Генерал Гребенник
Генерал Гребенник
Туманным осенним днем из управления пограничных войск округа вышел высокий плотный человек в генеральской шинели. Легким стремительным шагом он пересек многолюдный тротуар, подошел к машине.
Адъютант открыл переднюю дверцу машины, пропустил генерала и ловко вскочил на заднее сиденье.
Шофер Чумак, сверхсрочник, бывалый старшина, медлительно, осторожно повернул голову вправо и молча, одними глазами, умеющими все видеть и запоминать, спросил; «Куда прикажете, товарищ генерал?»
— На границу!
И эти слова и особенно тон, каким они были произнесены, ясно сказали шоферу и адъютанту, что генерал находится в боевом настроении.
Кузьма Евдокимович Гребенник понимал все огромное значение штабной работы, умел в течение многих часов сидеть за бумагами, кропотливо изучая тот или иной вопрос. Но любви ко всему этому, однако, не испытывал. В пограничной службе он любил всей душой только живое общение с чудесным пограничным народом, живущим на заставе, в комендатуре, отряде. Оттого-то он значительную часть своего рабочего времени и проводил непосредственно на границе.
Машина, часто сигналя, медленно, осторожно пошла по городу. Густой тяжелый туман наполнял улицы. В седом мраке тревожно звенели трамваи, перекликались автомобили. Моросил мельчайший осенний дождь. Остро тянуло промозглой сыростью.
— Ну и погодка!.. Стоп, товарищ старшина!
Чумак остановил машину. Генерал соскочил на тротуар, скрылся за зеркальной дверью большого продовольственного магазина. Вернулся он через несколько минут с коробкой конфет.
«Зачем конфеты? — с удивлением подумал адъютант. — Для кого? Вроде не в гости едем?»
— Поехали!
Чумак вывел машину на западную окраину города. От неба и почти до самой земли опускался над полями непроглядный белесый пласт. Но Чумак прибавил скорость и смело врезался в толщу тумана. Под колесами весело зашумела автострада. Здесь, на одной из дорог, ведущих к границе, Чумак чувствовал себя привольно: он знает каждый поворот шоссе, мостик, переезд, спуск и подъем.
Гребенник откинулся на спинку сиденья и повернул голову к адъютанту. Старший лейтенант достал из полевой сумки письмо.
— От Марты.
— Ага, хорошо! Посмотрим, что новенького она сообщит нам.
Марта Ивановна Хомик, молодая колхозница, член правления колхоза, звеньевая, подробно рассказывала о трудовых успехах своих земляков: о том, что собран хороший урожай, о том, что ее родной колхоз имени Чапаева стал передовым в районе. Заканчивая письмо, Марта Ивановна просила депутата приехать к чапаевцам в воскресенье, побывать на ее, Мартиной свадьбе.
— Жди, Марта Ивановна, не заждешься, — проговорил генерал с улыбкой.
Машина шла вдоль границы по берегу реки, почти у самой кромки контрольно-следовой полосы. Двухосный «газик» был включен на оба моста, и все-таки машина с трудом, неуверенно скользила по глубокой разъезженной колее, из-под всех четырех колес летели брызги воды, комья земли, жижа.
Шофер часто останавливался, выключал мотор, протирал залепленное грязью переднее стекло. И в такие мгновения особенно ясно ощущалась глубокая тишина раннего вечера, тишина границы.
Лес вплотную подходил к дороге — густой, глухой, нехоженый, таинственный лес пограничной полосы. Когда берег реки становился пологим, то лес убегал от реки на взгорья, уступая место непроходимым зарослям камыша, болотам, островкам кустарников.
В сильном свете фар один за другим мелькали на поворотах зелено-красные пограничные столбы и высокие дозорные вышки.
Генерал молча смотрел влево, на границу. Лицо его, обычно приветливое, добродушное, было сурово сосредоточенным. Кузьма Евдокимович думал о границе. Нет, не о реке, не о контрольно-следовой полосе и не о зелено-красных полосатых столбах и инженерно-заградительных сооружениях. Он думал о том, что составляет плоть и душу государственного рубежа — о людях, о пограничниках. Генерал мысленным взором окинул весь передний край своего округа, растянувшийся от скалистых подоблачных гор до дремучих лесов и непроходимых болот. И перед ним предстали лица начальников отрядов, работников политотделов, комендантов участков, начальников застав, старшин сверхсрочной службы, сержантов, молодых пограничников и старых боевых соратников по службе на румынской, польской, черноморской границах и на дальневосточной, у озера Хасан. Много их было, этих лиц, перед мысленным взором генерала. Генерал вглядывался в эту живую границу и думал: все ли он сделал, чтобы люди занимали места на границе согласно своим способностям, опыту?
— Застава! — вполголоса проговорил адъютант.
Лучи фар выхватили из мокрой тьмы ночи большой пруд, поросший камышом, плотину, каменные стены водяной мельницы и приземистое жилое здание на берегу. Это застава капитана Двуреченского. С тыла к ней примыкал большой густой лес. На той стороне, на западном берегу реки, сияли огни населенного пункта.
«Здесь генерал обязательно остановится», — подумал адъютант. Шофер, по-видимому, подумал о том же и замедлил ход «газика».
С правой стороны дороги стояла группа пограничников. Когда машина остановилась, подошел молодой стройный офицер с капитанскими погонами и отрапортовал о том, что на заставе никаких происшествий не произошло.
Гребенник пожал руку капитану и, не выпуская ее, добродушно сказал:
— Поздравляю, товарищ Двуреченский!
На лице капитана отразилось изумление:
— С чем, товарищ генерал?!
— Как это «с чем»? Ты что, не рад рождению сына?
Капитан смутился:
— Я не думал, что вы знаете.
— Знаю, товарищ Двуреченский. Очень рад твоему счастью. А это Варваре Федосьевне, — и он протянул капитану коробку с конфетами. — Передай и поздравь ее с рождением сына.
— Спасибо, товарищ генерал, — взволнованно ответил капитан.
И снова дозорные вышки, пограничные столбы, леса, болота и кустарники, заставы, а генерал все едет и едет и не собирается, кажется, останавливаться.
Грунтовая дорога выскочила из леса и под прямым углом врезалась в широкое шоссе. Шурша галькой, напоминавшей о море и горных реках, «газик» побежал быстрее. Показалась окраина деревни.
— Вот здесь мы и остановимся! — сказал генерал.
Шофер затормозил машину у большого дома, где размещалась застава.
Почему генерал выбрал именно эту заставу? Чем она хуже или лучше других?
Небольшая комната почти вся занята громадным ящиком, поставленным на высокие ножки. В нем размещен искусно сделанный макет участка границы и подступов к ней: шоссейная и проселочная дороги, кладбище, одинокое дерево, кустарник, взорванные доты, инженерно-заградительное поле, контрольно-следовая полоса, дозорные тропы, канавы, овраги. Два пограничника по команде «смирно» стоят перед макетом. Оба в плащах, с оружием. Старший лейтенант Шорохов предельно скупыми, точными словами рисует обстановку на участке границы и торжественно отдает приказ на ее охрану. Пограничники внимательно, сосредоточенно слушают. Потом старший из них слово в слово повторяет приказ: как и куда они должны двигаться, с какими мерами предосторожности, что делать в случае обнаружения нарушителя, как опознавать поверяющих. И в его юношеском голосе ясно звучат гордые, торжественные интонации приказа старшего лейтенанта.
Генерал стоит в затемненном углу комнаты и молча наблюдает за пограничниками. Много раз он был и на месте старшего лейтенанта Шорохова и на месте наряда. Тысячи раз он отдавал и слушал приказ об охране государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. И всякий раз, было ли это на сопках у озера Хасан или на берегу Тихого океана, на Днестре или Черноморье, — всюду и везде в такие моменты восторженно-взволнованное чувство наполняло его. Волновался он и теперь.
Когда пограничники ушли, Кузьма Евдокимович медленно приблизился к старшему лейтенанту.
— Вы всегда так отдаете приказ на охрану границы.
— Всегда, товарищ генерал. — Старший лейтенант вопросительно взглянул на генерала: хорошо это или плохо, что он всегда именно так, как сегодня, отдает приказ?
— Правильно делаете, товарищ Шорохов. Отдача приказа на охрану государственной границы — это не формальная церемония, не игра высокими словами, а один из самых рабочих и торжественных моментов пограничной службы. Командир в подобных случаях так должен говорить, чтобы его слова не только запомнились солдату, но даже и светились в его сердце. Тогда и вот эти овражки, и эти дороги, и это кривое дерево, и эта тропинка не забудутся ни завтра, ни через год, ни через двадцать лет.
Генерал положил руку на ящик, закрыл глаза, и пальцы его начали осторожно ощупывать макет: углубление, возвышенность, дорогу, берег реки, леса, болота.
— Я и вот так, с закрытыми глазами, могу пройти всюду, где охранял границу. Сотни километров. По берегу океана. По тайге. В горах.
— Я вас понял, товарищ генерал. Благодарю.
Кузьма Евдокимович быстро открыл глаза, взглянул на ладно скроенного, подтянутого офицера. Да, этот действительно все понял. Гребенник улыбнулся старшему лейтенанту и направился в другие комнаты.
В ленинской комнате, в этом своеобразном маленьком клубе заставы, собрались свободные от службы пограничники. Одни читали газеты, журналы, книги, другие играли в шахматы, третьи разучивали новые песни. И при этом умудрялись друг другу не мешать.
Пограничники вскочили, как только вошел генерал. Кузьма Евдокимович поздоровался, попросил солдат заниматься своими делами. Солдаты сели, но, конечно, уже никто не читал, не разучивал песен, ни играл в шахматы.
— Ужинали, товарищи?
— Ужинали, товарищ генерал! — откликнулись пограничники.
— Хорошо. Значит, будем беседовать, не оглядываясь на часы. Как ваша фамилия? — спросил Кузьма Евдокимович, обращаясь к молодому солдату, сидящему с ним рядом.
Тот бойко отчеканил:
— Рядовой Шулехин.
— Давно служите на этой заставе?
Шулехин опустил глаза и тихо, словно был в чем-то виноват, произнес:
— Недавно, товарищ генерал.
— Год служите?
Шулехин смотрел себе в ноги и медлил с ответом. Кузьма Евдокимович терпеливо ждал.
— Меньше года, товарищ генерал, — делая над собой усилие, наконец произнес Шулехин.
— Месяцев шесть?
— Еще меньше.
— Три?
Никандр Шулехин быстро, с отчаянной решимостью, победив смущение, вскинул голову, прямо и смело встретил взгляд своего собеседника.
— Никак нет, товарищ генерал. Рядовой Шулехин служит на этой заставе всего три дня.
Пограничники засмеялись. Засмеялся и Кузьма Евдокимович.
— Не может быть. Не верю. — Гребенник покачал головой. — Настоящего пограничника я за версту увижу.
Шулехин обрадованно подтвердил слова генерала:
— Я тоже не верю, товарищ генерал, что я всего три дня как служу на заставе. Если начну другим счетом считать свою службу, так лет этак пятнадцать, не меньше, наберу.
— Это как же вы считаете?
— Если засчитаю мое пограничное наследство, Мой старший брат Алексей служил на западной границе. Там и погиб. Другой брат, Аркадий, охранял границу в Карелии. Ранен. Третий брат, Павел, вернулся домой с забайкальской границы. Братья, бывая в отпуску, так много рассказывали о своей службе, что я еще с детства полюбил и западную и карельскую границы. Сейчас мне кажется, что я служил вместе с братьями.
— Правильно подсчитываете свой срок пограничной службы, товарищ Шулехин. Очень правильно! О ваших братьях — замечательных советских пограничниках — я знал, а теперь и с вами познакомился…
— А вы, товарищ генерал… — вдруг начал Никандр Шулехин и смущенно замолчал. Щеки его, слегка покрытые светлым пушком, густо покраснели.
Генерал слегка наклонился к Шулехину, как бы ожидая вопроса.
— Я хотел спросить, товарищ генерал, вы давно служите на границе?
— Очень давно. Тридцать пять лет назад я впервые стал часовым границы на берегу Днестра.
— На берегу Днестра? — неуверенно спросил кто-то.
— Да. Почему удивились? Вы не знали или забыли, что наша граница с Румынией десять лет назад проходила по Днестру? И этой границы, где мы теперь несем с вами службу, тоже не было. И многих других не было. — Генерал медленным взглядом обвел солдат. — Тридцать пять лет назад граница была совсем другой.
— Расскажите, товарищ генерал! — раздались дружные возгласы.
— В Красную Армию я пошел добровольцем из Донбасса. Послали шахтеры. Мне тогда было всего восемнадцать лет. Но я уже работал, как мой отец, дед, дядья и тетки, и саночником, и коногоном, и вагонщиком. После разгрома Врангеля нашу Перекопскую имени Московского Совета дивизию перебросили на Днестр. Тогдашняя граница — голый, пустынный берег реки, местами проволочное заграждение в одну нитку — вот и все. Не было никаких инженерно-технических сооружений, никаких сигнализационных установок, никакой техники, ни собак. С соседними заставами мы разговаривали по телефонной линии из ржавой колючей проволоки. А как выглядел пограничник? Ботинок моего размера не нашлось в цейхгаузе, и мне пришлось надеть молдаванские постолы из сыромятной кожи. Обмундирование на мне было тоже не по росту: у гимнастерки — рукава до локтей, а шаровары узенькие, в обтяжку, чуть ниже колен. Но зато на моей голове красовалась новенькая шапка. Впрочем, это была не шапка. И не фуражка. И не шлем. Этот головной убор за то, что он имел козырек спереди и сзади, мы называли «здравствуй и прощай».
Пограничники засмеялись.
Когда затих смех, Кузьма Евдокимович продолжал:
— Хоть мы и не очень красиво выглядели в ту пору, хоть получали голодный паек, хоть среди нас каждый пятый был неграмотный, хоть на одну винтовку и на одного солдата приходилось чуть ли не по километру границы, но все равно шпионов и контрабандистов мы не пропускали на свою сторону. Мы топили их в Днестре, истребляли на земле, брали живьем. Помню свой первый бой с нарушителями. Сижу в мокрых кустах. Ночь темная, с дождем — одну только воду Днестра и видно. Сижу час, два, три — ничего! На четвертом, в тишине и безлюдье, скучать стал. Потом даже в сон потянуло. И слышу вдруг какой-то всплеск. Я затаил дыхание, жду. Прошла минута, другая. Из мрака показалась большая лодка, а в ней вооруженные бандиты. Я подпустил ее как можно ближе к нашему берегу и после предупреждения нажал на спуск пулемета. Всех бандитов, до единого, уложил. С тех пор мне никогда не было скучно на границе.
Генерал замолчал, задумался, глядя в темное, мокрое от дождя окно заставы. Молчали и пограничники. Они смотрели на Кузьму Евдокимовича, на его простое открытое лицо, на его грудь, на которой сияли три ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Кутузова, Золотая Звезда и знак депутата Верховного Совета СССР.
На сотни километров тянется граница. Тысячи и тысячи людей живут и несут службу на ее заставах. По глубокому убеждению Кузьмы Евдокимовича, участок границы, где он находился сейчас, был тот самый, на котором в эту ночь и должен был он находиться. Это его убеждение основывалось на разведывательных данных, сообщениях и наблюдениях подчиненных командиров. На абсолютно точном чувстве границы.
— Товарищи, кто из вас выходец из бедняков? — вдруг спросил генерал.
Пограничники вопросительно, с недоумением смотрели друг на друга. Выходец из бедняков? Разве в колхозах есть бедняки?
— А неграмотные есть среди вас? — продолжал генерал.
Теперь они поняли своего генерала и засмеялись.
— Кто из вас кончал десятилетку и семилетку, поднимите руки.
Почти все присутствующие в комнате подняли руки.
— Кто имеет гражданскую профессию?
Опять поднялось множество рук.
— Кем вы работали до службы? — спросил генерал, обращаясь к Шулехину.
— Кончал курсы механиков.
— А вы?
— Токарем седьмого разряда.
— Вы?
— Трактористом.
— Вы?
— Шофером.
— Вы?
— Электромонтером на колхозной гидростанции.
— Видите, — с гордостью проговорил генерал, — какая теперь армия пограничников: сплошные специалисты. Если мы в постолах на босу ногу, с одной винтовкой, малограмотными отстояли границу, то как же мы теперь должны ее защищать!
Кузьма Евдокимович долго рассказывал солдатам, что собой представляет современная государственная граница, как велико значение ее, когда мир расколот на лагерь мира и лагерь войны, лагерь жизни и лагерь смерти.
— Товарищ генерал, за что вы получили звание Героя Советского Союза? — спросил Никандр Шулехин.
— За форсирование Одера в его устье, где он наиболее широк, и за участие в овладении городом Росток. Помните, где это? В Германии. На берегу Балтики. Там я и кончил войну.
— А где вы ее начали?
— На Курской дуге, — генерал медленно переводил свой взгляд с одного солдатского лица на другое. — Вам тогда было лет по двенадцать-тринадцать, когда я начал воевать на Курской дуге. Тянулась она на много километров, от Белгорода, огибая Курск, на Поныри, до Орла. Летом 1943 года Советская Армия нанесла гитлеровским войскам такой удар, что поставила их перед катастрофой. В этом историческом сражении участвовали лучшие армии нашего народа. Среди них была и армия, составленная из пограничников. Командиры дивизий, полков, батальонов, рот, взводов, солдаты — все пограничники.
— Товарищ генерал, а какой из ваших орденов вы получили первым?
— Орден Красного Знамени, — ответил генерал. — Вот этот. Получил я его в 1938 году из рук Михаила Ивановича Калинина. Кто из вас помнит о Хасане?
Несколько пограничников подняли руки.
— Так вот за то, что хасанские пограничники дали японским захватчикам сокрушительный отпор, — сказал Гребенник, — наше правительство наградило их боевыми орденами.
В дружеской беседе незаметно текло время. Тихо исчезали солдаты, кому надо было идти в наряд. Так же тихо появлялись те, кто вернулся с границы.
Прошел час, другой, третий. Время приближалось к полуночи. Вдруг с шумом распахнулась двухстворчатая дверь, и на пороге вырос дежурный по заставе.
— В ружье! — скомандовал он.
Тревога на заставе! Кто бы ты ни был — генерал с тридцатипятилетним боевым опытом пограничной службы или молодой пограничник, — все равно твое сердце будет пронзено холодком тревоги при словах команды: «В ружье!»
Комната в одно мгновение опустела.
Дежурный шагнул к Гребеннику, приложил руку к козырьку:
— Товарищ генерал, старший наряда…
Гребенник кивнул в сторону Шорохова:
— Докладывайте начальнику заставы.
— Товарищ старший лейтенант, старший наряда Каблуков докладывает с границы: у сухого дуба обнаружен след нарушителя в нашу сторону. Каблуков пошел на преследование.
— Товарищ генерал, разрешите действовать? — быстро спросил начальник заставы.
— Какой давности след? — спросил Гребенник.
— След свежий, товарищ генерал, — ответил дежурный. — Часовой давности.
— Хорошо, — проговорил Гребенник. — Действуйте!
И через три минуты одна группа пограничников и розыскные собаки пошли по следу нарушителя, другие группы спешили отрезать ему пути возможного выхода в лесной массив, в населенные пункты, к шоссейной и железной дорогам. Соседняя застава выбрасывала свои силы на левый фланг оперативной границы. Другой сосед блокировал правый фланг.
Генерал с удовлетворением отметил, что на заставе все делалось в высшей степени быстро, умело, как того и требовала пограничная служба. Он сидел перед развернутой картой, у телефона и контролировал ход операции.
Прошло еще несколько минут. По боевой тревоге уже были подняты соседние заставы, тыловые подразделения комендатур данного направления и отряда. Подвижные, хорошо вооруженные силы пограничников в короткое время сомкнули вокруг нарушителя непроходимое кольцо.
Первоначальный периметр этой вновь образовавшейся оперативной границы был обусловлен данными, которые сообщил наряд, обнаруживший след нарушителя. Если бы след был замечен на час позже, то и периметр оперативной границы был бы вдвое больше.
Разумеется, генерал это твердо знал. Создавая схему взаимодействия, Гребенник рассчитал, куда может в случае перехода границы добраться за один час или, скажем, за десять самый матерый нарушитель. Исходя из этих данных, он и создавал район для действий своих войск, причем, чтобы избежать случайностей, генерал составлял все варианты схем взаимодействия с запасом времени, то есть предполагалось, что нарушитель может пройти вдвое большее расстояние, чем обычный пешеход при самых благоприятных для него условиях.
Минута шла за минутой. Генерал не снимал руки с телефона и не сводил взгляда с циферблата часов. С каждым поворотом секундной стрелки все туже и туже сжималась петля вокруг нарушителя. Кто он? Диверсант? Рядовой шпион или матерый резидент? Удастся ли захватить его живым?
Кузьма Евдокимович живо себе представил, как нарушитель мечется по смертельному кругу, ищет выхода. Не найдя его, поняв, что наступил конец, он забрался на чердак какого-нибудь разрушенного дома или в стог соломы, или в дебри камышей и с маузером в руках, отчаявшийся, на все готовый, ждет приближения пограничников.
Только бы взяли его живым!
Стрелка часов накрыла ту заветную цифру, когда, по расчетам генерала и по данным многочисленных операций такого характера, должна была захлестнуться петля вокруг нарушителя.
Генерал смотрел на телефон и ждал звонка. Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Генерал нахмурился, снял трубку, потребовал к телефону начальника заставы. Тот доложил, что нарушитель до сих пор не обнаружен, что собака не берет след и приходится пускать ее по вероятным направлениям следования нарушителя.
Генерал некоторое время молчал, потом очень тихо сказал:
— Значит, ваш наряд обнаружил след не часовой, а по крайней мере трехчасовой давности?
— Выходит так, товарищ генерал.
— Значит, мы закинули петлю на пустое место?
— Наверное, так, товарищ генерал.
— Вы понимаете, что это значит?!
— Да.
Гребенник осторожно, словно боялся ее разбить, положил трубку. Несколько секунд он раздумывал над картой. Куда же успел уйти нарушитель?
Кузьма Евдокимович взял карандаш, нанес на карту жирную черту. Вот сюда, за много километров от зелено-красных столбов должна переместиться оперативная граница. Да, к сожалению, уже так далеко.
У лазутчика, перешедшего темной бурной ночью нашу государственную границу, одна тайная дорога. И сотни их, тысячи у пограничников, преследующих врага. Шпион идет с запада на восток, пробираясь по задам колхозных дворов, лесной чащей или, сбивая собак со следа, по руслу неглубокой речки. Пограничники же должны искать врага сразу в тысяче мест: в болоте, в лесу, в развалинах придорожного дома, в каменоломнях, в брошенных хижинах лесорубов, в стогах сена, в камышах, в населенных пунктах, на станциях железной дороги, в колхозной овчарне, в трубе кирпичного завода.
Прошел час, другой, третий, наступил день, а нарушитель все еще не был задержан. Генерал вводил в действие все новые и новые подразделения. К оперативной границе блокированного района их уже подвозили на автомобилях, поездах. Контролировались подступы к лесам, входы в камышовые заросли, шоссейные и железные дороги, создавались ловушки там, где не ждал их самый изощренный шпион. Колхозники, жители местных селений помогали пограничникам искать врага.
Истекло и светлое время дня, истекло, казалось, благоприятное для пограничников время. Наступал час, как будто благоприятный для врага.
Кузьма Евдокимович, руководя операцией, ни на одно мгновение не забывал о жестокой угрозе поражения. Он хорошо знал численность своих войск, их прекрасную мобильность, их обученность, опыт, он полагался на их бдительность, на умение точно выполнять приказы командования. И все же он не преувеличивал своих возможностей.
Вся ночь прошла в бесплодных поисках. И все же начальник войск был уверен, что нарушитель не мог прорвать блокады по всему периметру захлестнутой вокруг него петли, он где-то затаился, выжидает.
Главное в борьбе с нарушителями государственной границы — не ждать, когда нарушитель сам выйдет, а искать его, искать днем и ночью.
Всякий нарушитель, переходя границу, так или иначе тоже пытается создать для себя благоприятную обстановку. Он выбирает для своих преступных действий ночь, самую темную, ветреную, или туманную, или дождливую. Он иногда неделями наблюдает за границей с сопредельной стороны, изучает систему ее охраны, ищет сообщников. Чем искуснее, опытнее нарушитель, тем он тщательнее готовит условия для безнаказанного перехода границы. Но, несмотря на все ухищрения наших врагов, большинство из них, как только переступало границу, задерживалось пограничниками.
Какими бы секретными приемами ни пользовался нарушитель, на каких бы сообщников не рассчитывал, все равно он обречен. Часом позже, ценой больших или малых усилий, но все равно враг будет обезврежен.
…Граница, где прошлой ночью прополз нарушитель. Солдаты, сержанты, офицеры стоят перед генералом Гребенником. Светлый день, на ясном небе ни тучки, слабый ветерок доносит с юга свежий, терпкий воздух гор. Лица пограничников напряжены, сумрачны.
— В чем дело, товарищи? — спрашивает генерал, оглядываясь вокруг. — Почему невеселы? Понимаю, вы удивлены: как же это так, нарушителя мы обнаружили, преследовали, как положено, блокировали, тоже как положено, и поймали наконец. Одним словом — победители, а над нами суд вздумали учинить. Так, да?
Генерал перестал улыбаться.
— Известно, что судят и победителей. Я хочу сделать выводы из того, что случилось здесь ночью. Итак, начнем разбор.
Генерал взглядом разыскал среди солдат ефрейтора Каблукова.
— Осмотр контрольно-следовой полосы ваш наряд начал отсюда?
— Так точно, товарищ генерал, — откликнулся белолицый пограничник с бесцветными, выгоревшими на солнце бровями и ресницами.
— Вы шли по этой тропе, как старший наряда, впереди с фонарем, а ваш напарник шагах в трех позади. Так?
— Точно, товарищ генерал.
— Вы шли не торопясь, вот так… — Кузьма Евдокимович медленно пошел по дозорной тропе, следом за ним двинулись все пограничники. — Вы два года ходите вдоль этой контрольно-следовой полосы и еще ни разу не обнаруживали следы нарушителя. Вы думали, что и на этот раз ничего не обнаружите. И оттого, что вы так думали, действия ваши были, мягко говоря, формальными: ваш фонарь очень небрежно скользил по земле.
Некоторое время генерал и сопровождающие его пограничники шли молча. Дозорная тропа, вытоптанная так, что на ней не осталось и травинки, бежала вдоль контрольно-следовой полосы, строго принимая все ее изгибы. Слева лежала давно не тронутая руками хлеборобов, буйно поросшая бурьяном земля пограничной зоны.
— Вот здесь, — сказал генерал, останавливаясь, — на этом удобном мшистом бугорочке вы, товарищ Каблуков, решили отдохнуть. Погасив фонарь, вы сели. Вашему примеру последовал и рядовой Селезнев, молодой пограничник. Сколько вы сидели? Неизвестно, Может быть, тридцать минут, может быть, час, а может, и того больше? В разговорах время течет незаметно. Пока вы сидели, отводя душу в милой беседе, нарушитель благополучно проследовал под покровом ночи контрольно-следовую полосу. Вы поднялись и, не подозревая того, что граница уже нарушена справа от вас, пошли влево, не торопясь, вполне уверенные, что шпионы боятся вашего участка границы, как черт ладана, и не посмеют сунуться к вам. Дойдя до стыка, вы опять сели, опять побеседовали. Возвращались вы тоже вразвалку, с чистой совестью. Еще бы! По дозорной тропе шли согласно приказу? Шли. Контрольно-следовую полосу осматривали? Осматривали. Одним словом, службу исполняли по всей форме. Вот в этом, товарищи, и дело. Формальность — злейший враг пограничной службы. Где пограничник не выходит на охрану границы с острым чувством долга, там, следовательно, граница не на надежном замке. Для пограничника, товарищи, чувство времени имеет очень большое значение. Это мы можем видеть на горьком опыте ефрейтора Каблукова. Обладать чувством времени в наших условиях — это значит каждую минуту видеть, слышать, предвидеть, угадывать. Еще Суворов спрашивал у своих солдат: что дороже всего на войне? Жизнь? Золото? Победа? Нет, говорил великий полководец, на войне дороже всего время. Время, товарищ Каблуков, и подвело вас. Если бы вы сразу обнаружили след нарушителя, мы бы его поймали не позже как через час. Но, допустим, что вы обнаружили след через два-три часа. Стоило бы вам правильно доложить о давности следа — тоже было бы все в порядке. Но вы или побоялись сразу сказать правду, или не сумели определить давности следа — и сколько пришлось приложить усилий, чтобы схватить нарушителя!
Вот и отшумела наша с Юлией свадьба. Жаль, что ты не приехал. На славу погуляли хлопцы и девчата. И мы с Юлией не отсиживались в красном углу. Пели и плясали наравне с гостями. Были все родные и подруги Юлии. Был и райком комсомола в полном составе. Были пограничники и офицеры из отряда. Был генерал Гребенник Кузьма Евдокимович, командующий пограничными войсками округа. Представляешь? Много оказалось у нас с Юлией друзей.
Молодожены истратили все свои сбережения. Жить теперь будем на те подарки, которые получили от гостей. Представляешь?
Вот такие вышли у нас свадебные пироги. Слава богу, в тот день на границе не было тревоги, и мне не пришлось всю ночь гоняться за нарушителем. Итак, Сашка Смолин стал женатым человеком. Муж! Будущий отец семейства! Стаж семейной жизни у меня небольшой, но гордости хоть отбавляй. Подумай, такую дивчину отвоевал у местных парней! Юзефу! Как же не гордиться?
Теперь я уже не чистый русак, родом из Большого Болдина, Наполовину щирый украинец. И навеки породнился с Юзефой, с ее землей, с ее лесами, с ее небом и горами. Так что придется мне учиться украинской мове. Три слова уже добре знаю: «Я кохаю тэбэ». Юлии нравится мой выговор. Посмотрим, как пойдут дела дальше.
Ну, что тебе еще написать, дружище? По правде говоря, я тебе не сказал самого главного. Стеснялся. Стыдно мне сейчас, брат. Своего счастья стыжусь. Раньше, свадьбы на меня, кажется, никто не обращал внимание. А теперь каждый солдат на заставе разглядывает старшину Смолина. Всем я сейчас бросаюсь в глаза. На мое глупом лице большущими буквами написано все, что переживаю. Ничего, брат, не могу скрыть. Вот и стыжусь. Все время щеки горят.
Посылаю тебе ее фотографию. Снимались мы за неделю перед свадьбой. Ничего! Она и теперь такая. В точности. И через двадцать лет будет такой.
Она прочитала мое письмо, засмеялась и вел написать в конце письма такие ее слова: «Нет ничего естественнее на свете, чем счастье любви». Видишь, к кой она у меня грамотей.