7.

7.

От жителей мы все чаще слышали о действиях партизан в ближайших селах. Они нападали на вражеские карательные подразделения и полицейские участки, уничтожали оккупантов и местных предателей, захватывали их вооружение. Эта сообщения вселяли в нас уверенность, что скоро нашим мытарствам придет конец, мы окажемся в рядах партизан.

Произошло это недели две спустя, в Кролевецком районе Сумской области. Хотя уже начинался март, было холодно, как в январе. Мы шли в ту ночь по малонаезженной санной дороге, всматриваясь в пустовавшие скотные дворы — искали место для дневки. Дорога повела в другую сторону, а мы напрямик двинулись к строениям. Кругом было тихо, лишь снег похрустывал пол ногами. Непонятный шорох, вдруг послышавшийся нам, заставил насторожиться и затаить дыхание. Взяв карабины наизготовку, продолжали идти.

— Стой! Кто идет? — услышали мы окрик. Упали в снег, готовые на пули ответить пулями. Приглядевшись, я заметил двоих в белых маскхалатах у стоящей невдалеке одинокой груши. На белом фоне четко вырисовывались контуры немецких автоматов.

— Свои мы, — ответил я. Меня, как и моего товарища тревожила мысль: а вдруг это полицаи?

— Идите сюда, да не вздумайте стрелять сдуру! — услышали мы. Я шепнул Швецову, лежащему рядом:

— Пошли. Пистолет пока не показывай.

— Куда путь держите? — спокойно спросил один из встречных, как только мы подошли к ним.

— Ищем вас… — Отвечаю, а сам чувствую неуверенность в собственном голосе.

— И давно ищете?

— Да с тех пор, как Днепр удалось перейти по первому льду. — уже более спокойно ответил я.

— Мы уже полчаса за вами наблюдаем. Вроде свои. Ну, здравствуйте, вояки!

Мы радостно ответили на приветствие. Один из мужчин, который постарше, обратился к нам:

— Дневать будем в хуторе. Только одно условие: вы должны беспрекословно выполнять все мои указания. Кроме хозяев хаты, у которых мы остановимся, о нас в хуторе ни кто не знает…

Мы тронулись в сторону видневшейся в полукилометре деревеньки. Скрытно подошли к крайней хате. В ней оказалось еще четверо молодых парней.

Весь день мы проспали со Швецовым под надежной охраной шестерки отважных разведчиков Кролевецкого партизанского отряда. А вечером их старший предложил нам готовиться в дорогу.

— Ваш следующий маршрут — в село Кучеровку Червонного района. Это немного больше сорока километров. Есть подвода, а проводит вас туда дядько Михайло, хозяин хаты. Оттуда вас переправят в Хинельский лес.

Старший разведчиков больше ничего не сказал, но мы догадались, что дядько Михайло едет по какому-то срочному заданию, а нас отправляют с ним попутно.

Уже на рассвете следующего дня мы добрались до Кучеровки. Здесь нас встретила девушка по имени Ксения, как потом мы узнали, — партизанская связная. Оккупантов здесь не было, а староста и трое полицейских, узнав о появлении в соседнем селении партизан, две недели назад сбежали. Таких, как я и Швецов, собралось уже больше десяти человек. Всех нас, пробиравшихся к линии фронта, из разных мест направили сюда партизанские разведчики и связные.

Вскоре вся наша группа уже пробиралась в Хинель на санных подводах, подготовленных Ксенией. Пятидесятикилометровый путь проделали за восемь часов. Днем 15 марта 1942 года на южной окраине старинного села Хинель нас остановила партизанская застава — бойцы из отряда С. А. Ковпака. Отсюда нас направили в поселок Водянка, расположенный на южной опушке Хинельского леса.

В этом небольшом поселке размещался тогда партизанский отряд имени Чапаева. В тот же день мы, шестнадцать окруженцев, стали его бойцами. За время переезда из Кучеровки в Хинель мы уже кое-что узнали друг о друге. Большинство были рядовые красноармейцы и сержанты срочной службы. Среди приписников, мобилизованных в Красную Армию в начале войны, выделялись отросшими бородами сержант Корнюшин и красноармеец Королев. Это были уже зрелые люди, с немалым жизненным опытом.

Владимир Иванович Корнюшин был мобилизован на фронт в первые дни войны. До этого был председателем колхоза на Тамбовщине. Григорий Андреевич Королев — ленинградец. Ему было тогда под сорок. Внешне застенчивый и молчаливый, но изредка сказанное им слово всегда было к месту.

Нас, новичков, сразу пригласили в штабную избу для беседы с командованием. Не успели мы расположиться и поставить оружие «в козлы», как вошли двое в длинных солдатских шинелях, перетянутых поясными ремнями, с автоматами. Потом мы узнали, что это были командир отряда Исаев и комиссар Кривошеев. Исаев по-уставному поздоровался с нами, на что мы дружно ответили. Мы расселись на длинных скамьях, а они — за большим деревенским дубовым столом. Капитану Исаеву на вид было немногим больше сорока: среднего роста, он выглядел молодцевато, хотя видавшая виды суконная гимнастерка и ватные армейские брюки, да еще солдатские валенки, не очень-то соответствовали его званию и должности.

Волевое лицо Исаева украшали темные, зачесанные назад волосы, такие же темные и густые брови и бравые «чапаевские» усы, живые карие глаза. По стилю его речи можно было легко догадаться, что он не из кадровых военных. Он говорил штатским, «директорским» языком, почти не применяя присущих военным, уставных традиционных терминов. После мы узнали, что Николай Стефанович окончил всего лишь ЦПШ — церковно-приходскую школу. Его «университетами» была постоянная учеба в системе партийного просвещения, самообразование по занимаемой должности и многолетняя практика хозяйственного руководителя. Слушая его, мы поняли, что перед нами командир с большим боевым и жизненным опытом, и ему не зря доверено командование партизанским отрядом.

Коротко рассказав о своем и соседних партизанских отрядах, о сложной обстановке в хинельской партизанской зоне, где обосновалась более чем трехтысячная группировка партизанских формирований, окруженная противником, втрое превосходившим по численности и во много раз по боевому оснащению, командир отряда заметил:

— Да, многие из вас основательно пообносились. А у нас тоже нет запасов, чтобы вас переодеть. Есть у нас десятка полтора комплектов вражеского обмундирования, но мы его используем в случаях, когда посылаем в разведку, на диверсии, маскируя партизан под немцев. Значит, решим так: впредь все захваченное вражеское обмундирование будем перекраивать, перешивать на штатский манер, чтобы одевать партизан. Ничего не поделаешь, придется ожидать трофеев.

Если бы партизанский командир и не сказал этих слов, мы были бы рады и тому, что нам поверили, приняли в боевой строй. Но озабоченность Исаева нашими человеческими нуждами лишний раз подчеркивала, что нам не просто верят, нас принимают в отряд без унизительной подозрительности, на равных.

Тепло и доверительно беседовал с нами комиссар отряда Кривошеев. Говоря о партизанском движении, он особо подчеркнул, что партизаны являются представителями Советской власти на оккупированной врагом территории и должны предстать перед населением, оказавшимся временно в фашистской неволе, как его защитники. В конце беседы он сказал:

— У нас не хватает транспортных средств, мы плохо обмундированы, есть трудности продовольственного обеспечения. Но ни один партизан не имеет права брать у населения лошадей, упряжь, фураж, обувь, одежду, не говоря уже о хлебе и других продуктах. И мы, командование отряда, просим, нет, требуем от всех вас неукоснительного соблюдения этого священного партизанского правила.

Потом Кривошеев проявил вполне профессиональный интерес к нашему оружию. У новичка Королева был трофейный парабеллум, с которым он пришел в отряд. Заметив это, Кривошеев обратился к нему:

— Можно посмотреть ваш трофей?

— Конечно. Но только я его разряжу сначала. — Но комиссар уже держал пистолет в руках. Проворно разрядив его, тут же разобрал, аккуратно сложил на стол патроны и части оружия. Мы были удавлены ловкости Степана Григорьевича.

— Первый раз попал мне в руки такой же чистенький пистолет в октябре, под Крупцом, там фашистского унтера удалось пристукнуть, — рассказывал он, собирая трофей. Зарядив парабеллум, он в полной боеготовности возвратил его Королеву и спросил:

— А как у вас оказался сей самопал, да еще с двумя комплектами патронов?

— Да тоже успел пристрелить одного гада под Ворожбой, пальнул из СВТ.

— А где же твоя самозарядная?

— А вон в «козлах» стоит. Парабеллум хорошо, но и со своей винтовкой решил не расставаться. Для дальней стрельбы она надежнее. — ответил Королев.

Когда командир и комиссар ушли, к нам приблизился молодой коренастый парень лет двадцати четырех.

— Я начальник штаба отряда, фамилия моя Черников, воинское звание — политрук. Моя задача — зарегистрировать вас в нашем отрядном списке, удостовериться документально, кто есть кто и откуда к нам прибыл. Беседовать буду с каждым в отдельности, как раз и комната командира сейчас свободна.

Мы по одному заходили в смежную комнату, предъявляя документы. У некоторых никаких документов не оказалось, кроме металлических жетонов, в которых были заложены записки с краткими сведениями о солдате: фамилия, имя и отчество, год и место рождения, каким военкоматом и когда призван, сведения о родителях или жене, или других близких родственниках. Эта запись в жетоне была бы удостоверяющим документом, если заверена подписью должностного лица и печатью военкомата или воинской части. Красноармейские книжки в начале войны еще не всем были выданы, поэтому некоторые из нас и оказались без документов. В то время мне казалось в порядке вещей, что некоторые из нас не имеют красноармейских книжек, но, как я понял, это не безразлично было для Черникова. Правда, таких среди нас оказалось лишь трое. Беседовал с ними начальник штаба очень долго.

После соблюдения всех формальностей, нас распределили по подразделениям. Меня назначили командиром взвода в группу лейтенанта Темникова. Мне как-то было не привычно слышать «в группу» вместо «в роту». Оказывается, первое время в отряде основными подразделениями были группы, которые по мере увеличения их численности стали называться взводами, а некоторые ротами.

Дмитрия Швецова зачислили в ту же группу, в отделение Корнюшина пулеметчиком.

Вечером мой взвод был назначен в караул по охране поселка и штаба отряда. Караульное помещение располагалось под одной крышей со штабом. Расставив посты, я с бодрствующей сменой расположился в штабной комнате, в которой вечером уже никого не было. Пришел Черников, высыпал из мешка на стол огромную пачку топографических карт, и начал их разбирать. Я заметил, что он копается напрасно, не обращая внимания на номенклатурные обозначения каждого листа. Найдя лист с обозначением Севска, он начал искать листы районов Дмитриева и Хомутовки. Я не выдержал:

— Товарищ начальник штаба, разрешите вам помочь!

— А ты знаешь, как надо собирать топокарту?

— Знаю, приходилось.

— А я, брат, не знаю. Дело незнакомое для меня. Ну, помогай, раз есть понятие.

— Какой район надо иметь на карте? — спросил я его.

— От Хинели в радиусе ста километров, — ответил он.

Я отыскал лист, на котором было село Хинель, записал номенклатуру этого листа, а потом составил скелет будущей карты. После этого отобрал нужные листы и начал варить клейстер из ржаной муки, выпрошенной у хозяйки дома. Потом обрезал ножницами края листов, стараясь не срезать кромку, к которой надо приклеивать другой лист. Через час карта была готова. По размеру его полевой сумки я сложил карту и передал ее Черникову.

— Молодец! Спасибо. А я бы, наверно, всю ночь просидел, и напрасно.

Скажу откровенно, мне понравилось, что Черников так просто держался со мной и не постеснялся признаться в том, что не знает, как обращаться с топографическими картами. Заметив ампутированные указательный и средний пальцы на его правой руке, я поинтересовался:

— Товарищ политрук, это вы уже в партизанах потеряли пальцы?

— Нет. Это когда в боях с белофиннами участвовал, в декабре тридцать девятого, зацепило осколком, да так, что врачи решили два пальца удалить.

— Вы — кадровый политработник?

— Нет. Я до финской войны был на комсомольской работе в Крупецком районе, откуда и призван на фронт. После работал инструктором райкома партии. Когда гитлеровцы подошли близко к Курской области, меня оставили в тылу, поручили вот быть начальником штаба отряда. Ох и трудно дается мне штабная работа…

Через два дня меня снова вызвали в штаб. Кривошеев и Черников попросили меня подробно рассказать о себе, как выразился комиссар, с начала рождения и до сегодняшнего дня. И я рассказал им свою, тогда еще очень короткую автобиографию.

Родился 26 февраля 1919 года в селе Карповском Первомайского района Ярославской области. Родители мои — отец Василий Петрович и мать Анна Александровна — имели четырех сыновей, среди которых я младший. Перед коллективизацией наша семья считалась середняцкой. Мне уже шел одиннадцатый год, когда крестьяне нашего села объединились в колхоз. Учась в семилетке, четырнадцати лет я вступил в комсомол. В 1935 году окончил семь классов и пошел работать в МТС счетоводом. Мечтал о поступлении в финансово-экономический техникум, но меня командировали на годичные курсы бухгалтеров. Окончив их, получил назначение главным бухгалтером в недавно организованную в районе Кукобойскую МТС. Через год моей работы в этой хлопотной должности организация МТС приняла меня кандидатом в члены ВКП(б). Но проработать в этом коллективе мне довелось всего полтора года. Весной 1939 года я прошел сбор допризывников, а осенью предстал перед призывной комиссией.

Потом я рассказал им о службе в Красной Армии, о приеме меня в 1940 году из кандидатов в члены ВКП(б). о первом дне войны, о тяжелых боях с отступлением, об окружении под Уманью, о контузии и лечении в «лазарете» деда Микиты, о том, как пробирались мы с Швецовым по оккупированной Украине и о встрече с партизанами близ украинского города Кролевец.

Кривошеев и Черников внимательно слушали меня, иногда задавали вопросы. В конце беседы комиссар сообщил:

— Командование решило назначить тебя, товарищ Гусев, помощником начальника штаба. Справишься?

— Благодарю за доверие. Если командование считает нужным поручить мне эту должность, то приложу все силы чтобы справиться, — ответил я.

— Тогда поздравляю. Пиши, начальник штаба, приказ и пойдем к командиру. Надо ему лично представить Гусева.

Сказав это, комиссар пожал мне руку, с ободряющей улыбкой посмотрел на меня.

— Будем работать вместе. Я рад, что теперь у меня будет помощник. — Черников тоже пожал мне руку.

В тот же день я сдал взвод и приступил к своим новым обязанностям. Черников передал мне полевую сумку с документами: регистрационный список личного состава отряда ведущийся в приспособленной для этого амбарной книге, краткий дневник боевых действий отряда в нетолстой аккуратной тетради с клеенчатой обложкой и книгу приказов, тоже похожую на бухгалтерский гроссбух:

— Эти документы держи при себе в любой обстановке. Это наша история для отчета перед партией и народом. Если не мы, то другие доложат и передадут эти документы куда следует.

В мое распоряжение поступила штабная санная подвода и пара рысистых лошадей. Управлял ими расторопный и хозяйственный ездовой Николай Фисенко, уже почтенного возраста партизан, вступивший в отряд в первые дни его организации, бывший колхозный конюх из села Михайловки Крупецкого района. Называли его просто и уважительно — дядя Коля.

Наше штабное хозяйство было невелико. В небольшом сундучке хранились трофейные топокарты 20-х годов 20-го столетия, с надписями на немецком и русском языках. В них не значились многие населенные пункты, дороги и мосты, построенные за последнее десятилетие. Но отечественных карт в отряде не было, поэтому приходилось довольствоваться тем, что удалось захватить у врага. В этом же сундучке находился небольшой запас винтовочных и автоматных патронов для командования и штаба. В вещевом солдатском мешке «НЗ» продуктов — сухари, сало, соль. Были еще овчинный тулуп и кожаное седло. Приняв документы и хозяйство штаба, я заглянул в отрядный список. В нем зарегистрировано уже более ста шестидесяти человек. Против некоторых фамилий стоят отметки: «Убит», «Не вернулся с задания» и тут же месяц и число. Из устных докладов командиров подразделений явствовало: личный состав отряда — 153 человека, на вооружении — девять отечественных и два трофейных пулемета, двадцать автоматов, сто шестьдесят винтовок и карабинов, боезапас — по шестьдесят патронов на каждого партизана.