, ох как не по нутру, но ведь не откажешься. Я с группой из трех казаков идем вперед, вроде разведки или дозора. За нами, через 80-100 метров двигается взвод. Мой отряд: автоматчик Степан, средних лет, коренастый и кривоногий, тот же Митя и еще Иван, которого я даже и разглядеть не успел. Собираю свой отряд, распределяю роли:

— Идем, рассредоточившись. Ты, Степан, идешь первым, за тобой, метров через десять, идем мы с Митей, а Иван — еще сзади, тоже метров через 10. Если что, лупи длинными очередями и ложись, а мы немедленно к тебе подходим. А там дальше уже соображаем, что к чему. А если будет нужно, чтобы мы подошли раньше, стукни два раза чем-нибудь по прикладу тихонечко.

Степану такая диспозиция не нравится, он было завозражал, но я предложил ему отдать мне его ППІІІ, и я пойду первым. Он замолчал. Я его, конечно, понимаю. Идти впереди ночью на передовой в сторону противника, не зная, где он, удовольствие небольшое.

— Ну, что, братцы, с Богом, — это Михаил…

Наша четверка выбирается из окопа и двигается вперед. Темно, и я фигуру Степана не различаю. Митя идет со мной на расстоянии одного шага. Я отвинчиваю на ходу колпачок гранаты и высвобождаю шнурок, чтобы иметь возможность бросить ее буквально за секунду, Митя делает то же самое.

Идем медленно. Кругом тишина, только шуршит земля под сапогами. Если остановиться, то слышны и шаги Степана впереди. И вот — звук Степановых шагов исчезает. Я настораживаюсь, но тут же «тук-тук». Идем на звук, вот и темная фигура Степана.

— Что, Степан? — шепчу я.

— Плетень.

Точно, плетень. Значит, идем правильно. Вдоль плетня полоса земли не вспахана, покрыта молодой травой, и шаги абсолютно беззвучны. Стоим пару секунд, вслушиваемся. Впереди — ни звука, а сзади уже слышно движение приближающегося взвода: «Ш-р-р. ш-р-р».

— Пошли дальше. Держимся по плетню, только ты, Степан, поосторожней иди, здесь где-то должен быть через плетень ход сообщения, гляди, не завались.

Идем, теперь уже бесшумно. А взвод свой родимый слышим. Опять «тук-тук». Подходим. Ход сообщения вправо идет куда-то во дворы, а налево, стало быть, на позицию. Спускаемся вниз, я оставляю Ивана под плетнем, а втроем уже все вместе идем, постоянно прислушиваясь. Вот и конец хода сообщения, но дальше мы не идем. Я оставляю Степана здесь, а Ивана там же под плетнем, а мы с Митей идем навстречу взводу. Сначала по траве, потом по пахоте. Вот уже видится темная колышущаяся масса, и сразу свистящий шепот: «Кто идет?»

Так же тихо отвечаю, и вот уже Олейник: «Ну, что там?» Быстро рассказываю: взвод, почти не останавливаясь и только чуть-чуть изменив направление, идет за мной. Благополучно добираемся до окопов, Михаил принимается за их осмотр и размещение казаков, а мне с тем же войском поручает пройти по нашему ходу сообщения до его конца и выяснить, что там в конце.

Идем. Ход сообщения виляет во дворах между домами, сарайчиками и копешками сена, ныряет под плетнями. Идем тихо, и так же тихо вокруг. Только один раз мы все враз вздрогнули от раздавшегося внезапно в двух шагах от нас непонятного шума, но Степан через мгновенье пренебрежительно бросил: «Куры».

Ход вывел нас на поверхность позади пятого или шестого дома. Подошли к забору, всмотрелись — какая-то светлая полоса. Это же то самое асфальтированное шоссе, которое днем причинило нам столько хлопот. Ни в окружающих нас дворах, ни через дорогу — ни звука (если не считать проклятых кур).

Взвод уже занял всю позицию, Михаил рассказывает: наши окопы идут от шоссе, прикрывают этот хуторок, затем поворачивают влево, в сторону нашего прежнего расположения. В месте поворота — ДЗОТ с двумя амбразурами, одна для огня по фронту, другая — для помощи сменившему нас взводу. Правый фланг нашей позиции расположен в винограднике, там колья и проволока, хотя и не колючая, но расположена параллельно нашим окопам и тоже своего рода заграждение, да и маскироваться там нашим казакам лучше. Центральная часть и левый фланг — на уже известной нам пахоте. Есть еще один ход сообщения от виноградника.

Нам поручено оставаться у конца хода сообщения до утра, вести наблюдение за дорогой, что мы благополучно и исполнили попарно и по очереди, пока другая пара отлично спала на принесенном Митей откуда-то со двора сене.

Утром мы осмотрелись уже более обстоятельно. Положение наше было незавидным. Протяженность наших позиций превышала двести метров, что для одного взвода было явно много, тем более, что со стороны шоссе мы были не прикрыты совсем, а что было за дорогой, мы вообще не знали. На правом фланге лесополоса, где уже очевидно накапливался противник, была слишком близко к нашим окопам, а дальше влево их позиции круто загибались и могли держать под обстрелом пространство между нашим хутором и городом, что дополнительно к постоянно и насквозь простреливаемому шоссе фактически ставили нас в положение окруженных. Уже было ясно, что днем ни к нам, ни от нас не пробраться, да и ночью это будет нелегко.

Пока же противник не проявлял особой активности, и мы сначала даже несколько засомневались: обнаруживать наше присутствие, а этого очень хотелось из-за открытого хождения их людей в лесополосе, или же пока затаиться?

Дело разрешилось просто: где-то в середине дня группа титовцев человек в пятнадцать вышла из лесополосы и направилась в нашу сторону. Шли они осторожно и медленно, сразу же широко развернувшись по фронту. Вот уже они совсем близко, можно различить разношерстную одежду, у некоторых военную или полувоенную, и такое же разномастное оружие.

Огонь наш был дружным и сильным. Несколько человек упало, остальные легли, и сразу же из лесополосы на нас обрушился шквал огня. Видимо, это было все заранее подготовлено. Засвистело, защелкало, запылило. Патронов они не жалели, но огонь их был неэффективным: позиция у нас была прекрасно оборудованной, и участвовать просто в перестрелке у нас никакого желания не было. Как у Лермонтова: «Два дня мы были в перестрелке, что толку в этакой безделке?»

По команде взводного все казаки укрылись в окопах, оставив пару наблюдателей, а югославы с полчаса поливали нас густым свинцом, а потом утихомирились. За это время, как потом обнаружилось, группа их разведчиков возвратилась в лесополосу, и для их прикрытия они и устроили нам такую баню.

Теперь все стало ясно: мы знали, где они, а они знали, где мы. Мы теперь знали, что у них только стрелковое оружие, никаких тебе пушек, минометов. У нас этого тоже не было, но патронов, гранат и осветительных ракет было вволю, а остальное — это уж как судьба повернет.

Когда стемнело, Михаил послал в дивизион связного с приказом ему не рисковать, но тот вернулся — титовцы постоянно светили ракетами и открыли такой огонь, что шансов проскочить было слишком мало.

Кто первый произнес слова «Малая Земля», я не знаю. Или кто-то уже слышал о той знаменитой новороссийской «Малой Земле», или, скорее всего, русский солдат часто называл так всякий обособленный, отрезанный, окруженный или полуокруженный участок на фронте.

Нужно было устраиваться посолиднее, почти что для условий осажденной крепости. Олейник распорядился: ночью все казаки находятся в окопах, спать по очереди, днем половина может отдыхать в домах (мы уже выяснили, что ни одного местного жителя в осажденной крепости нет, нет также коров, свиней и прочей крупной живности, зато кур видимо-невидимо). На снабжение продовольствием, видимо, рассчитывать не приходится, но это беда не большая, все подвалы полны картошкой и всякими соленьями, кое-где даже и сметана есть, а на чердаках — копченая свинина, правда несоленая, ибо по части соли в Хорватии в то время было туго, очень туго. За стакан соли в селах давали 2–3 литра отличного домашнего вина. Что же касается бегающих во множестве кур по всем дворам, то охотников ловить, щипать и варить их не находилось.

Ночь прошла спокойно. Само собой, постреливали и светили ракетами, но никаких общих тревог не было, и я отлично выспался на охапке сена в окопе, тем более, что мне никаких заданий никто не давал, и я сам выбирал себе место и в бою, и без боя. Каждый, кто хоть немного времени пробыл на передовой, знает: у человека есть какие-то механизмы в подсознании, которые позволяют ему спать под свист пуль и грохот разрывов снарядов и мин, и мгновенно вскакивать и хвататься за оружие, услышав чьи-то шаги и шелест травы под этими шагами.

Днем — началось. Часов в двенадцать наши наблюдатели доложили о большом оживлении в лесополосе, и все казаки, половина из которых как раз в это время занималась обедом, заняли свои места в окопах. Через полчаса из лесополосы появилась цепь титовцев, человек в полтораста, и сразу же по нашим позициям был открыт сильный огонь, причем часть пуль летела откуда-то сверху. Можно было подумать, что они часть пулеметов установили на деревьях, что было для нас, конечно, плохой новостью.

Дело продолжалось недолго. Несмотря на то, что их огонь очень нас беспокоил, мы начали мощно и дружно, что сразу уложило их цепь на землю. Это уже давно известно, что огонь, начинающийся внезапно и дружно, очень чувствителен для атакующих, особенно для вот таких, не очень опытных и стойких. Так что примерно через полчаса они уже убрались в свою лесополосу, хотя перестрелка утихла не сразу.

У нас были потери: один казак был тяжело ранен, и его обязательно нужно было переправить на «Большую Землю», и для этого начали сооружать волокушу из куска плетня и одеялами. Еще один был ранен легко, но решил, что лучше остаться здесь, чем ночью ползти под огнем.

У нас начала обнаруживаться напряженность с боеприпасами, нужно было приберегать патроны, расход гранат был пока невелик.

За ночь титовцы предприняли несколько попыток подползти поближе и попробовать достать нас гранатами, но гранаты рвались, не долетая до наших окопов — шуму было много, а толку ничуть. Мы тоже отвечали гранатами, и, думаю, более успешно — ясно, что, стоя во весь рост в окопе, гранату бросишь дальше, чем лежа и вжавшись в землю.

Хотя ночь прошла в сплошном беспокойстве, и каждый человек был на счету, Михаил отправил трех казаков с волокушей, чтобы перетащить в безопасное место нашего раненого. Две зеленые ракеты оттуда, с «Большой Земли» сообщили о благополучном исходе этого опасного путешествия.

Третий день начался с неприятного сюрприза: у противника появилась артиллерия. Это была, по всему, небольшая пушка, что-то вроде нашенской сорокапятки, и установлена она была все время так, что ее снаряды попадали в левые передние углы всех наших домов. К концу всей этой нашей эпопеи все эти углы были разбиты, а на крышах не осталось ни одной черепицы — уж очень чувствительна эта строительная конструкция ко всяким военным воздействиям. Порядком пострадали и всяческие дворовые постройки.

Мы, после некоторого замешательства, быстро убедились, что эта самая артиллерия не приносит нам никакого вреда, а только действует на нервы, да еще здорово огорчит хозяев этих домов, когда они вернутся к родным очагам.

Главный же наш супротивник, в лесополосе, весь день не проявлял особой активности, только время от времени усиливал стрельбу, на которую мы отвечали слабо, приберегая патроны.

Следующий день был самым тяжелым, крепко досталось и мне, грешному. Утром, после в среднем спокойной ночи, половина взвода отправилась по домам отдохнуть и само собой, подкрепиться. Нас было четверо в этом уже ранее облюбованном доме. Чтобы не затевать никаких кашеварных технологий, утолить голод можно было единственным способом — достать с чердака висящие там копченые окорока. Предприятие это было не совсем безопасным, лестница на чердак была в коридорчике, наружная стена которого была уже разрушена, а сам чердак был без единой черепицы, а та зловредная пушечка продолжала регулярно посылать в нашу сторону снаряд за снарядом.

Вопрос, кому быть командированным на чердак, разрешили банальным способом: разыграли в карты, в подкидного дурака. Проигравший кратко, но, семиэтажно выразив свое отношение к результату конкурса, проделал все прямо-таки с космической скоростью: открыл дверь, взлетел вверх по лестнице, перерезал кухонным ножом веревку, сбросил вниз один окорок и, можно сказать, сам сбросился вниз, чуть не обогнав окорок, после чего внес окорок к нам в комнату, еще раз энергично высказавшись по поводу длинной пулеметной очереди оттуда, из лесополосы. Пушка выстрелить не успела.

Окорок был вкусный, но не соленый. Однако и тут нам повезло: кто-то из казаков обнаружил в погребе деревянную бадью с какой-то страшно перекисшей бурдой, и скоро выяснилось, что если смазать этой бурдой кусок окорока, то он будет намного вкусней. Тем и обошлись.

Расположились спать, кто где. Должен сказать, что мы все старались в домах особенно не безобразничать, хотя спали, если кому удавалось это делать в постели, не снимая сапог — дело военное.

Где-то в полдень громкий крик: «Тревога, казаки! Тревога!» Вскакиваем, протираем глаза, застегиваем ремни, суем гранаты за пояса, хватаем оружие, и в окопы. Стрельба уже жаркая, ясно — очередная атака. Идут быстро, перебежками, огонь ведут сильный, и сами атакующие, и из лесополосы пулеметы.

Стою в ячейке, ловлю на мушку, выстрел, выстрел, выстрел, а патронов становится все меньше и меньше, и никаких запасов у нас, я знаю, нет.

Чувствуется, что атака затихает, перебегающих становится меньше, большинство залегли, но их огонь не ослабевает. Стрелять перестаю, зачем я буду тратить драгоценные патроны на пахоту? Подымаю голову над бруствером и., как будто удар какой-то тяжелой палицы обрушивается на мою голову. Наверно, на несколько секунд я отключился полностью, потому что я открываю глаза и вижу уже себя полулежащим, полусидящим у задней стены окопа, а возле меня хлопочут два казака, снимая с меня каску. В голове — гул и звон, а в глазах большие красные круги и что-то такое, что один из казаков, явно кубанец, назвал «мэтэлыки».

Подбежал Олейник, казаки ему что-то говорят, но я плохо слышу и плохо соображаю. Наконец, смысл некоторых слов начинает до меня доходить, и я понимаю, что он велит двум казакам отнести меня в дом и там уложить в постель. Я отказываюсь, знаю, что сейчас каждый ствол на счету. Устраиваюсь поудобнее на полу окопа и закрываю глаза — так вроде легче.

Проходит около часа. Стрельба затихает, атака отбита. Мне много легче, голова ухе не гудит, только тяжесть ощущается, да и в глазах уже совсем не то. Я поднимаюсь, ко мне подходит один из двух казаков, хлопотавших тогда возле меня, подает мне мою каску.

— Смотри, как тебя. Обошлось еще.

Смотрю. На левой стороне каски блестящий и почему-то извилистый след, пуля не только содрала краску, но и изрядно процарапала сталь. Сантиметра два-три правее, и была бы уже моя душа в раю.

С помощью подошедшего казака добираюсь до дома, того, нашего, укладываюсь в постель, засыпаю.

Уже темнело, когда я вернулся в окопы. Немножко меня еще покачивало, временами в глазах мутнело, но в целом я уже был в порядке. Тут я узнал все новости: день действительно был тяжелым: один казак был убит, трое ранены. Раненых нужно было переправить на «Большую Землю», и к этому вовсю уже шла подготовка. Убитого похоронили возле плетня, поставили жиденький крест из жердей.

Стало совсем темно, казаки пошли, потащили волокушу. Титовцы на этот раз обнаружили наших ребят с опозданием, и их огонь по «смертельной полосе» хотя и был сильным, но бесполезным, и скоро мы получили сигнал о благополучном переходе.

Подвели итоги: нас осталось шестнадцать человек, в том числе несколько легко раненных, а меня я уже и не знаю, как считать: то ли слегка контуженным, то ли порядком пришибленным.

Собрали «Великий военный совет», а проще: совещание урядников. Поговорили, решили: следует ожидать ночной атаки, а если таковая будет достаточно солидной, нам ее не отбить. Задача — если придется отходить в темноте, главное — не раздробиться, не потеряться, и главнейшее — не оставить раненого.

Олейник послал двух автоматчиков, у которых еще были патроны, в секреты с приказом разместиться метрах в двадцати-тридцати от окопов, лежать и не дышать, а только слушать. Если же будет совсем невтерпеж, сразу возвращаться в окопы. Здраво. Неподвижно лежать и не заснуть, ни один нормальный человек больше двух часов выдержать не может. Пришлось это делать по очереди, передавая автоматы с патронами.

Ночью атаки не было.

Днем тоже была обычная беготня со стрельбой, с нашей стороны поменьше, с их — побольше. Заметных событий было два. Михаил долго смотрел в сторону титовцев, а потом, сдвинув каску на лоб и почесав в затылке, сказал мне: «По-моему, вон там, где колья виноградные повалены, засело с пяток-десяток титовцев. Давай-ка шарахнем туда панцерфаустом. Ты же в этом «спец».

Я не стал объяснять ему, что панцерфауст действует по вертикальным поверхностям, а по лежащим на земле людям из него стрелять бесполезно, а взял и действительно «шарахнул» два раза. Грохоту было много, а толку, по- моему, никакого.

Под вечер в одном месте в окопах нас собралось человек шесть-семь казаков помоложе и, основательно подкрепившись все тем же несоленым окороком, вдруг начали вспоминать советские кинокомедии «Волга-Волга», «Веселые ребята» и другие. Вспоминали, рассказывали, представляли, хохотали.

Подошел пожилой казак, недовольно ворчит.

— Что ржете, молодята? Дохохочетесь до беды.

На нас это не подействовало. Однако, ночью, уже после полуночи, на нашей этой самой «смертельной» полосе вдруг началась прямо какая-то бешеная стрельба, у меня уже и сердце екнуло — может, и правда, сбываются слова того казака, и действительно — что-то плохое начинается.

Потом, подумавши, решил: к нам идут оттуда, с «Большой Земли». Олейник был такого же мнения, и мы, пятеро казаков, отправились в задний конец нашей «Малой», чтобы, в случае чего оказать нужную помощь.

Помощи не понадобилась. Шесть казаков из нашего взвода приползли к нам невредимыми и притащили два ящика с винтовочными патронами и один с ручными гранатами.

Это было очень кстати. Но это было не все. Олейник получил приказ приготовиться к уходу, сигнал будет подан в двадцать три часа следующей ночи: красная и зеленая ракеты в нашу сторону — уходить; две красных — оставаться ждать следующей ночи в это же время. Уходить днем было бы чистым безумием.

Новость эта сразу стала общим достоянием, и я не уверен, что это хорошо: до этого мы вообще не думали, когда и как мы отсюда уйдем, а теперь все без исключения начали считать часы, а ближе к вечеру даже и минуты. К тому же у противника в этот день появилась и настоящая артиллерия, сначала заговорила одна четырехорудийная батарея, а к вечеру и еще одна, обе примерно трехдюймовые. Огонь они вели не по нашей «Малой», а по городу, в котором было много наших обозов и штабов. Днем огонь этот был редким, периодическим, а с наступлением темноты огонь усилился. Видно, в городе началось движение, и они сразу отреагировали. Особенно часто разрывы снарядов были видны в самом центре, вот и высокая колокольня обрушилась.

Пехота из лесополосы нас особенно не беспокоила, была одна слабенькая попытка атаки, может быть, даже не настоящая, а скорее демонстративная или разведывательная, но наши пулеметы, теперь уже не экономившие патроны, быстро ее прекратили.

А мы тем временем считаем часы, ждем одиннадцати. Вот и одиннадцать, вот и ракеты: красная и зеленая — уходить. Но идти через город, так, как мы сюда пришли, перспектива не из веселых, снаряды рвутся часто и густо. А у меня в планшете, который я выиграл в Цветле, есть и карта Стари-Градца, которую мне дал сотник из штаба полка (там их целая стопка лежала), и компас. И я еще днем хорошенько эту карту посмотрел и теперь предложил Олейнику идти не через город, а в обход, по садам и огородам (так было на карте) по компасу. Никаких препятствий, вроде речек или каких-нибудь оврагов там не было. Конечно, была опасность нарваться на передовые дозоры противника, но эта опасность была все-таки только вероятной, а снаряды, рвущиеся в городе, были реальными и слишком впечатляющими.

Михаил согласился. Мы собрались возле штакетных заборов, отделяющих дворы от улицы, по которому проходит то самое шоссе, и легли у самой дороги. Оно по-прежнему простреливалось, по меньшей мере, двумя пулеметами длинными очередями почти непрерывно даже в темноте, и пули щелкали по асфальту, разлетаясь трассирующими рикошетами во все стороны.

Делать было нечего. Дождавшись конца длинной очереди, мы одним рывком перебросились через дорогу и в несколько секунд уже лежали у плетня. Никого не задело.

Мы двинулись тесной колонной. Идем по компасу. Действительно, сады и огороды, разделенные или плетнями, гораздо более низкими, чем в городе, или же просто двумя-тремя горизонтальными жердями. Конечно, в темноте натыкаемся, спотыкаемся, материмся вполголоса, но идем. Время от времени мы с Олейником ложимся на землю, и при свете фонарика, закрытые со всех сторон живой стеной казаков, проверяем направление. Идем, спотыкаемся, материмся…

Вдруг впереди неподалеку слышим всхрапывание лошадей, звяканье сбруи. Подтягиваемся, держим наготове оружие.

Идем.

— Стой, кто идет?

— Казаки.

— Что за казаки?

— Из 8-го Пластунского.

— Подходите!

Подходим. Десятка два казаков, вахмистр. Тут же кони.

— Так вы, хлопцы, не с «Малой Земли»?

— С нее, с нее, родимой.

— Ну, идите. Ваши обозы уже, кажется, прошли. Догоняйте. А за вами никого?

— Никого.

Выходим на шоссе. Идут отдельные подводы, идут рысью. Нам за ними не угнаться. Сзади тоже казаки конные, так нам не долго и вообще отстать.

Ездовые, узнав, что мы со ставшей уже, оказывается, знаменитой «Малой Земли», берут нас на подводы, хотя уже и так хорошо нагруженные.

Теперь уже едем.

Прощай «Малая Земля»! Никогда нам уже с тобой не встретиться.