Человек за бортом
Человек за бортом
— Лейтенант Михайлов, вашему экипажу придётся выполнить срочное и ответственное задание. Надо немедленно вылететь за линию фронта, доставить партизанскому соединению Фёдорова-Дружинина боеприпасы и радиостанции!
— Есть, товарищ капитан!
— Учтите, к этому полёту надо подготовиться тщательно! Фашисты прекрасно понимают, что мы можем снабжать отряд Фёдорова-Дружинина только с воздуха. Вокруг сильные немецкие гарнизоны. Фашистская противовоздушная оборона до отказа насыщена наземными средствами — прожекторами, зенитными орудиями, пулемётами. И о воздухе не забывайте: вражеских истребителей будет немало.
— Понятно, товарищ капитан!
— На ваш экипаж надеюсь. Маршрут выбирайте по своему усмотрению, тщательно изучите противовоздушные средства противника, спокойно обдумайте, как обмануть его бдительность. Помните, лейтенант Михайлов, каратели будут вас встречать! А партизаны ждут помощи — задание должно быть выполнено.
Я вышел из штаба и направился к единственно уцелевшему среди обгорелых и развалившихся кирпичных коробок двухэтажному зданию — здесь размещались наши экипажи.
Ещё с порога я крикнул:?
— Ребята, в полёт!
Товарищи мгновенно вскочили на ноги.
— Штурман, быстро прокладывай маршрут, а ты, Яша, — обратился я к бортмеханику Петрову, — готовь немедленно машину к вылету!
Мы со штурманом углубились в карту, тщательно изучая маршрут предстоящего полёта. Лететь следовало над огромным массивом болотистых лесов, над знаменитыми Пинскими болотами, в которых царское правительство едва не утопило во время первой мировой войны две свои армии.
Трассу пришлось проложить не напрямую, а с изломами: от одного наземного ориентира к другому, минуя более или менее значительные населённые пункты. Пусть этот путь будет длиннее, зато безопаснее!
Когда экипаж собрался на взлётной площадке, машина была уже загружена аккуратно упакованными стокилограммовыми тюками длиной два метра — мы везли с собой боеприпасы и радиостанции.
Ночь выдалась тихая. Слегка морозило, небо было безоблачным, ярко мерцали над нами звёзды. На своей территории мы держали высоту метров в триста. Ориентировка в первый же час полёта стала сложной: болота да леса, леса да болота, с зарослями низкорослого кустарника, с камышами на трясинах.
У самой линии фронта я начал прижимать самолёт к земле. Опыт научил, что бреющий полёт — самый безопасный способ пересечения фронтовой полосы. Но вот, ориентируясь по нарастающему гулу моторов нашей машины, гитлеровцы вслепую открыли огонь. Замелькали в воздухе десятки осветительных ракет. Не помогла, стало быть, и заимствованная у Тарана военная хитрость: перевод работы наших моторов на несинхронный режим, — не обмануло фашистов это «гау-гау» — подражание вою немецких моторов.
Начинает казаться, что все эти ракеты и пули направлены прямо в нас, и, по совести говоря, как-то неуютно становится сидящим в машине. Однако это неприятное чувство преодолевается быстро — мы ведь отлично знаем, что фашисты не видят нас, стреляют наугад.
Вся воля экипажа сейчас сосредоточена на одном: выйти на цель. А это не так просто. Мне хорошо известно, что точка для сброса боеприпасов должна быть обозначена пятью кострами, вытянутыми в прямую линию. Но партизаны разводят костры по-своему: в ямках, для того чтобы сигнальные огни можно было увидеть только сверху. Достаточно лётчику хоть немного «промазать», и он рискует не увидеть этих костров.
Скорость наша — ровно четыре километра в минуту; по расчетам мы должны быть уже над целью, а костров всё нет и нет. Набираю высоту, чтобы увеличить площадь обозрения, но под крылом всё та же картина: леса да болота, болота да леса и редко разбросанные между ними маленькие, будто притаившиеся деревушки. Посоветовавшись со штурманом, решаю проверить себя ещё раз: у нас есть резервный ориентир — озеро, к югу от цели. Его-то мы уж никак не пропустим, если только вообще не сбились с маршрута.
Разворачиваемся по направлению к югу. Все в порядке: десять минут полета — сорок километров расстояния, — и вот оно, озеро. Отблеск его отчетливо виден на фоне чёрного леса. Ложимся на обратный курс, снова летим десять минут, находим расчётное место и начинаем закладывать один вираж за другим: ошибки здесь быть не может! Вот наконец и костры: раз, два, три, четыре, пять — всё, как было условлено.
Даю команду:
— Приготовиться к сбросу!
В кабине темно, как в погребе. Натыкаясь друг на друга, штурман, механик и радист подтаскивают ближе к двери стокилограммовые тюки. Вдруг у меня за спиной раздаётся истошный крик:
— Ты что, очумел? Пусти!.. Нашёл время для шуток!
Второй пилот вскакивает и бежит в кабину выяснить, что случилось. С тревогой оглядываюсь на него, вижу — идёт, смеется. Узнав, в чём дело, я и сам не могу удержаться от смеха, несмотря на всю серьезность положения.
Оказывается, когда при первом заходе на цель стали сбрасывать мешки с обмундированием для партизан, радиста в темноте сбили с ног. Он упал, провалился между мешками и запутался в них. Бортмеханик на ощупь нашёл сапог и стал тянуть его к себе — ему показалось, что лопнул мешок с сапогами. Что делать? Конечно, надо сбросить сапог вниз, рассветёт — партизаны найдут. Вот и потащил бортмеханик радиста за ногу сбрасывать за борт, а тот испугался и заорал благим матом.
Делаем второй заход на цель, нажимаю сигнальную кнопку, слышу за спиной команду:
— Раз, два, отправили!
Я отчётливо представляю себе, что происходит. Мешки летят за борт: срабатывает автоматическое устройство, освобождённые от чехлов парашюты раскрываются, и груз, покачиваясь под белым куполом, плавно опускается туда, где его ждут с нетерпением. После того как груз сброшен, экипаж втягивает обратно в кабину фалы с прикреплёнными к ним парашютными чехлами и закрывает дверь.
Операция сброса подходила к концу. На борту оставалось ещё несколько мешков и радиостанции, как вдруг стрелок докладывает, что над нами появился фашистский истребитель с включёнными бортовыми огнями. Значит, обнаружили! Нужно маневрировать и уходить подобру-поздорову. А как же оставшиеся мешки и радиостанции? Нет, задание должно быть выполнено до конца!
Даю продолжительный сигнал — сбрасывать, сбрасывать всё с последнего захода. Посылаю второго пилота в кабину на помощь, а сам остаюсь один крутить штурвал. Вижу пунктир огней. Это пулемётная очередь — гитлеровский стервятник бьёт по нас. Слышу за спиной стрельбу — это огрызнулся наш стрелок; молодец, не растерялся!
А ребята действуют вовсю: мешок за мешком летит за борт.
Жмусь к земле, стараясь уйти от неприятельских пуль, от фашистского лётчика; он на истребителе не осмелится летать над самыми макушками деревьев, как делаю это я, — побоится врезаться в землю. Трассирующих огоньков больше нет, значит, и в самом деле мы ушли от преследования. Опасность миновала!..
В кабину возвращается второй пилот. Струйки пота стекают у него по лицу; сейчас он уже не смеётся, напротив, он бледен, губы дрожат.
— Что ещё случилось? — спрашиваю его.
Пилот не может выговорить ни слова. Наконец с трудом произносит:
— Механика нашего… Яши Петрова… нет в самолёте…
Я не поверил своим собственным ушам:
— То есть как это нет механика? Где же он?
— Выпал за борт вместе с мешками!
Я обомлел. Затем лихорадочно пытаюсь что-нибудь придумать. «Может быть, он ещё не свалился?.. Может быть, его можно спасти?» — проносится у меня в голове.
Отдаю штурвал второму пилоту. Подсвечивая себе путь карманным фонариком, направляюсь в грузовую кабину. Первое, что бросается мне в глаза, — это наша пропажа: бортмеханик Яша Петров лежит, распластавшись на полу. Бросаюсь к нему, начинаю тормошить.
Но радист с силой хватает меня за локоть, предупреждающе кричит:
— Командир, не троньте его!
— Что с ним? — недоумеваю я. — Жив он?
— Живой. Спит, и всё!
Спит!.. Это уж совсем непонятно. Но тут всё разъясняется. Радист рассказывает, что одна из фал грузового парашюта захлестнула Яшу под колено, а тюк увлёк его за борт. Едва успев крикнуть, Яша камнем полетел в ночь. Глянув в раскрытую дверь, штурман остолбенел — механик болтался под самолётом, упираясь локтями в дверной проем. Штурман с радистом уцепились за фалы и тянули их к себе, пока не подняли Яшу к борту машины. Затем схватили его за руки и благополучно втащили обратно в кабину.
Бортмеханик был невменяем, он озирался по сторонам и, ероша свою заиндевевшую шевелюру, всё время повторял:
— А где же моя шапка?
Шапки не оказалось — она отправилась в Пинские болота, а Яша тут же рухнул на пол и уснул.
У меня отлегло от сердца: Петров — парень здоровый, его железный организм, конечно, легко оправится от пережитого.
— Ладно, пусть спит, — сказал я радисту, — обойдёмся пока без механика.
Вспомнилась при этом юность, как я мечтал попасть на флот, начитавшись морских рассказов, особенно Станюковича. Во времена парусного флота матросы, прежде всего марсовые, которым по долгу службы приходилось лазать по вантам, частенько падали с кораблей в воду, и тогда раздавалась тревожная команда: «Человек за бортом!»
Но, чтобы подобная команда прозвучала на воздушном корабле, этого, пожалуй, ещё не бывало.
Отоспавшись, Яша пришел в себя. На наш вопрос, как он чувствует себя, помнит ли, что летел за борт, он сказал:
— Смутно всё помню… Чувствую себя хорошо… Вот только под коленом немного ноет, а так — всё в полном порядке!
Происшествие с Яшей Петровым всплыло в моей памяти много лет спустя. Весной 1949 года я должен был лететь за границу, доставить группу советских делегатов на Всемирный конгресс сторонников мира. На подмосковном аэродроме собрались провожающие. Особенно много народу пришло пожелать счастливого пути коренастому черноусому пассажиру. Я всегда интересуюсь своими пассажирами, а тут меня и вовсе разобрало любопытство: в этом неизвестном мне человеке чувствовалась большая душевная сила.
Курс наш лежал на Прагу. Мы летели уже над Белоруссией, приближаясь к Пинским болотам. Я внимательно вглядывался в землю, находя хорошо знакомые места. Сколько было совершено сюда ночных полётов к партизанам, сколько опасных боевых эпизодов пришлось пережить мне и моим товарищам над этими лесами, сколько раз приходилось здесь глядеть в глаза смерти!..
Мои воспоминания были прерваны самым неожиданным образом: приоткрыв дверь в пилотскую кабину, у меня за спиной остановился черноусый незнакомец.
— Разрешите войти? — услышал я голос.
Обычно не полагается никого из посторонних впускать в кабину пилота, но на этот раз я отступил от правил.
— Чем могу быть полезен? — спросил я вошедшего.
— Я хотел, — ответил незнакомец, — на минуту воспользоваться вашим планшетом: ещё раз взглянуть на знакомые пути-дороги, немало походил я по немецким тылам во время оккупации. Ведь это Пинские болота, если не ошибаюсь?
Я кивнул головой, затем передал управление второму пилоту и вместе с незнакомцем прошёл в пассажирскую кабину.
Поглядывая то в окно, то на карту в моём планшете, незнакомец вспоминал:
— Вот здесь мы застали врасплох фашистский гарнизон и начисто перебили его. Помню, захватили много трофеев, всех наших партизан удалось тогда обуть в сапоги! Наш отряд громил гитлеровцев в Сарнах, Олевске, Кухетской Воле, Красной Волоке, Камне-Каширском…
Рассказывая, незнакомец водил пальцем по карте. Я внимательно следил за движением его руки: ох, как хорошо и мне знакомы все эти места!
— Здорово нас в ту пору транспортная авиация выручала, — продолжал черноусый. — Лётчики всё доставляли нам по воздуху: боеприпасы, медикаменты, обмундирование, радиостанции. У меня в блокноте сохранились имена всех пилотов, которые к нам летали. Может, вы кого из них знаете. Что-то они сейчас поделывают?
Тут черноусый распахнул пальто, чтобы достать из кармана записную книжку, и на груди его блеснули две золотые звезды.
«Дважды Герой Советского Союза!» — удивился я.
Перелистывая блокнот, пассажир продолжал:
— Тяжело нам приходилось подчас, но и лётчикам было не сладко. Рассказывали мне, что однажды, когда нам сбрасывали боеприпасы, вместе с тюками выпал из самолёта механик. Насилу затащили его обратно, едва не погиб!
Я рассмеялся. Вспомнилась тревожная ночь, бледный, с дрожащими губами Яша Петров, распластавшийся затем на полу кабины…
— Это у меня выпал механик, — сказал я. — Значит, это к вам тогда летали мы?
Черноусый заглянул в свой блокнот.
— Так вы не Михайлов ли? — спросил он радостно.
— Михайлов, он самый…
Мы крепко пожали друг другу руки.
— Вот где довелось встретиться! Тогда вы меня боеприпасами снабжали, на войну, так сказать, снаряжали, а сейчас, наоборот, везёте мир защищать, чтобы не было новых войн! Вот как поворачиваются события! Ну и дела!.. Я — Фёдоров, будем знакомы.