21. ОПЕРАЦИЯ «ЖЕРЕБЕЦ»

21. ОПЕРАЦИЯ «ЖЕРЕБЕЦ»

Лежу я в палатке, гляжу в потолок. Это сказано, конечно, фигурально «в потолок», потому что в палатке потолка нет, я все равно гляжу.

Заглядывает в палатку казак: «Юрко, тут тебя какой-то вахмистр разыскивает!»

Минутное дело: застегнуть пуговицы, защелкнуть ремень с пистолетом. Выхожу. Стоит вахмистр, невысокий, немолодой, сухощавый, с кавалерийскими ногами, на груди несколько ленточек, бывалый значит. Взгляд острый и, по-моему, оценивающий. Меня оценивает.

— Это ты Юрий Кравцов? — спрашивает.

— Я.

— Отойдем, разговор есть. Отходим, усаживаемся на пригорок.

— Как живешь? — начинает разговор.

— Как?! Как все, — отвечаю я некоторым удивлением: с чего бы это ему интересоваться моей жизнью.

— С питанием как, хватает?

— Хватает, даже остается, — это я шучу.

— А как с куревом обходишься?

— Никак. Не курю я.

— Не куришь…? — он протянул это с таким разочарованием, что тут я уже удивляюсь по-настоящему.

— Не курю. А что?

— Да вот понимаешь, дело одно есть. Ты ж, говорят, по-немецки малость маракуешь?

— Малость есть.

— Вот мы и думали, поможешь нам. План небольшой мы вот с ребятами задумали, а без тебя трудновато будет.

— Что за план?

Тут он мне рассказывает свой план, и я соглашаюсь. Пересказывать план этот я не буду, расскажу сразу, как он исполнялся.

На следующий день вахмистр (его звали Семеныч) пришел ко мне и застал меня полностью экипированным: пистолет, автомат, фанаты и взятая взаимообразно папаха.

Двигаемся с Семенычем в путь. Пройдя с километр по лесу, выходим к небольшой полянке, где ожидает вся группа: четверо казаков и семь коней, шесть под седлом и один, писаный красавец, без седла.

Семеныч дает последние наставления, повторяя: «Смотрите, чтоб все было точно. Две ракеты, одна красная, одна зеленая, в расходящиеся стороны, под углом». Двое казаков вскакивают в седла и, взяв в повод этого самого великолепного красавца, исчезают.

Мы, оставшиеся, знакомимся. Одного зовут Федей. Это рослый, по-русски говоря, могутной казак, с пшеничным чубом из-под папахи и такого же цвета усами, постоянно улыбающийся, судя по выговору — донец. Другого звали Алексеем, и ничем особенным он не запомнился.

— Что же ты, Юра, казак, а воюешь в пехоте? — ухмыляется Федя, — Или никакого кавалерийского опыта не имеешь?

— Не имею, Федя.

Я врал. Кавалерийский опыт у меня был. В нашей станице Ярославской перед войной было четыре колхоза, в каждом колхозе, само собой, конюшня, а в каждой конюшне, само собой, кони. Летом мы, мальчишки, частенько по вечерам, когда заканчивался сельский труд, толклись возле конюшни, надеясь, что конюхи позволят нам сгонять лошадей на реку Фарс для купанья.

И вот мы, семеро или восьмеро пацанов, мчимся по станичной улице, подбадривая хворостинами не слишком ретивых колхозных скакунов. Вдруг я вижу, на правой стороне улицы сидят на крыльце три девочки из нашего класса. Что должен делать в такой ситуации уважающий себя казак? Я натягиваю правый повод, и мой аргамак мчится уже не по накатанной колее, а по зеленой траве.

Для чего я это сделал? Эту улицу пересекал как раз в этом место ручей, совсем небольшой, летом иногда даже пересыхал полностью. Какой-то рачительный хозяин устроил запруду, и образовался небольшой прудик шириной чуть больше метра, в котором вечно копошились утки, превращая воду в некую субстанцию черного цвета и средне-советско-сметанной консистенции. Вот эту водную преграду я и вздумал преодолеть лихим прыжком и вызвать тем самым, восхищенные взгляды девчонок. Я уже вижу, что они меня заметили, но я на них ноль внимания и гордо смотрю прямо перед собой.

Лихо подлетаю к прудочку и… Проклятая скотина упирается копытами в бережок, а мое тело, подчиняясь закону Ньютона, продолжает движение вперед.

В последнее мгновение я пытался удержаться коленями, поэтому мое бедное тело получило и некоторый вращательный импульс, я произвожу почти полный оборот и шлепаюсь в воду, если ее можно было так назвать.

Утки с возмущенными криками разлетаются в разные стороны, мой обидчик возвращается на колею и бежит догонять своих товарищей, а я сижу в этой грязюке и думаю: «Какой позор! Завтра об этом узнает вся станица. А девчонки, наверно, так и заливаются хохотом?!»

Ан, нет! Девчонки бегут ко мне, со всяческими охами и ахами, помогают мне выбраться из грязи, одна из них тащит ведро воды, холодной-прехолодной, начинают меня отмывать-обмывать и даже попытались стащить с меня трусы, единственную на тот момент мою одежду, но тут уж я проявил твердость.

После всего этого мы все отправились домываться на Фарс, и я оказался не только опозоренным, а наоборот, стал чуть ли не героем.

Это все я вспомнил, но Феде рассказать поостерегся.

Проходит уже более часа, мы начинаем беспокоиться, как вдруг вот оно долгожданное — две ракеты, как и нужно было.

Семеныч командует: «По коням!», приказывает Феде во время скачки и особенно на поворотах «обеспечивать мою безопасность», и мы трогаемся в путь. Выбираемся на дорогу, и начинается бешеная скачка, Федя мчится справа от меня и почти вплотную, бережет.

Слева от дороги показывается большое поместье, мы влетаем в распахнутые решетчатые железные ворота, и я с удовольствием отмечаю, что с поворотом на такой головокружительной скорости я справился вполне удовлетворительно.

Посреди большого вымощенного камнем двора стоит группа австрийцев, все пожилые. Мы подлетаем к ним, и тут мои казаки начинают выделывать невероятные чудеса, Семеныч, почти не останавливая коня, то есть на полном скаку спрыгивает с него, а конь почти сразу останавливается возле него; Федя и Алексей поднимают своих коней на дыбы, и те размахивают подкованными копытами прямо перед носами ошарашенных хозяев. Я, конечно, таких фокусов не устраиваю, а нормально останавливаю своего коня и спрыгиваю с него, стараясь не запутаться в стремени левой ногой.

Подходим к группе, сразу определяем главного. Кто это: владелец или управляющий нам неизвестно, да это нам и ни к чему.

Я заранее заготовил все необходимые фразы и мог бы обойтись без Семеныча, но субординация обязывает, Семеныч говорит по-русски, я по-немецки.

Разговор короткий.

— Казаки были?

— Были.

— Коня продавали?

— Продавали.

— Где конь?

Один кивок головой, и вот уже Алексей выводит нашего красавца из конюшни, а я говорю «главному» тоже заранее заготовленную фразу:

— Этот конь является военным имуществом, а военное имущество ни продавать, ни покупать нельзя. Иначе могут быть большие неприятности.

Слово «неприятность» я по-немецки не знаю, поэтому сказал: «Будет очень плохо».

Никто не возражает, все согласно, кивают. Я же дополнительно ко всему и, выходя из сценария, набираюсь нахальства и прошу у «главного» хоть немного сигарет. Через несколько минут нам вынесли коробку с сигаретами — штук тридцать.

Дела наши закончены, пора покинуть гостеприимное поместье. Догадливый Федя так ставит своего коня, чтобы никто не видел, как он одним движением своей сильной руки помогает мне «лихо» вскочить в седло.

Выезжаем из ворот и двигаемся теперь уже шагом в обратном направлении. Все, кроме меня, естественно, с удовольствием закуривают и хвалят меня за находчивость.

— Эх, тебе бы еще и бутыль с сидром попросить. Они бы без разговоров дали, — говорит Федя, выпуская клубы дыма.

Добираемся до своей полянки, ждем. Через полчаса заявляются и наши авангардные казаки. Все довольны: они продали коня за 4 коробки сигарет по 200 штук в каждой, то есть за 800 сигарет. Я недоволен — хорошо было бы, если бы выпросил не 30, а 40 штук, а то 830 на шесть не делится. Я даже предлагаю уменьшить мою долю, но Семеныч не соглашается, и все делится поровну, причем мне дают и коробку для удобства.

Я возвращаюсь в свой эскадрон, разоружаюсь, возвращаю владельцу заимствованную папаху и награждаю его десятком сигарет, чему он неслыханно рад, угощаю свой взвод, но с полсотни припрятываю: мало ли что может случиться, а то ведь я и поныне гол как сокол.

Дней через шесть-семь мы в том же составе повторили операцию, только она произошла с некоторыми изменениями.

Диалог звучал так:

— Казаки были?

— Были.

— Коня продавали?

— Нет.

Как нет? Ракеты ведь не люди, они врать не могут, и через пару минут Федя и Алексей вывели из конюшни наш товар. Тут уж я не стал выпрашивать еще сигарет, так как взгляды присутствовавших от противной стороны были не очень дружелюбными. И заплатили они не щедро, всего 600 штук. На этом наша коммерческая деятельность закончилась. Могут сказать, что деятельность была не очень честной и благородной. Отвечаю: а покупать такого великолепного коня за несколько пачек сигарет, пользуясь своим монопольным положением и бедственным положением других, да еще у людей, только-только вышедших из атмосферы, наполненной свистом пуль и осколков и грохота разрывов снарядов и бомб — это честно и благородно? Я считаю, что это прямой и откровенный грабеж, и лишение этих людей нескольких пачек сигарет есть вполне заслуженное наказание за этот грабеж, причем наказание мизерное.

И вообще: кто может, и кто имеет право судить, где правда, и где кривда? Есть такая притча: к Ходже Насреддину приходит дехканин и жалуется на своего соседа, который его чем-то обидел. Выслушав его. Ходжа говорит: «Конечно, ты прав». Тот уходит, довольный, а вскоре приходит тот самый обидчик и рассказывает свою версию ссоры, и Ходжа ему говорит: «Ты прав, конечно». Услышав эти разговоры, жена Ходжи упрекает его: «Что же ты, одному говоришь, что он прав, и другому тоже. Разве так можно?» Ходжа отвечает: «И ты, жена, права».

У каждого своя правда, и это относится не только к взаимоотношениям между людьми, но и к отношениям целых народов и государств, или к отношениям различных классов и социальных групп.

Многие историки утверждают, что во время второй мировой войны один миллион советских граждан принимал участие в военных действиях против Красной Армии, против СССР. Насколько достоверна эта цифра, судить не берусь, но ясно, что очень много. Это те, которые вступили в ряды Русской Освободительной Армии — РОА. Это — казаки, украинцы, татары, калмыки и другие. Такое количество этих людей указывает на то, что это была не кучка предателей и мерзавцев, а мощная политическая и военная сила, которая могла повлиять на исход войны; и только верхушка нацистской Германии, вполне резонно опасаясь роста влияния этой силы, не очень благожелательного по отношению к нацистам, не позволили этим силам достаточно организоваться и усилиться.

Наиболее организованной, боеспособной и сознательной частью антикоммунистических движений во время второй мировой войны было казачество. Это понятно. Во время перестройки стали достоянием гласности документы, какой поистине дьявольский характер носил заговор против казачества (не против отдельных казаков, не против тысяч казаков, а именно — против всего казачества численностью в несколько миллионов человек) сразу же после Октябрьской революции и как неумолимо, жестоко он был выполнен большевистской верхушкой.

Так неужели потомственный воин, деды и прадеды которого много лет бесстрашно охраняли опасные рубежи России, не имел морального права с оружием в руках выступить против кровожадного, людоедского сталинского режима, пусть даже в союзе с другим людоедским режимом?

Вполне можно сделать такой вывод: вторая мировая война была для народов СССР и гражданской войной.

Кто же был прав в этой, повторяю, гражданской войне, хотя история многократно доказала, что в гражданских войнах правых не бывает?

Бойцы и командиры Красной Армии на фронте сражались за свою страну, за свой народ, против жестокого и безжалостного врага, не скрывавшего своих намерений относительно будущей жалкой судьбы побежденных народов. Но одновременно эти солдаты защищали и сталинский режим, равного которому по жестокости и кровожадности история еще не знала. Если кто-то в этом сомневается, упоминая имена Чингисхана, Тамерлана и прочих Аттил, то упомянутые правители и воители действительно пролили реки крови, но они уничтожали чужие для них народы, а зловещая цепочка Ленин-Троцкий-Свердлов-Дзержинский-Сталин уничтожала свой собственный народ сотнями тысяч и миллионами. Хотя слова «свой народ» можно для русского народа и казачества поставить под большое сомнение, расшифровав эту цепочку: полуеврей — еврей — еврей — поляк — грузин. Можно только сказать, что в своей палаческой «работе» их не стесняли никакие нации.

То есть, можно сказать, что воины Красной Армии одновременно выполняли одно благородное дело и одно дело неправое и неблагодарное.

Солдаты и офицеры РОА, 15-го казачьего кавалерийского корпуса и других формирований освободительных движений сражались против сталинского режима, но делали это в союзе и с помощью Германии, руководимой нацистским режимом, по своей сути мало отличавшимся от сталинского.

То есть, опять же, одновременно выполняли правое дело и неправое.

Следует еще отметить, что солдаты Красной Армии зачастую не имели свободы выбора, зная, что за их спиной НКВД, заградотряды, штрафные батальоны. А опасения за семьи, над которыми постоянно висел страшный топор ужасающих репрессий?

Так кто же виноват, а кто прав? Никто не виноват, обе стороны правы. Каждый сражался за свой народ, за то дело, которое считал справедливым и полезным для своей страны.

Но одни оказались победителями, а другие побежденными. И с помощью союзников, правительств демократических стран США и Великобритании победители организовали такую расправу над побежденными, по сравнению с которой по своей дикости и жестокости знаменитые в истории деяния Нерона, Калигулы, Ивана Грозного и прочих головорезов кажутся просто детскими шалостями.

По большому счету дело можно, представить так. Перед Второй мировой войной на Земле существовало, говоря терминами Рональда Рейгана, две империи зла: нацистская Германия и коммунистическая империя, Советский Союз. Обе с одинаковыми целями — мировое господство, обе — с одинаковыми методами достижения этих целей, жестокими и бесчеловечными. Обе были врагами всего рода человеческого. И вот они схлестнулись в смертельной схватке. Западные демократические страны, в душе желая гибели обеим «Империям зла», имели возможность выбрать себе союзника. После некоторых колебаний они выбрали в союзники Советский Союз. У Власова и его соратников, в душе желавших того же самого, выбора не было, они стали союзниками Германии.

Так кто же может объяснить, почему быть союзником одного кровавого режима — это предательство, а быть союзником другого, еще более кровавого режима — добродетель?

Бытует мнение, что все это власовское движение не более, чем пропагандистский трюк ведомства Геббельса, должный служить приманкой для советских солдат. Намерение немцев использовать, таким образом, Русское освободительное движение, несомненно, было, но очень скоро немцы убедились, что движение набирает силу и становится важным фактором в политической жизни оккупированных областей СССР и уже не может быть игнорировано руководством Германии.

Русское освободительное движение не считало себя организацией, подчиненной Германии. Один из современных западных исследователей писал: «Власов и миллион его последователей никогда не принимали нацистскую доктрину и никогда не обещали служить интересам Гитлера после войны». У Власова не было иллюзий по отношению к Гитлеру. Не было их и у Гитлера. Гитлер отлично знал, что все участники Русского движения не были его сторонниками, а только врагами его врагов. А это значит — до поры, до времени. Отсюда — и тотальное недоверие нацистской верхушки к Власову и его движению. Отсюда все тормозы его развитию и расширению. В отличие от отношения к казачьему движению во главе с генералом Красновым. Это легко объяснить: осуществление идей генерала Краснова о создании независимого казачьего государства Дона, Кубани и Терека не представляло опасности для тысячелетнего рейха. Осуществление идей генерала Власова о создании могущественной антикоммунистической России представляло бы постоянную угрозу владычеству немцев над миром.

Вот к каким рассуждениям подошел я, вспоминая наши «операции Жеребец» и уже зная все, что произошло в течение многих лет после этого.

Все эти мысли вот в таком законченном виде проявились у меня, конечно не тогда, когда я возвращался густым лесом в свой эскадрон с коробкой подмышкой, а теперь, когда я пишу эти строки, будучи старым и мудрым, причем основная часть мудрости постигалась мною в долгих путешествиях по островам знаменитого архипелага ГУЛАГ.