16. БЕДА. КОПРИВНИЦА

16. БЕДА. КОПРИВНИЦА

Чтобы произошло сражение, нужно проделать марш и занять позиции. Это мы и сделали. Ночью сделали марш, а утром заняли позиции перед городом Копривница.

Окопы полного профиля, стрелковые ячейки, пулеметные огневые точки, хорошо продуманные ходы сообщения — все, как всегда, прекрасно. Есть один большой плюс и один большой минус. Плюс — наши окопы расположены почти везде на склоне, который, видимо, является древним берегом речной террасы, а перед этим склоном гладкая равнина, хорошо просматриваемая на километр, а то и на два. Только в одном месте, а именно против участка нашего взвода, находится группа обыкновенных сельских домов, ближайший из которых от нас всего метров четыреста. Минус — в том, что наши окопы на почти голом склоне, только редко где небольшие кустики. То есть, замаскировать нашу позицию невозможно. Мы противника хорошо видим, но и они нас тоже.

Осматриваемся, размещаемся, запасаемся сеном, разобрав пару копешек. Кто его знает, сколько времени нам придется здесь держаться. Вообще, если титовцы вздумают атаковать нас прямо в лоб, то мы продержимся на этой позиции хоть целый год. Тем более, что нам опять подбросили для усиления пулемет, на этот раз ШКАС, авиационный, с длинным стволом, на стальной треноге.

Видим, как из соседнего эскадрона проходит к домам группа казаков и скоро возвращается, разведка. В домах никого нет.

Все бы хорошо, да не очень. Наша оборона слишком растянута, расстояние между взводами метров по 100–200. Если противник быстро это обнаружит, нам придется туго.

Утром начинаем замечать среди домов и садов некоторое шевеление. Значит, нам надо в своих окопах замереть и замолкнуть. Видно, это у нас получилось, потому что где-то в середине дня видим такую картину: из-за крайнего дома выходят три человека и направляются в нашу сторону. Идут цепочкой, метрах в десяти друг от друга, медленно, неторопливо. Это обыкновенный прием у титовцев. Это означает, что позицию нашу они видят, а нас не видят. Подходят близко, метров полтораста, уже различаем: впереди идет высокий боец в английской куртке хаки и в домотканых штанах. Наверно, и в лаптях, но нам этого не видно.

В соседнем слева эскадроне у кого-то не выдерживают нервы: длинная пулеметная очередь, те скрываются в траве, и мы их больше не видим. Они получили то, что хотели: теперь они знают, что позиция занята казаками.

Начинается обычная стрельба с обеих сторон. Опять точно по Лермонтову, «что толку в этакой безделке»… Но все стреляют, хотя куда именно надо стрелять, никто толком не знает.

Следующий день начался точно такой же вялой перестрелкой безо всякого толка для обеих сторон. С середины дня титовцы усилились: у них появились минометы. Установлены они были за ближайшим к нам домом, и нам постоянно приходится наблюдать такую картину: выпустив мины, двое или трое титовцев выходят из-за дома и, стоя во весь рост, наблюдают, куда же эти мины летят. Ну, раз, ну, два, и это уже начинает надоедать, и я с разрешения и одобрения пулеметчиков выпустил по той хвастливой троице длинную очередь. Предполагая, что с такого большого расстояния шансов поразить их у меня мало, я так направил ствол пулемета, чтобы задеть кирпичную стену дома, а это — свист, треск, рикошет пуль, осколки кирпича, одним словом, какофония, которая никому понравиться не может. Так и произошло. Попасть я не попал, но эта троица зайцами рванулась за угол и больше не показывалась. Так что, корректировать огонь приходилось теперь или помаленечку, выглядывая из-за угла, или же лежа на чердаке, где на крыше уже не осталось ни единой черепицы.

Нашему взводу фатально не везет со станковыми пулеметами. Под Джюрджевацем мы потеряли «Максим», а здесь ШКАС — шальная пуля повредила какой-то у него механизм, и он стал непригодным для боя.

А куда они стреляли из минометов, мы так и не узнали. Вроде бы по простой логике, проще всего им было вести огонь по нашему взводу, наиболее близко к ним расположенному. Однако, в нашем расположении ни одной мины не разорвалось, как и вообще в пределах нашей видимости. Бог его знает, куда они стреляли и знали ли они, куда надо стрелять.

Надо сказать, что если бойцы Тито в своей массе вполне прилично владели стрелковым оружием, то с артиллерией и минометами управлялись они плохо.

Я по каким-то делам ходил в саму Копривницу и на обратном пути наткнулся на нашу минометную батарею. Из наших родимых 82-мм минометов, на прекрасно, по всем правилам, оборудованной позиции. Конечно, я по своей минометной душе, подошел к минометчикам, все осмотрел, повосхищался и спросил: а почему они не ведут огня по этому хуторочку, что напротив нас? Окопаться титовцы, без сомнения, как следует, не смогли; и такой удар мог здорово им напортить. Ответ был: нет мин. Оказывается, и здесь это может быть. С тем я и ушел в свой взвод.

Тут память меня несколько подводит, и я не могу сказать, в какой проклятый день это произошло: в третий или четвертый? То есть, начался день хорошо, а кончился плохо.

Беда заключалась в следующем: сотник, наш командир эскадрона, перебежал к титовцам. Проделал он эту процедуру средь бела дня, верхом на коне, так это неторопливо проехал по равнине и исчез среди домов, на глазах всего полка, и ни один казак в него не выстрелил.

Мне потом казаки-старожилы тех полков, которые еще в Млаве входили в 1-ю казачью дивизию, рассказывали, что если кто-то из казаков решал перебежать к красным, он этого от своих товарищей и не скрывал, а прощались добросердечно, только говоря, что, мол, если я тебе на мушку попадусь, то ты все-таки не стреляй. Случаев таких было мало, но они все-таки были, и казаки доносителями не были, поэтому такие казаки не попадались.

Существующая в корпусе контрразведка, если кого и ловила, то это были настоящие, специально внедряемые в добровольческие воинские части, агенты НКВД, которых тоже хватало.

Трудно сказать, насколько события наступившей ночи были связаны с бегством нашего сотника, однако это вполне возможно, ибо ему, конечно, прекрасно были известны слабые места нашей обороны, и он знал, как этими слабостями наилучшим способом воспользоваться.

Так или иначе, но ночку они нам устроили веселую: побегать и пострелять пришлось на полную катушку. Где-то часов в одиннадцать одновременно, то ли заранее согласованно, то ли по какому-то сигналу, в нашем тылу, то есть между нашими позициями и городом, во многих местах началась жаркая стрельба. Конечно, это нам не понравилось. Наши окопы были расположены на откосе, и если обороняться от противника, наступающего снизу, нам было очень удобно, то от нападения сверху мы были совершенно беззащитны. Михаил послал одно отделение казаков наверх, к выходам из ходов сообщения, но это, конечно, проблемы не решало. Положение стало опасным, а что надо было предпринять, решиться было трудно.

Часов в двенадцать взводный послал связных в соседний справа взвод, но те вернулись и заявили, что взвода нет, окопы пусты. А стрельба все жарче, во всех направлениях, частый фейерверк из разноцветных трасс, слышны разрывы ручных гранат. Может, наших уже и нет нигде. Надо решаться.

Решаемся. Михаил приказывает: идти к городу, большой кучкой не держаться, но и на слишком мелкие группы не разбиваться. Ну и, конечно, быть внимательными и осторожными, следить хорошо друг за другом, чтобы не оставить раненого.

Взвод выходил из окопов двумя ходами сообщения, и таким образом мы сразу автоматически оказались разделенными на две группы. А дальше уже получалось по-разному: и объединялись, и разъединялись, и все это под аккомпанемент бешеной стрельбы. Когда я шел днем от Копривницы, местность мне показалась гладкой и ровной, теперь же все было совсем другим, постоянно попадаются неровности и ямы, а бегом в темноте не побежишь. Ракеты же только на время кое-что осветят, а после нее некоторое время вообще ничего не видишь.

Вот так и двигаемся, в нас все время стреляют, и мы куда-то стреляем; не исключено, что и в своих, и от своих. Короче, управление боем было полностью потеряно как у нас, так, скорее всего, и у противника.

Мы (это наша некоторая группа) добрались до города, и часам к двум стоим под каменным мостом, который ведет к высоким кирпичным стенам, видимо, что-то вроде монастыря. Здесь хорошо, пули сюда не залетают, защищают берега. Нас человек десять, стоим и рассуждаем, что делать дальше. А тут по мосту гулко забарабанили лошадиные копыта, и чей-то голос, явно командирский, яростно материт кого-то. Прислушиваемся, узнаем голос нашего командира дивизиона ротмистра Кириллова. Говорю казакам: надо выходить. Кто-то завозражал, но большинство меня поддержало, мы входим на мост и я, оказавшийся старшим по чину, докладываю ротмистру.

— Сколько вас? — спрашивает он.

— Человек десять.

— Забирай и вот этих, шесть человек, двигайтесь вон туда, вдоль речки до последних домов и там располагайтесь, чтоб держать под наблюдением дорогу. Никого не пропускать ни туда, ни сюда. Только не палите без толку. А своих подбирайте. Понятно? А утром я к вам пришлю связного.

Так мы и сделали. Я, оказавшись командиром, разбил казаков на три смены, и мы залегли за плетнем. До утра ничего не произошло, только к нам присоединилось еще два заблудших казака.

А там, на поле, к утру и стрельба прекратилась, и что там и как происходило, мы так и не узнали. Восстановлена была прежняя линия обороны или так и осталась брошенной, никто нам не сообщил.

Утром связной приводит нас в город и оставляет на улице: ждите, мол, приказа. Копривница — город немаленький, несколько раз оказывался в эпицентре жестоких боев, не один раз переходил из рук в руки. Беленые стены домов разукрашены «наглядной агитацией» на четырех языках: сербском, хорватском, немецком и русском. Рядом с «Живио Тито» и «Живела народно-освободилачна войска» можно увидеть и «Живио Павелич» и «Бей краснопузых», а то и «Бей красно…», ну, и так далее.

В Копривнице происходили и уличные бои, и мы стоим возле мощного дзота на перекрестке двух улиц и вспоминаем приключения прошедшей ночи. Недалеко, метрах в двадцати от нас пожилой казак укладывает-перекладывает что-то на запряженной подводе.

Наши веселые разговоры внезапно прерываются: свист, разрыв, свист, разрыв — минометный обстрел. Мы все бегом в дзот, там мы в полной безопасности. Минут через десять обстрел прекращается, мы выбираемся наверх, и бегом к подводе. Убиты лошади, убит казак.

— Я его знаю, — говорит один казак, — он из нашей станицы. А с неделю назад убит его сын, пулеметчик. Под Джюрджевацем.

Вон оно что. Значит, из наших пулеметчиков, которые с «Максимом».

Такая вот казачья доля: вчера сын, сегодня — отец, и все это за тысячу километров от родной станицы.

Наконец собирается весь наш эскадрон. Кириллов представляет нам новою эскадронного: сотник Сапрыкин, молодой, совсем еще пацан, в офицерской пилотке с серебряным кантом. Кажется, переведен из 5-го Донского.

Перекличка. В эскадроне недостает трех казаков, но вполне возможно, они еще появятся. Так что, ночная суматоха тяжелых последствий для нашего эскадрона не имела.

Снова в поход. Выходим из Копривницы, идем на Марибор, это уже почти Австрия или даже уже Австрия, то есть по тому времени, это уже Рейх. Команда: «Построиться. Взять ногу!»

Обычно мы за пределами населенных пунктов не ходим строем, тем более не маршируем в ногу. А тут вот такое. Что-то будет.

И это еще не все. Команда «Запевай!» Запевала у нас великолепный.

— Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке, сизый селезень плывет… И эскадрон дружно:

Эх, раз сударыня,

Туда-сюда ударила.

Вдарила, врезала

В барабан.

Барабан как кабан.

Шуба рвана, без кармана,

Без подметок сапоги.

Эх, вилки, бутылки,

Тарелки, подавалки.

Просил я у Наталки

Конец помочить.

Раз дала, два дала, третий раз подумала

И сказала: завтра дам!

Припев, конечно, довольно похабный, но пел наш эскадрон здорово, да это и неудивительно: большинство в эскадроне были кубанцы, а они народ певучий.

Команда: «Эскадрон, смирно! Равнение направо!» Вон оно что. Смотрим, видим, справа от дороги, на пригорке стоит группа офицеров. Видим фон Паннвица, видим Некрасова. Кононова не видим. Проходим, двигаемся уже вольно, дальше. Рассуждаем: где Кононов?

Уже несколько дней ходят разные слухи о Кононове, слухи разные, вплоть до самых позорных. Дескать, батька, чуя близкий конец Германии и, естественно, нас вместе с ней, рванул куда-нибудь подальше от греха. Кто этому верит, кто нет, но Кононова нигде не видно, а ведь он от боя никогда не прятался. Мы даже и не знаем, кто же сейчас командует нашей бригадой, а бригада ведь носит наименование Кононовской.

Теперь, много лет спустя, мне все известно об этой истории. Тогда ситуация была такой. Несколько месяцев назад в Праге состоялся объединительный съезд представителей всех освободительных движений народов Советского Союза и был создан Комитет освобождения народов России (КОНР), председателем которого был избран генерал Андрей Андреевич Власов. Сразу же встал вопрос о включении казаков в КОНР, тем более, что казачий корпус был самым крупным воинским Формированием антибольшевистских сил. Однако это вызвало большие разногласия среди руководителей казачьих формирований. Кононов по своей инициативе и по разрешению фон Паннвица и даже с его письмом отправился в Прагу, где находился Власов, для переговоров об объединении воинских формирований в единое целое.

Исполняющим обязанности командира бригады был назначен полковник фон Рентельн, а его заместителем подполковник Борисов, сменивший Кононова на должности командира 5-го Донского полка. Однако фон Рентельн постоянно был занят выполнением каких-то важных поручений фон Паннвица, и фактически бригадой все это время суматошное командовал Борисов.

А с самим Кононовым в эти последние месяцы происходили какие-то странные превращения. Из Праги он возвратился с генеральскими погонами, но никто не знал, кто же произвел его в этот чин. Видимо, он в этом новом качестве имел какие-то особенные претензии, что, естественно, не понравилось командованию корпуса. После этого Кононов отправился в Казачий Стан, где как будто объявил, что он назначен Власовым на должность походного атамана вместо генерала Доманова, но и там его не приняли, ибо находящийся в Стане генерал П.Н. Краснов продолжал считаться высшим руководителем казачества, а он категорически возражал против какой-либо формы подчинения казачьих воинских частей А. Власову.

Всего этого мы тогда не знали. Отношение казаков к РОА и Власову было иронически-снисходительным: дескать, мы воюем, а вы бумажки пишете. Информацию о всяких процессах в освободительных движениях мы получали микроскопическими дозами, а политруков и политзанятий у нас не было. Регулярно поступали «Казачья лава» и «На казачьем посту», в них часто появлялись статьи П.Н. Краснова за подписью «Казак Каргинской станицы», в которых было много правильного и справедливого, хотя он иногда, на мой взгляд, допускал явный перебор в похвалах Германии и Гитлеру.

Манифест же Комитета освобождения народов России, с которым нам довелось ознакомиться тогда же, был, по-моему, гораздо более подходящим для будущего государственного устройства России, чем красновская «Казакия» Дона, Кубани и Терека, да еще под почти что протекторатом Германии. Если вглядеться повнимательнее в тот манифест сейчас, то можно увидеть в нем немалое сходство с ныне действующей Конституцией Российской Федерации. Пока же мы продолжали маршировать на Запад.