3.

3.

Уже ночью возвратились в Лебедянь. Остановились недалеко от церкви. Красиков пригласил меня следовать за ним. Открыв дворовую калитку, нас встретила хозяйка хаты. Я понял, что Красиков, да и дядя Миша, здесь останавливались постоянно.

Хозяйка проводила нас в одну из комнат, в которой уже были приготовлены постели. Она поспешила куда-то, быстренько возвратилась с глиняной крынкой молока и полукараваем душистого хлеба.

— Константин Алексеевич, молоко вечерней дойки. Его вскипятить?

— Спасибо, Марфа Семеновна. Не надо кипятить. Пойду позову дядю Мишу.

После того, как Красиков вышел во двор, Марфа Семеновна спросила меня, на постоянно или на время приехал я сюда. Я ответил, что завтра уезжаем в Елец а вообще-то я буду здесь бывать часто. Я заметил, что она внимательно разглядывает меня, как бы сравнивая с кем-то. Вдруг достала из ящика стола предвоенную фотокарточку сына, подала ее мне. Сообщила, что он призван в армию осенью 1940 года. Служил во Львове. С первого дня войны и до сих пор не прислал ни одного письма. Погладила и поцеловала возвращению мной фотокарточку сына, прослезилась. Потом продолжила: «Моего мужа, без полугода пятидесятилетнего, мобилизовали летом 1941 года. Он прислал одно письмо со штампом из-под Смоленска, в котором сообщил: едем на фронт, как узнаю адрес, напишу. И не пишет до сих нор. Недавно пришел ответ райвоенкомату из Москвы: мой муж и сын погибшими на фронте не значатся». Рассказав все это мне, она опять всплакнула.

Чтобы успокоить ее, я рассказал о себе: призван в армию в 1939 году, начал войну в ее первый день под Львовом. Отступали с боями до Умани, больше полумесяца сражались там в окружении, я был тогда сильно контужен. Подлечившись в сельском лазарете, пробирались по тылам врага с целью встретить партизан. Воевал и был сильно ранен в партизанском отряде в Курской области. Был переправлен в советский тыл и лечился в госпиталях в Курске и Ельце. После госпиталя снова партизанил. Моя мать за первый год войны не получила от меня ни одного письма, уже мысленно меня похоронила. Но через некоторое время ей пришло мое письмо из партизанского отряда. Потом снова больше года не было от меня писем. Написал я ей из госпиталя в марте 1943 года. Может быть, и ваши муж и сын тоже партизанят. Ведь не все партизанские отряды имеют возможность отправить на советскую землю письма партизан. На такой ноте, с маленькой надеждой, появившейся у хозяйки, я закончил рассказ о себе. Поблагодарив меня, она ушла.

Когда пришли Красиков и дядя Миша, мы сели ужинать. Дядя Миша достал из вещевого мешка сухой паек, полученный накануне, обратился к Красикову:

— Константин Алексеич, ведь у Марфы Семеновны нет своей коровы. Она всегда, как только мы приезжаем, покупает молоко на рынке. Разрешите часть нашего пайка отнести ей.

— Правильно, дядя Миша, отнеси, — одобрил предложение Красиков. Не успел еще дядя Миша прикрыть за собой дверь, возвратившись от Марфы Семеновны, как она следом за ним появилась, тревожным голосом обратилась к нам:

— Люди добрые, не обижайте меня. Ведь я от всего чистого сердца решила вас угостить молоком. Я его не покупала. Моя сестра имеет корову и не берет с меня за молоко деньги. А вы мне столько всего передали. — Прослезившись, она спросила: — Может, чайку вам приготовить? У меня есть листья смородины, сушеная земляника, сама все собирала.

Красиков ответил:

— Чайку можно, Марфа Семеновна, попьем с удовольствием.

После ужина улеглись спать: Константин Алексеевич и я в комнате, а дядя Миша — в автомашине, в которой у него на всех нас были матрацы, одеяла и постельное белье.

Почти весь следующий день мы провели в загородных складах базы Панского. Здесь, в бывшем автохозяйстве строительного управления, в двух гаражах размешались теперь склады вооружения и боеприпасов. Здесь был образцовый порядок. Но Красиков не высказал ни одного одобрительного слова. По моему наблюдению, Панский остался недовольным сухостью своего начальника.

Потом Красиков вместе со мной и с Панским уточнял: на сколько недель хватит запасов, хранящихся в Лебедяни, чтобы выполнить все партизанские заявки, исходя из фактически отправленного за истекший месяц, чтобы заявить Центральному штабу партизанского движения предполагаемую потребность на следующий месяц.

Закончили дела в загородных лебедянских складах базы Панского. Красиков решил еще раз встретиться с командованием авиаполка, обслуживающего нас. Во второй половине дня мы выехали на аэродром, встретились с полковым командиром и начальником штаба. Красиков высказал предположение о возможном увеличении рейсов самолетов в тыл врага уже в ближайшее время, исходя из ориентировки Центрального штаба партизанского движения о необходимости усиления рельсовой войны.

Командование авиаполка поинтересовалось мнением нашего штаба о перемещении базы Панского ближе к линии фронта. Командир полка связал этот вопрос с боями под Орлом и освобождением в ближайшее время нашими войсками областного центра. Он считал, что, поскольку линия фронта значительно передвинется на запад, надо и базу Панского приближать к линии фронта. Для авиации это очень важно — плечо доставки партизанам грузов самолетами значительно сократится.

Красиков сообщил, что этот вопрос недавно обсуждался в нашем штабе. Полковник Польский высказался за то, чтобы эту проблему решать сразу же после освобождения Орла, а место базы Панского будет определено в зависимости от того, в каком состоянии враг оставит город Орел, да и другие города и райцентры Орловской области. Мы не можем размещать нашу базу в чистом поле или на руинах разрушенных населенных пунктов. Нам нужны помещения, чтобы вооружение и все остальное были укрыты от дождя, а в недалеком будущем и от снега. Будем искать, где разместить базу, и согласовывать это с авиационным командованием.

Прощаясь с командованием авиаполка. Красиков сообщил, что он теперь будет наведываться сюда реже.

— Теперь в нашем отделе есть бывший партизан, — сказал он и представил меня. — Он вместе с вами будет теперь организовывать отправку партизанам всего необходимого.