На том берегу
На том берегу
Журавли летели низко над оголенными прибрежными рощицами. Видимо, собирались ночевать в плавнях Дуная. С болью в сердце смотрел я из-под брезента машины вслед косяку, слушал курлыканье журавлей, улетающих на юг в лучах сизо-малинового заката.
Лязгающая, грохочущая немецкая колонна темной лентой переправлялась через Дунай в районе Рени. Наспех наведенный хлипкий деревянный мост прогибался под тяжестью военной техники.
Колонна переходила бывшую нашу границу почти в том месте, где начиналась для меня война. На противоположном берегу стояли румынские солдаты с винтовками — они охраняли мост. Последняя сводка Совинформбюро, которую мне удалось услышать в радиоузле 2-й штабной роты, была за 20 октября 1943 года, в ней сообщалось: «…Севернее Киева наши войска, отбивая контратаки противника, продолжали вести бои по расширению плацдарма на правом берегу Днепра…»
Мне почему-то вспомнился Василий. Возможно, он с разведчиками готовится сейчас к вылету сюда для спецработы, тревожится, как пройдет приземление, как пойдут боевые дела. А я здесь, в тылу врага. Мне нужно только одно — связь с Москвой, и я эту связь должен найти.
День и ночь движется по румынской земле обоз 2-й штабной роты. Часто дождит, и тогда на проселках непролазная грязь. Буксуют машины, колеса приходится обматывать цепями. За плетнями — бесконечные виноградники, пирамидами стоят побуревшие кусты. С шорохом падают листья с ветвей деревьев. Прохладно. Неприветливо висит над обозом небо в серых тучах.
С грузовика я пересел на подводу Пикколо. Парнишка сидит на облучке и подхлестывает свою кобылу. Рядом с ней скачет вприпрыжку шаловливый забавный жеребенок. Откуда он взялся? Этого никто не знает, но жеребенок почему-то решил, что эта кобыла — его родная мать. Он каурой масти и довольно злобного нрава. Частенько поддает кобыле под бока крутым лбом с белой отметиной, а иногда и покусывает приемную мамашу, которой, кстати сказать, нравится все это, и она добродушно пофыркивает. Я прозвал жеребенка «Дикарем», он быстро привык к своему имени и, когда слышит его, ставит уши торчком и скалится.
— Дикарь! Дикарь! А ну-ка иди сюда! Сахар есть! — маню я жеребенка, протягивая на ладони кусочек рафинада.
Он подбегает ко мне и смешно шарит губами по ладони.
На перекрестке обоз останавливается: дорогу пересекает румынский артиллерийский дивизион на конной тяге. Каждую пушку тащат по четыре лошади со скрученными в узлы хвостами. Пушки увязают в жидком месиве болотной дороги, лошади выбиваются из сил, рвут постромки, солдаты по колено в грязи натужно толкают колеса пушек, офицеры злобно покрикивают на них.
…Мне было десять лет, когда я увлекся собиранием марок. Больше всего мне нравились марки с изображением зверей, цветов, кораблей и сказочных замков. Обмен с другими мальчишками пополнил мою коллекцию марками разных стран. По вечерам я раскрывал альбом и, затаив дыхание, разглядывал свои сокровища, в воображении странствуя по джунглям Индии, по экзотическим чилийским базарам, бродил среди пальмовых рощ Явы, охотился на зверей в Мозамбике, катался на слонах по Сиаму и сидел у костров с индейцами на Огненной Земле. И только румынские марки никогда не окрыляли моей фантазии. На них были изображены бесчисленные короли в мундирах, эполетах, орденах, с усами и без усов, и декольтированные королевы в драгоценностях, со шлейфами, коронами и мантиями. Что с ними было делать? И я старался какого-нибудь румынского монарха выменять на зулуса с занятным кольцом в носу или, если это не удавалось, получить за него хотя бы австралийского кенгуру.
О, беспечное детство с наивными представлениями о жизни! Я попал в Румынию — разоренную румынскими королями, порабощенную, измученную фашистами. Я увидел людей, которые никогда не хотели войны и не стремились к захвату чужих земель, людей, насильно втянутых в войну и тяжело переживающих последствия этого бремени…
Село, в котором остановилась 2-я штабная рота капитана Бёрша, было типично румынское — с беленькими мазанками в вишневых садах, с аистами на крышах и виноградниками на многие километры вокруг.
Сразу бросилось в глаза отсутствие мужчин — нет ни молодых, ни старых. Одни женщины с ребятишками да девушки. Жизнь крайне бедная: коза, несколько кур. Хлеба у жителей не было, его заменяла кукуруза. Варили мамалыгу, пекли кукурузные лепешки, кормили кукурузой домашнюю птицу. Не было тех красивых женщин в национальных нарядах, которые лихо отплясывали национальные танцы в румынских кинолентах довоенных лет. Скорбные лица, натруженные руки, старательно заштопанная одежда из домотканого холста.
Земля принадлежит помещикам. Крестьяне гнут спины на хозяев, имея с урожая крохотную долю. У помещиков прекрасные каменные дома за высокой оградой. В их распоряжении парки, роскошные цветники и огороды, конюшни, птицефермы, скотные дворы, своры охотничьих собак — и все приносит немалый доход за счет крестьянского труда.
В селе, где расквартировалась рота Бёрша, был помещичий винный погреб. Внешне он не производил особого впечатления — над землей возвышалась обычная в два ската крыша, крытая соломой. Маленькая дверца вела на лестницу, спускающуюся в небольшое помещение, где, притиснутые друг к другу, находились шесть деревянных бочек, каждая по пятьсот литров вина. У бочки внизу вмонтирован медный кран. Возле погреба стоит в карауле румынский солдат с винтовкой, в желтой форме и занятной шапке наподобие наполеоновской треуголки.
В селе уже стояла какая-то немецкая часть, и солдаты этой части, подпоив часового, забрались в погреб. Началась настоящая вакханалия. Они так перепились, что у одной бочки неосторожно вывернули кран. Вино хлынуло в погреб, затопило остальные бочки, так что вновь подоспевшие солдаты, в их числе и бёршевские, подобраться к кранам уже не могли. Тогда, бродя по колено в вине, смешанном с землей (пол в погребе был земляной), солдаты принялись стрелять в бочки из автоматов. Из отверстий хлестали фонтаны густого вина, солдаты подставляли ведра, канистры, каски. Все это кончилось тем, что какой-то унтер-офицер, напившись до отвала, упал и утонул в вине. Под утро «утопленника» вытащили на улицу, и группа солдат, окружив труп, стояла в полной растерянности, не зная, как о случившемся доложить начальству…
Немцы в Румынии чувствовали себя «королями», немецким офицерам и солдатам было доступно все. Румынские богачи, помещики пресмыкались перед гитлеровцами, а беднота боялась и ненавидела их, испытывала унижение, страдала от насилий и грабежа.