На Карпатской заставе

На Карпатской заставе

— Товарищ капитан, старшина Смолин с розыскной собакой Аргон прибыли в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.

В окнах завибрировали стекла от звонкого голоса Смолина. Когда надо было, он умел извлекать из своего обыкновенного голоса мощную силу.

— Ну и голосок! — улыбнулся капитан. — Здравствуйте, старшина. Ну, как вам у нас, на первый взгляд, показалось? Или еще не огляделись?

— Ничего, нормально. Горы как горы. Леса как леса. Я быстро, товарищ капитан, осваиваюсь с новыми местами. Раз-раз — и привык.

— Да, иначе вам нельзя. Застав двадцать, наверное, поменяли за свою службу?

— Больше. Ваша двадцать седьмая.

— Не надоело вам менять местожительство?

— А что делать? Воля начальства. Приказ есть приказ.

— Ну, ну, не прибедняйтесь. Если бы вы очень захотели служить на одном месте…

— Вот в этом все и дело, товарищ капитан. Не интересно топтаться на одном направлении. По инерции приходится крутить машины.

Капитан отлично его понимал. Вздохнул и сказал:

— Завидую, старшина, вашим перемещениям. Новые леса и горы, новая граница, новые друзья, новые открытия. Новые испытания и новые рубежи!.. Вот это и есть настоящая пограничная жизнь.

— Да, товарищ капитан, я, по совести сказать, люблю перемещения. Сил каждый раз прибавляется, опыта. Дальше и глубже начинаешь видеть. Ума-разума в новых местах, от новых товарищей набираюсь. Да и сам на новом месте стараюсь работать усерднее, чем на старом. Вот увидите, товарищ капитан, жаловаться на нашу с Аргоном службу никому не придется.

— Да, я знаю и вас и Аргона. Спасибо на добром слове, старшина.

Он поднялся, вышел из-за стола, крепко обнял Смолина за плечи и, глядя ему в глаза, сказал:

— Я тоже скажу вам по чистой совести. Очень, очень и очень рад, дорогой Саша, что вы здесь. Счастлив буду поработать вместе с вами хотя бы короткое время.

— И я тоже, товарищ капитан. Но почему короткое? Когда меня посылали сюда, срок не устанавливали. Буду служить столько, сколько понадобится.

— Такие следопыты в нашей глухомани долго не задерживаются. Вас отзовут сразу после завершения операции… Ну, приступим к делу? Прошу вас, старшина.

Он ввел Смолина в темную комнату, включил верхний свет. Следопыт увидел большой, два метра на два, макет участка границы заставы. Отлично была воспроизведена местность, прилегающая к границе.

— Это фронт и тылы нашей заставы. Противник до сих пор не очень жаловал нас своим вниманием. Очевидно, приберегал это направление для особо важной операции.

Смолин внимательно осмотрел макет. Потом, словно не доверяя глазам, ощупал каждую извилину, впадину, возвышения. Так слепые люди изучают какой-нибудь предмет, чтобы его запомнить.

Капитан постукивал пальцами по борту макета.

— Операция, как я полагаю, важна для нас по своим последствиям. Основные события, по нашим предположениям, развернутся вот здесь.

Капитан прикоснулся к ветвистым белоствольным фигуркам, изображающим буковый лес.

— Ждем появления нарушителей вот отсюда, из этого глубокого ущелья. Не исключено, что они пойдут по другой тропе. Вот по этой или этой.

Капитан, по-видимому, много часов простаивал над макетом: изучал каждую пядь, размышлял, планировал, готовился к встрече врага, расставлял людей, учитывая рельеф, ориентиры, погоду. Облюбовал выгодные, жизненные для пограничников позиции и губительные для тех, кто переступит границу.

— Встречает нарушителей тревожная группа. Старший — вы. С вами пойдут лучшие солдаты нашей заставы. Ближайшими помощниками будут Слюсаренко и Шорников. Оба старослужащие. Можете положиться на них. Слюсаренко — секретарь комсомольской организации. До призыва в армию работал в Донбассе, в шахте. Студент-заочник МГУ. Будущий историк. Потомственный рабочий. Километровую дистанцию бегает чуть хуже чемпиона страны. Бьет без промаха из любого вида оружия. Правдивый. Слов на ветер не бросает. Товарища в беде не оставит.

Начальник заставы перешел на другую сторону макета, продолжал:

— Шорников мало в чем уступает своему другу Слюсаренко. Богатырь. Лошадь, схватив за уздечку, останавливает на полном скаку. Играет на всех музыкальных инструментах. Футболист. Знает наизусть современных поэтов. Изучал по радио иностранные языки. Толком не знает ни одного, но как-то умудряется понимать и переводить, что говорят дикторы Лондона, Кельна, Рима, Вены. Имеет один существенный недостаток: чрезмерно разговорчив. Любитель округленных, крылатых и красивых слов. Но в дозоре, думаю, язык прикусит. Вот все о помощниках. Остальное узнаете о них сами. Вы, Слюсаренко, Шорников и Аргон ждете противника вот здесь.

Капитан положил ладонь между синим куском картона, изображающим Овальное озеро, и отдельно растущим деревом — засохшей дубовой веточкой, закрепленной в гнезде.

— Преодолев эту узость, нарушители выйдут на вас. Позволяете им продвинуться вот до этого места, — капитан перенес ладонь на вспаханное поле. — Как только они попадут сюда или чуть правее или левее, вы даете красную ракету и начинаете действовать согласно приказа на охрану границы. С вами взаимодействуют наряды, расположившиеся здесь, здесь и здесь. — Капитан указал на лес, берег Овального озера и на устье речушки, впадающей в озеро. — И вся застава поддержит вас. Отсюда, отсюда и отсюда. В случае необходимости, будут введены резервы комендатуры, отряда. Все ясно?

— Ну!

— Вопросы есть?

Смолин чувствовал, догадывался, что капитан не все сказал. О чем-то очень существенном, может быть, самом важном, умолчал. Есть такие секреты границы, о которых не принято до поры до времени распространяться даже на заставе.

— Нет вопросов?

Смолин улыбнулся.

— Здорово у вас все организовано, товарищ капитан. Мышь не проскочит незамеченной. И без меня могли обойтись.

Капитан воспринял, и не без основания, слова следопыта как особую форму хитрого вопроса.

— Я понял, старшина. Вас интересует ваша роль в операции. Могу объяснить. Нам нужны ваши глаза, ваши уши, ваша находчивость, сноровка, догадливость. Может сложиться очень острая обстановка. Тут вы будете необходимы.

Капитан посмотрел на Аргона, терпеливо сидящего в углу служебной комнаты.

— Надеюсь, вы сумеете внушить своему другу всю важность предстоящей операции.

— Он и сам уже разобрался, что и как. Намотал, как говорится, на ус все, что вы сказали. Правду я говорю, Аргон?

Слово «правду» он произнес, слегка повысив голос.

Собака раскрыла пасть, дважды зевнула и сдержанно залаяла.

Капитан засмеялся.

— Это что, специальная дрессировка? Или внушение голосом, взглядом, мимикой?

— Всего понемножку, товарищ капитан.

— А все-таки?

— Это наш с Аргоном маленький секрет.

— И много у вас таких секретов?

— Все раскроем, дайте срок.

— Кстати, вы очень похожи. Оба одинаково лукавы. Интересно, кто кому подражает?

Капитан погасил свет, и они вернулись со Смолиным в канцелярию.

— В домике, где я живу, есть свободная комната. Моя жена все приготовила для вас. Располагайтесь и приступайте к работе. Для Аргона освободили место в питомнике.

— Нет, товарищ капитан, я не хочу вас стеснять. Я здесь, в казарме с солдатами устроюсь.

— Никого вы не стесните. Наоборот, мой сын Саша ждет не дождется вас. Столько наслышался о знаменитом следопыте и вашем Аргоне.

— Ну, с ним мы быстро столкуемся, а насчет комнаты в вашем доме, товарищ капитан, мы никак не договоримся. Увольте.

— Ну, как хотите. Но пообедать вместе с нами вы, конечно, не откажетесь? Пошли! Жена накрыла стол. Идем, Саша, идем, не упирайся.

Пришлось согласиться. Определил Аргона в питомник и пошел.

Домик начальника заставы, деревянный, сборный, выкрашенный в веселый зеленый цвет, цвет границы, с застекленной верандой, с белыми ставнями, с окнами, обращенными на сопредельную сторону, стоял в дальнем углу двора заставы.

Жена капитана, темноволосая, смуглая, стройная молодая женщина, встретила гостя на крылечке в нарядном — по синему полю щедро рассыпаны белые розы — платье и в алом, с большими карманами и кружевной отделкой фартуке.

— Пожалуйста, товарищ Смолин. Здравствуйте. Люба. А вас, кажется, Сашей зовут?

Смолин подал руку, улыбнулся как давнему другу.

— Здравствуй, Люба. Ишь, какая ты нарядная? День своего рождения празднуешь?

— Нет, по случаю знакомства с вами, Саша. — Она засмеялась и мельком взглянула на мужа. — Капитан столько рассказывал о вас. Да и газеты чуть ли не каждый день пишут о Смолине. Как же вас в будничном платье встречать?

Он не застеснялся, не отвел глаз. Спокойно улыбался. Вроде и не услышал того, что она сказала.

— Ну как, Люба, не скучаешь здесь, в медвежьем углу?

— Скучать здесь, в Карпатах, под жарким солнцем? Что вы, Саша! Я на Чукотке не скучала. Я уже целых семь лет жена пограничника.

— А родилась где?

— На границе. И выросла на границе.

— Ну! Я так и подумал, когда увидел тебя. Нашенская, значит, с ног до головы, зеленая и красная.

Ее ничуть не покоробило его «ты». Непринужденность и прямодушие Смолина пришлись ей по душе.

Они вошли в дом, где уже все было готово к обеду, и Люба крикнула:

— Сашенька, иди скорее сюда! Пришел твой Смолин.

Вбежал мальчик лет шести, такой же чернявый, как и мать. С радостным изумлением смотрел на знаменитого следопыта. Похож и не похож. Смолин и не Смолин. Впервые увидел его на обложке журнала. Там он был великаном. Голова гордо вскинута. Взгляд смелый. Широченные плечи. Грудь сплошь увешана орденами, медалями, какими-то значками. Теперь же перед Сашенькой стоял обыкновенный старшина: невысокий, без единого ордена, застенчиво улыбающийся.

— Здравствуй, Сашенька! — сказал Смолин и козырнул.

Мальчик неуверенно протянул руку и, не в силах скрыть своего разочарования, спросил:

— Вы правда Смолин?

— Ну! Могу предъявить удостоверение личности. Вот, смотри. Фотография, печать, все как следует.

— А почему вы без Аргона? Его нарушителя убили? Как Джека. Да?

— Нет, Сашенька, он жив, здоров, воюет.

— Где же он? Почему не с вами?

— Он в питомнике, на заставе.

— Можно посмотреть?

— Можно, немного погодя, Сейчас он отдыхает после дальней дороги.

— А почему вы без орденов и медалей?

— Ордена и медали, Сашенька, носят только по большим праздникам.

— Когда вас в кино снимали и показывали по телевизору, был большой праздник, да?

— Наверное.

— А зачем вы к нам приехали с Аргоном?

— Служить. Охранять границу.

— И ловить нарушителей?

— Ну! Если они, конечно, есть у вас.

— Были. Теперь не будет.

— Почему ты так думаешь?

— Они вас испугаются и Аргона, убегут подальше от границы.

— Вот и хорошо. Этого как раз мы и добиваемся. Постой, как же они узнают, что мы с Аргоном прибыли на вашу заставу?

— Шпионы видели, как вы сюда ехали. Вас и Аргона все знают. Надо было ночью ехать или спрятаться в машине.

— Ну, Саша, ты говоришь не как сын и внук пограничника. Пусть нарушители прячутся от меня. Пусть они меня боятся.

У мальчика было очень серьезное, сосредоточенное лицо. Он посмотрел на мать и отца и медленно кивнул в знак согласия.

Люба пригладила взъерошенный чубик сына.

— Вот и поговорили, вот и выяснили все. А теперь, пожалуйста, к столу. Вот ваше место, Саша. Ты, Сашенька, конечно, хочешь сесть рядом со Смолиным. Давай сюда. Нет, постой. Пойди вымой руки.

— Они у меня чистые.

Смолин посмотрел на замурзанные ручонки малыша.

— Где же чистые? Пойдем вместе помоемся.

Они ушли.

— До чего же славный парень. Правда, Костя?

— Верно! Улыбка, открытость, ясный взгляд, простота и сдержанная сила. Словом, золотой парень!

— Как же такой парень стал грозой диверсантов?

— Он здесь, среди своих такой ласковый и добрый, а с врагами… На его счету больше ста задержанных и убитых нарушителей.

Вошли тезки, большой и маленький, оба розовые от свежей холодной воды, довольные друг другом.

Взрослые ели, говорили, а мальчик держал вилку в руках и не сводил глаз со следопыта. С нетерпением ждал окончания обеда. Как только была съедена лесная, залитая молоком земляника, он вскочил.

— Пойдем посмотрим на Аргона. Я ему мяса дам. Можно?

Мальчик схватил котлету с тарелки, просяще взглянул на маму.

Она кивнула.

Смолин поблагодарил хозяев, взял Сашеньку за руку, и они отправились к питомнику.

Аргон почувствовал их приближение, выскочил из будки, радостно завизжал, заметался по выгулу. Прыгнул на металлическую ограду и сотрясал ее своими могучими лапами. Если бы только Смолин сказал «барьер», он немедленно перемахнул бы высокий забор. Но Смолин улыбнулся и сказал другое:

— Скоро, брат, ты соскучился. Ну, как тебе на новом месте? Соседи подходящие?

Сторожевые и розыскные собаки, возбужденные Аргоном, лаяли, визжали и бешено носились по своим выгулам. Такой шум и гам поднялся, что невозможно было разговаривать. Смолин прошелся вдоль решетки, строго поговорил с собачьим народом, восстановил тишину.

— Аргон понимает вас, да? — спросил Саша.

— Каждое слово.

— А почему дядя Шорников говорит, что собаки понимают только некоторые слова: «сидеть», «лежать», «фасс», «след», «ищи» у «аппорт».

— Кто этот дядя Шорников?

— Наш инструктор службы собак. Разве вы его не знаете?

— Шорников? Это тот, который… Да, да, знаю. Вспомнил! Видишь ли, Саша, вообще Шорников правильно говорил. Большинство собак малопонятливы, выполняют только команду. Мой же Аргон обладает необыкновенной памятью. И слух у него необыкновенный. И обоняние. И бег. И сила. Все у него необыкновенное. Собака среди собак.

— И он может делать все, что вы ему скажете?

— Решительно все. Он и без слов понимает меня.

— Ну да?

— Хочешь проверим?

Мальчик кивнул.

— Тихо! Молчи!

Смолин повернулся к Аргону. На лице его было недовольное выражение. Аргон сейчас же поджал хвост, уселся на задние лапы и виноватыми, покорными глазами смотрел на своего друга.

— Видел?

Мальчик засмеялся и хотел захлопать в ладоши, но ему помешала котлета.

Смолин улыбнулся, и Аргон сейчас же сорвался с места и снова стал прыгать и визжать.

— Он и петь умеет, — сказал Смолин.

— Ну да? Пусть запоет.

— Пожалуйста, слушай!

Смолин тихонько стал насвистывать мелодию «Полюшко-поле». Аргон уселся, поднял голову, зажмурился и стал подвывать следопыту.

Мальчик расхохотался и от восторга запрыгал на одной ножке.

— Можно покормить Аргона?

— Давай корми.

Саша подсунул под сетку котлету. Но Аргон не обратил на это ни малейшего внимания. А котлета была сочная, нежная. Мама сделала их из мяса дикой горной козы, которая упала со скалы и разбилась. Пограничники привезли ее на заставу и сдали на общую кухню.

— Ешь, Аргон, ешь! — умоляющим голосом попросил Саша.

Собака и не посмотрела в ту сторону, где лежало аппетитное лакомство.

— Почему он не ест? Скажите ему, чтобы ел.

— А зачем говорить? Он и так послушается.

Смолин внимательно посмотрел на Аргона и выразительно подмигнул ему. Собака тотчас же подбежала и взяла котлету. Съела, облизалась и заулыбалась во всю свою белозубую темно-розовую пасть.

— Еще хочешь? — засмеялся мальчик. — Нету больше. Подожди, сейчас принесу.

— Не надо, Саша. Хорошего — понемножку. Хочешь, я тебя познакомлю с ним.

— Хочу.

Смолин распахнул дверь выгула и сказал:

— Гуляй!

Овчарка пулей выскочила из ограды и стала носиться по двору. Смолин жестом подозвал ее к себе. Подбежала и села у его ног, чуть впереди.

— Это Саша, — внушительно, раздельно сказал Смолин. — Мой друг. Очень хороший хлопчик. Внук пограничника. Сын пограничника. Будущий пограничник. Познакомься.

Аргон подал мальчику правую лапу, лизнул его в щеку.

— Вот и состоялось знакомство. Хочешь, он покатает тебя.

— Как?

— Садись верхом.

— А он не укусит?

— Давай садись.

Мальчик неуверенно, с опаской перекинул ногу, оседлал собаку, Ее спина не прогнулась, и ноги твердо стояли на земле.

— Шагом, Аргон — скомандовал Смолин. — Тихо.

Оглянулся на седока, поджал уши и осторожно, но уверенно пошел вперед. Пройдя метров десять, повернулся и пошел назад. Мальчик спрыгнул и захлопал в ладоши.

— Мама и папа не поверят, что я на Аргоне катался. Дядя Смолин, а еще что умеет Агрон?

— Выступать с трибуны как Гитлер. Знаешь, кто такой был Адольф Гитлер?

— Ага. Главный фашист. Фюрер.

При слове «фюрер» Аргон насторожился и вопросительно посмотрел на Смолина, но тот молчал.

— Фашисты моего дедушку убили на границе. Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. Теперь там памятник стоит. Я видел. Мы с мамой летом ездили к бабушке. И еще поедем. Дядя Смолин, почему Аргон не показывает, как выступал Гитлер? Скажите ему.

— Раздумал. В другой раз покажет.

— А сейчас можно?

— Ну, хорошо. Внимание, Аргон! Покажи, пожалуйста, как бесновался на трибуне фюрер. Фюрер! — властно повторил Смолин. — Фюрер!

Собака запрыгала на задних лапах и отрывисто, грубо залаяла.

Малыш залился смехом.

— А что еще он умеет делать?

— Плавать. Лазать по деревьям. Собирать оружие на поле боя. Вытаскивать раненых. Предупреждать пожар.

— Пожар?.. Как это?

— Почует дым и гарь — и со всех ног, с бешеным лаем несется к дежурному по заставе. И водолазом он может быть.

— Водолазом?..

— Ну. Надеваю ему на голову резиновую шапочку, чтобы уши не залило, и он ныряет. Все что хочешь найдет под водой. Вот пойдем с тобой купаться, так сам увидишь, какой он отличный водолаз. Внимание, Аргон. Слушай! Где сейчас бандеровцы? Бан-де-ровцы!

Собака стала неистово рыть землю и лаять.

— Понятно, Аргон. В схроне. Спасибо. Хорошо! Ну, а теперь марш на место.

Аргон даже повиноваться умел жизнерадостно: взвизгнул, лизнул Смолина и маленького Сашу и убежал за решетку.

— Дядя Саша, куда мы теперь идем? — допытывался Саша. — На озеро, да? Купаться?

— Нет, туда без спроса нельзя. Давай беги к папе и проси разрешения.

Мальчик убежал. Через мгновение выскочил из зеленого домика с ликующими воплями:

— Разрешил! Разрешил!! Разрешил!!!

На выходе со двора заставы Смолина и Сашу перехватил капитан Крыленко.

— Постойте, старшина! Вместе с вами прогуляются на Овальное Слюсаренко и Шорников. Те самые. Познакомитесь друг с другом и местностью. Искупайтесь. А ночью, сегодняшней ночью, пойдете в наряд.

— Хорошая мысль, товарищ капитан! Выговоримся среди дня, а ночью в дозоре будем молчать.

Из казармы скорым шагом вышли два парня, высоченные, плечистые, загорелые, в спортивных майках, в кедах, в тренировочных шароварах, с полотенцами в руках. Улыбаются и с превеликим любопытством вглядываются в знаменитого следопыта. Задолго до того, как попали на границу, еще в школе читали о нем на страницах «Пионерской правды» роман с продолжением.

Сразу как только спустились сумерки и над северным склоном гор зажглась первая зелено-серебристая звезда, усиленный наряд пограничников во главе со Смолиным залег в яме, вырытой семейством диких кабанов, — между отдельно стоящим дубом и берегом Овального озера, на пути предполагаемого движения нарушителей.

В эту ночь ничего не случилось. Даже звери не беспокоили. С вечера до рассвета было тихо. И вторая ночь была пустая и третья. И шестая.

И вот наступила седьмая. Все было как и прежде. Наряд занял свои позиции с вечера. Небо сияло звездами. Сдержанно шумели вершинами буки-великаны. Гремела в каменистом ложе речушка, впадающая в озеро. В прибрежных зарослях время от времени подавали голос непуганые кряквы — охота на границе категорически запрещена. Карпатские горы, черные, бесформенные, подпирали светлое небо позади, справа и слева. Пахло разогретой хвоей. На сопредельной стороне, в лесу, надрывалась выпь. Травы поблескивали первой росой. С той стороны, где была застава, из-за ближайшей горы доносились слабые, еле слышимые звуки музыки.

Шорников, лежавший справа от Смолина, беспокойно пошевелился в своем гнезде и, судя по голосу, улыбнулся.

— Это Люба не спит. Концерт из Львова слушает.

Он, видимо, хотел еще что-то сказать, но его не поддержали. Смолин и Слюсаренко молчали, не двигались.

— Чует мое сердце, и сегодня вхолостую просидим. Засекли нас лазутчики. Или другой маршрут облюбовали.

Ему опять не ответили. Слюсаренко умолк и молчал добрых пятнадцать минут.

Выпь перелетела в другое место. Теперь ее жуткое завывание — смесь истерического хохота и душераздирающих слезных воплей — слышалось на той узкой стороне озера, откуда обрушивается водопад в глубокое ущелье. Это совсем близко от границы, метров сто. Смолин мысленно проложил прямую линию от ночной птицы к себе и дальше и подумал: не условный ли это сигнал? Бывало и такое. Лазутчики иногда ловко подражают птицам.

С этого момента Смолиным овладело беспокойство. Он смотрел в наш тыл, на буковую рощу, на темное устье речушки, на густой кустарник и ждал отклика на голос выпи с той стороны.

Ребята поняли, что он не зря насторожился. И тоже во все глаза вглядывались в темноту, крепче сжимали автоматы.

Но в роще было тихо. Высокий ветер лениво перебегал с вершины на вершину. Отчетливо выделялись серые стволы на фоне гор и неба. Никого там нет. Подумав так, Смолин отвернулся. Но Аргон заставил его снова повернуться лицом к тылу. Подался вперед, натянул поводок и напряженно слушал. Нет, все-таки там кто-то есть, решил Смолин. Зверь? Человек? Свой, поверяющий, или чужой?

Смолин крепко сжал руки напарников. Излишняя предосторожность. Слюсаренко и Шорников и без того затаили дыхание.

Аргон глухо, не раскрывая пасти, зарычал. И сейчас же Смолин услышал осторожные шаги. Шел человек. По сырой траве, по сухим листьям, по валежнику, по твердой земле. Идет. Остановится. Выждет. Послушает. И дальше двигается. Опять замрет.

Смолин бесшумно, точным, сотни раз выверенным движением вытащил из чехла заряженную ракетницу и, держа ее впереди себя, не отрывал глаз от горного лесного склона, по которому пробирался неизвестный. Его еще не было видно среди деревьев. Слился с ночью. Но шаги, как ни были осторожны, выдавали его. Идет довольно уверенно. Хорошо знает, куда опускает ногу.

Он стал виден, когда приблизился чуть ли не вплотную. Здоровенный. Короткополая шляпа. Какая-то длиннющая хламида: не то пальто, не то пыльник, не то поповская ряса. Остановился, вскрикнул ночной птицей, присел на корточки и замер. Вызывает сообщников. Путь, мол, свободен.

Давайте, голубчики, спешите, торопитесь! Здесь ждут вас седьмую ночь.

По следу, проложенному первым нарушителем, вышли еще трое. Малорослые, щуплые. Ходоки так себе. Идут, волоча по земле ноги, часто спотыкаются. Не умеют тихо припечатать землю. Видно, первый раз сунулись на границу. И без особой подготовки. Странно. Неужели новички? Вот тебе и важная операция.

Как только нарушители соединились и пошли дальше к границе, Смолин во всю силу своего голоса гаркнул:

— Стой! Кто идет?

Все четверо замерли. Молчат. Никто не двинулся ни вперед, ни назад. Новички! Сомнений быть не может. Значит, дело будет не канительное и кончится быстро.

Смолин выстрелил. В черном зеркале озера отразился красный цветок сигнальной ракеты. Буки, травы, кусты и земля тоже отливали красным. И лица нарушителей стали красными.

— Руки!

Команда была немедленно выполнена. Все подняли руки. Пограничники с автоматами наготове окружили задержанных. Здоровенный мужик в длинной одежде первым обрел голос:

— Прошу не путать меня с этими… Я есть только бедный поводырь, а они богатые слепцы. Наемный поводырь. Я не знаю, кто они, откуда, куда и зачем идут. Пан Казимир, подтвердите, если вы действительно джентльмен, как вы себя называли.

— Да, пан Стражинский наш проводник. Получил за это десять тысяч злотых.

— Хватит! — пренебрежительно и твердо сказал Смолин. — Мы сами разберемся, кто есть кто. Выше руки! Обыскать!

Сержанты Слюсаренко и Шорников бросились выполнять приказание. Но один из нарушителей, не тот, который назвал себя провожатым, другой, пан Казимир, низкорослый, щуплый, дрожащим голосом попросил:

— Постойте, хлопцы! Не шумите. Отпустите нас — и я озолочу каждого. У нас с собой золото, бриллианты, платина. Берите любую половину. На всю вашу жизнь хватит. И детям и внукам достанется. Отпустите! Будьте благоразумны.

— Обыскать! — повторил приказание Смолин. Прижав к груди автомат, он отступил на три шага назад. — И без глупостей! Немедленно прострочу каждого. Обыскивайте, чего стоите!

— Не торопись, старшина. Подумай. Громадное богатство идет в твои руки. Бери. Никто не узнает. Все будет шито-крыто.

Шорников с возмущением сказал:

— Всего золота мира не хватит тебе, гад, чтобы нас купить.

Слюсаренко повернул к товарищу мрачное лицо, угрюмо сказал:

— С кем разговариваешь? Приступай к обыску.

Вывернули все карманы. Вспороли подкладку пальто, пиджаков, шляп, кепок. Проверили обувь. Вскрыли подбортовку и широченные, дважды простроченные швы. Сняли все нательные матерчатые пояса с особыми кармашками, набитыми золотыми монетами. Из всех потайных мест вытряхнули контрабандный груз.

Аргон сидел в сторонке, ужасно скучал и, может быть, недоумевал и был обижен, что не надо искать, бежать, догонять, кусать.

На солдатской плащ-палатке, раскинутой на траве, выросла груда драгоценного металла. Золото в слитках. Золото, расплющенное молотком. Золото для зубных коронок. Золото в червонцах и пятерках. Золотые часовые корпуса. Золотые кольца, браслеты. Целая низка золотых сережек. Золотые портсигары, подсвечники, золотые цепи. Бриллианты в маленькой железной шкатулочке. Оттого, что камней было много, они не производили никакого впечатления.

Шорников осветил фонариком кучу добра и покачал головой.

— Вот это да! Вот это клад! Люди гибнут за металл! Люди гибнут за металл! — дурашливо пропел и засмеялся он.

Слюсаренко сердито остановил его.

— Не зубоскаль, Толя! Подожди, пока домой вернешься.

Смолин ничего не говорил. В такие моменты он всегда молчал. Быстро и уверенно Смолин распорол подозрительно плотный и тяжелый на ощупь воротник пальто пана Казимира, вытащил оттуда увесистую тряпичную ленту, набитую золотыми кругляшами, бросил в кучу.

Проводник схватил себя за голову.

— Если бы я знал, что у них такое богатство!..

— И что бы вы сделали? — не выдержал Шорников.

— Не довел бы до границы. Пристукнул в глухом местечке. Пан Казимир, почему же вы так торговались со мной? Вай-вай-вай! То есть дуже не файно. Вы естым хлоп, а не джентльмен. Иметь такое богатство и поскупиться на расходы!

Потухшими глазами пан Казимир смотрел на свое добро и плакал.

— Боже мой, боже мой, все пропало! Это золото, эти камни собирали прадед, дед, отец, прабабушка, бабушка, мама. А я… идиот, идиот! Нищие мы, Людочка, нищие!

Шорников запричитал в тон пану Казимиру:

— Прадед грабил, дед грабил, отец грабил, а я… я тоже хотел ограбить народ, да помешали. Вот какую песню вам надо петь, господин контрабандист!

— Мое это золото, мое собственное. Фамильное. Наследственное! Никого я не грабил. И мои предки не грабили. Они были ясновельможными людьми. Воробья не обижали.

Людочка, до сих пор молчавшая, как истая ясновельможная пани, сказала:

— Не унижайся, Казимир, не мечи бисер перед этим быдлом.

У нее был низкий прокуренный голос. И разило от нее крепчайшим трубочным табаком.

Шорников засмеялся.

— Боитесь унизиться, пани? Куда уж дальше унижаться? Все. До самого дна дошли.

— Разговорчики, сержант!

Смолин аккуратно стянул четыре конца плащ-палатки, завязал дважды, проверил, нет ли щели, и, перед тем как взвалить узел на спину, приказал напарникам:

— Давайте конвоируйте на заставу этих… золотых нарушителей.

Так с легкой руки Смолина пан Казимир, его жена и их чадо стали называться на заставе «золотыми нарушителями».

Сегодня, брат, на меня свалились сразу две большущие радости. На границе, в горах, неся службу, ясной ночью я простым глазом увидел спутник. Смотрел на Большую Медведицу, гадал, который может быть теперь час, — и вдруг вижу: одна из самых крупных звезд, зеленовато-серебристая, лучистая, не стоит на месте как все, а движется среди хоровода светил поперек всего неба. Представляешь? Смотрел я на нее и глазам своим не верил. Не приходилось видеть до сих пор, чтобы звезды свободно перемещались с запада на восток, от горизонта к горизонту. И только потом когда звезда скрылась, я вспомнил сообщение радио о спутнике и сообразил, как здорово мне повезло. Если бы я не был в дозоре, я бы снял фуражку, подкинул ее до самого неба и затрубил на все Карпаты: «Ура!»

И в космосе, значит, мы водрузили свой победный флаг. Проникли! Подняли потолок мира. Заглянули в «божеские сферы». Ну и мы! Чего мы только не успели натворить за свою короткую жизнь: революция, битва с интервенцией, с разрухой, индустриализация, коллективизация, разгром фашистской Германии и самурайской Японии, атомная бомба и теперь вот спутник. Первый в мире!

Неужели нам всего тридцать четыре отроду? Молодые, как говорится, да ранние.

Спускаюсь утром на заставу, и тут мне сообщают вторую радость: звонили из Рава-Русской, из роддома и сказали, что жена Смолина родила дочку. Представляешь?

Поставил я автомат на место, собаку отправил в питомник, помылся, позавтракал на скорую руку и рванул в райцентр. Не ехал я туда, а летел. Земли под собой не чуя. Подумай, а меня не захотели пустить к дочке и Юзе. Не велено, говорят. Не приемный час. Да разве счастливого отца остановишь? Пробился правдами и неправдами.

Лежит моя Юз я на боку, дытину материнским молоком годуе. Руки ее вялые. В лице — ни кровинки. Но очи, щирые ее очи все-таки сверкали молодой жизнью. Представляешь? Ну, поздравил я ее, поцеловал и стал рассматривать нашу дочурку. Крупная дивчина вышла, с пухлыми щечками, с пушистой темнорусой головкой, с черными, как переспелая вишня, глазенками. Смеюсь и говорю:

— Ну вот, жинка, и дождались мы прибавления своего семейства. Как мы назовем ее?

— Как хочешь, Сашко.

— Юзя! — неожиданно сказал я.

— Нет, хватит нам и одной Юзи.

— Марина!

— Все бабушки в нашем селе — Марины.

Представляешь! Наша девчушка живет, питается, а мы еще не знаем, как ее называть. Перебрали мы дюжины две всяких имен. И выбрали самое хорошее — Люба. Любовь! Любонька! Лучше и придумать нельзя.

Вот, брат, какие мои семейный пироги. Имею и сына и дочь. Горжусь. Кругом удовлетворен. План выполнен на все сто. Теперь дело за внуками.

Читай и завидуй, несчастный холостяк!