В отеле «Россия»

В отеле «Россия»

Этой ночью, лежа на кровати в богато меблированной комнате, я рассматривал визитные карточки, полученные мной в ресторане. Сосновский приглашал навестить его на следующий день часам к 12-ти, а Петр Степанович Белобородов, мой новый знакомый долгожитель, в этот же день ждал меня в своем номере в отеле «Де Рюсси» (Россия) часам к 5-ти пополудни.

Утром, позавтракав и поболтав с Беатой, примерив модный белый костюм, подаренный ее отцом, вынув деньги из очередного конверта, перечитав два иллюстрированных журнала: «Flugel» и «Die Wehrmacht»[28], свежие немецкие газеты, я извинился перед Беатой, сказав, что несколько задержусь, приду только к вечеру, и отправился в гости.

Я шел по Женеве. Я понимал, что возмужал, обогатился опытом, акклиматизировался в немецкой среде, сознавал, что если мне что-то и удалось сделать полезного в 41-м году, то в 42-м сделано больше, и, пожалуй, с каждым днем острее сознаю себя разведчиком…

У меня не было задания Центра. Я сам для себя был Центром. Сам ставил перед собой задание, разрабатывал его и воплощал в жизнь. Борьба с нашествием фашизма — была моим солдатским и гражданским долгом, и я был верен этому долгу. Нравственный мой долг обязывал также бороться, терпеть муки и лишения, порой надо было жертвовать собой ради благополучия других. Самосознание, моральные принципы были заложены во мне самой человеческой природой.

Я сознавал, что ведя свою «тайную войну», либо одержу победу, либо погибну. Третьего не дано. Тогда, в ту пору, я не знал и не мог знать, что впереди ждет меня не женитьба на дочери миллионера, не райская жизнь на Западе, а… Лефортовская тюрьма в родной Москве, где после войны я пробыл в камере ровно три года, до полного изнеможения… И это тяжелейшее испытание я тоже выдержал, не сдался, не сломился.

…В камере-одиночке всегда горел свет. Поэтому я никогда не знал, который час. Наверху под потолком над стеной небольшое зарешетчатое окно под козырьком. Неба не видно. Рядом с дверью параша с крестообразной металлической пластинкой и дыркой посередине. Сесть на парашу можно, но с опаской. Едва услышишь стук — вставай, не то — карцер. Неделю сидеть на цементном полу на хлебе и воде. Я там уже бывал. Никто из моих родных не знал, что я здесь неподалеку от них — в Лефортово. И что умерла моя мать, я тоже не знал. Сесть в камере было не на что: ни стула, ни табуретки, ни кровати. О столе и думать нечего, и читать не дают. Словом, стой или ходи. А сколько можно ходить? Камера, кроме параши, — пуста. Вот целый день и хожу. Со временем стали отекать ноги — если долго стою на месте. Поэтому надо только ходить. Ходить и ходить, как маятник: семь шагов к двери и семь шагов обратно к стене. Я отшагал, наверное, сотни тысяч километров по этой одиночной камере. Не помню, чтобы хоть один раз мылся или был в бане. Совершенно выпало из памяти, остальное помню отчетливо. Питание слабое. В глазок на меня всегда смотрит бдительный глаз. Со мной никто не имел права разговаривать. Я задавал вопрос, никто на него не отвечал: ни врач, ни охранник, ни конвоир, который раз в сутки выводил меня на прогулку на один час, и там я тоже ходил…

Вечером появлялся дежурный и освобождал прикрепленную к стене доску. Доска держится на двух цепях в наклонном положении. Это тоже один из методов пытки. Дежурный молча вносит из коридора табуретку. Я залезаю на доску и, чтобы не упасть, обе ноги цепляю, как могу, за цепь, а верхняя цепь проходит у меня под руками. Под верхнюю цепь я пролезаю всем туловищем. Так я прочно устраиваюсь на ночь, держусь за цепь, чтобы не свалиться на цементный пол. Доска короткая для моего роста, и поэтому часть туловища, шея и голова в висячем положении. Доска голая. Ни подушки, ни матраца, ни одеяла. В камере сыро. Доска находится от пола на полуметровом расстоянии. Устав от вечной ходьбы, сразу засыпаю. Ночью ноги сами освобождаются от цепи, свешиваются вниз, я повисаю на верхней цепи и… мгновенно просыпаюсь. Чаще всего верхняя цепь удерживает меня, но случается, я падаю на пол и разбиваюсь. Синяки и ссадины врач молча обрабатывает и уходит, а дежурный снова вносит табуретку, и я снова забираюсь на доску…

Следователь — белобрысый мужчина лет сорока вызывает меня и с искусственной улыбкой спрашивает:

— Как здоровье?

— Ничего.

— Гуляете?

— Гуляю.

— Ну, будете подписывать протокол, что вы готовились в Познанской школе как диверсант к забросу в советский тыл?

— Нет, не буду. Я находился в этой школе — в правом здании от ворот, в секторе переводчиков, а не в левом, где готовили диверсантов для заброса в советский тыл.

— Хорошо, — говорит следователь. — У меня вопросов больше нет. Вызову вас через полгода.

И я снова хожу и хожу по камере.

…Ровно через полгода — тот же следователь и тот же главный вопрос. И тот же мой ответ.

— Хорошо. Я вызову вас ровно через год.

…Ровно через год — тот же следователь и тот же главный вопрос. И тот же мой ответ.

— Хорошо, — говорит следователь. — Я вызову вас через два года.

И я снова хожу по камере…

Отходил еще полтора года… Уже на прогулку не выводят — ослаб. Все время хотелось есть. Пропал сон. Пошли галлюцинации. Порой держусь за стену, чтобы не упасть. С трудом залезаю на доску…

Однажды я стоял, расставив ноги, и о чем-то думал. Было что-то около 8 часов вечера. Поднял голову, смотрю — кормушка открыта и на меня смотрит мужское лицо. Дежурный молчит и я молчу. Мы смотрим друг на друга, и вдруг он говорит:

— Подойди!

Я подхожу.

— Куришь?

— Курю, да нечего.

Дежурный свертывает мне «козью ножку», передает, поджигает ее зажигалкой и говорит:

— Когда я заступаю на дежурство, слушай три удара — это значит, я заступил. Буду давать тебе курить. Только никому ни слова. Понял?

— Понял.

От первой затяжки закружилась голова. Блаженное чувство охватило меня, на глаза навернулись слезы. Появилась надежда и вера.

— За что сидишь?

— Не знаю.

— Как так? А срок какой?

— Не знаю.

— Да не может этого быть… Впрочем, здесь разные сидят. Вот один рядом с тобой. Треппер — его фамилия. Польский еврей. Ему 15 лет влепили. Говорят, опасный преступник.

Я рассказал дежурному о себе. Он заинтересовался, но часто поглядывал по сторонам — нет ли кого лишнего. Поведал я ему о своей семье и шепотом дал адрес — на всякий случай… Охранник выполнил мою просьбу. Пришла первая передача: мясные американские консервы, хлеб, несколько пачек «Казбека» и записка от брата…

Но все это было потом, уже после войны, а пока я шагал по роскошной благополучной Женеве.

…Сосновский жил в центре города в красивом особняке, напоминающем небольшой дворец. Он встретил меня приветливо, угостил вином, показал свою мастерскую, где было множество металлических и пластмассовых конструкций будущих манекенов, показал, как работает с глиной, картоном, пластилином, продемонстрировал журналы, где его «изваяния», выставленные в витринах Америки, были запечатлены на цветных фотоснимках. Затем Сосновский поводил меня по своим жилым апартаментам, показал мне картины известных голландских мастеров, которые он приобрел на разных аукционах, и в одной из комнат сказал:

— А здесь, обычно по вечерам, я собираю гостей, и мы при свечах играем в покер или преферанс, но гости — только мужчины, и обслуживают нас тоже только мужчины. Ни одна женщина не должна перешагнуть порог этого дома — таково было предсмертное желание моего любимого отца.

Мы уютно сидели в мягких креслах, пили вино, непринужденно беседовали, совсем не касаясь военной темы и политики, и, как мне показалось, остались друг другом вполне довольны.

После визита к Сосновскому я бродил по городу, заходил в кафе, посмотрел небольшую художественную выставку французского художника, затем подсел в скверике на скамейку к какому-то мальчику и обратил внимание, что он вертит в руках и внимательно рассматривает какие-то листочки.

— Что это у тебя за рисунки? — спросил я.

— Сам не знаю, полез на дерево и в дупле нашел.

— А ну-ка покажи!

Мальчик отдал мне да листка и убежал играть с мальчишками. Я стал рассматривать рисунки. Как мне показалось, это были какие-то чертежи с зашифрованными названиями каких-то объектов, возможно, и военных. Я спрятал эти два листочка в карман. Ровно в пять я был у Белобородова в номере его отеля.

Он встретил меня так же радушно и приветливо, сидя в кресле (дверь открыл слуга), и, когда мы остались одни, внимательно посмотрев мне в глаза, неожиданно спросил:

— Итак, вы берлинец?

— Да.

Он задал мне несколько вопросов, касающихся Берлина, на которые я довольно удачно ответил.

— Голубчик вы мой, простите уж меня, старика, что я вас так называю. Хочу заметить, однако, что шнурки завязывают бантиком и на два узла только русские люди, а ваши завязаны именно так. Вы — представитель советской России, никакой не немец. Ни один немец никогда не способен выучить русский язык так, как вы говорите по-русски. Вы — коренной москвич, у вас московское произношение, вы из интеллигентной семьи, и я предполагаю, что в вашей семье была бонной немка, заставлявшая вас с детства говорить по-немецки. А то, что вы, позвольте назвать вещи своими именами, разведчик, мне подсказывает то, что в левом кармане ваших великолепных брюк находится дамский браунинг бельгийского производства. Ловите! — И он бросил мне яблоко.

Я поймал угощение на лету.

— Вот видите, вы поймали яблоко левой рукой. А почему? Потому что вы левша! И стреляете вы левой рукой. Поэтому-то и браунинг лежит у вас в левом кармане, а не в правом. И здесь вы не случайно… Нет, нет, нас на пленку никто не записывает. Там, где я живу, — это исключено!.. И не отпирайтесь, вижу, что вы хотите мне возразить. Уж поверьте мне, старику, моему жизненному опыту. Я никогда не делаю преждевременных выводов, пока абсолютно не убежден в истине. Говорю вам с полной откровенностью, потому что очень хорошо отличаю русских эмигрантов и немцев от советских. А знаете почему?

— Нет, не знаю.

— Да потому что, как-никак, я — генерал-полковник царской армии, эмигрировал с разведкой и контрразведкой на Запад и должность в России занимал немалую, я был начальником управления по особо важным делам России. Вы, молодой человек, настолько прозрачны для меня, что я без какого-либо риска решил вам открыться, дабы оказать вам посильную помощь здесь, в Женеве… Покажите мне ваши руки.

Я показал.

— Вот видите, у вас на правой руке наколка. Для разведчика — это большой минус. Нельзя, чтобы немцы осматривали вас. Всегда помните, что у вас на правой руке. Вам эту татуировку сейчас иметь так же опасно, как потом, после войны, опасно будет иметь такую улику эсэсовцам. Нацистская татуировка у них на внутренней стороне бицепса под мышкой левой руки… Между прочим, в начале войны на отдельных участках фронта немцы приказывали выжигать на ягодицах советских военнопленных клеймо, подобно тому, как метят скот. Те, кому удалось бежать из лагерей, придя к своим, показывали свежее клеймо на теле, наглядное свидетельство того, что тебя ждет в фашистском плену. Недаром красноармейцы, попадая в критические ситуации на фронте, предпочитали сражаться с немцами до последнего патрона, до последней капли крови. Увидев, что подобная акция не возымела успеха, фашисты прекратили клеймение советских военнопленных раскаленным железом… А у вас, мой друг, трудности еще впереди, и вы их одолеете, хочу в это верить. А пока не стесняйтесь, пейте вино, ешьте фрукты. — Старец наполнил свой бокал.

Мы чокнулись и отпили немного вина.

— Между прочим, — изрек мой собеседник, — да будет вам известно, что с самого начала войны Германии с Советским Союзом белая эмиграция раскололась. Такие подонки, как генералы Краснов, Шкуро и еще кое-кто, были заодно с немцами, но большинство разведчиков и контрразведчиков русской эмиграции предпочли быть на стороне сражающейся Советской России, ибо они как истинные патриоты своей Родины и не мыслили поступить иначе… Вы молоды, вам надо набираться знаний, накапливать опыт, почаще слушать нас — стариков… А через фронт на советскую сторону я перейду на территории Австрии. — Он назвал населенный пункт, назвал и номер советского стрелкового корпуса, который должен освободить территорию Австрии от фашистов, и добавил: — А начальник особого отдела того стрелкового корпуса сейчас генерал-лейтенант Советской Армии. В тысяча девятьсот тринадцатом году он был прапорщиком, когда я брал его в свой аппарат. Талантливый был молодой человек! Я знаю, он обрадуется, увидев меня, своего крестного отца… Вам же, голубчик, я, возможно, облегчу вашу миссию в Стамбуле. Я знаю, ваш шеф Мержиль скоро летит туда. Я дам вам письмо к моему хорошему другу — полковнику царской армии, человеку вполне надежному. Он вас не подведет и сделает все, что от него зависит. Я в нем уверен, как в самом себе…

Мы сидели друг против друга, два русских человека, пили вино, курили. Старик жаловался мне на свой радикулит, смеялся, что так долго живет на белом свете и даже пережил своих четырех жен, а потом вдруг неожиданно сказал:

— Почему-то вспомнил сейчас Соньку — Золотую ручку. Удивительная была женщина. Талант уникальный. Мне о ней много рассказывал Федор Плевако, знаменитый русский юрист. Ведь надо же: сумела продать в Москве дом губернатора, торговала во Владивостоке американскими судами торгового флота, печатала фальшивые деньги… Она могла делать все, любую операцию проворачивала с блеском. Вот это были мозги! Русская нация! Еще Екатерина Вторая отчетливо понимала, какую великую неиссякаемую силу таит в себе русская нация… И она же, Екатерина Вторая как-то изрекла: «…Пусть вся Европа пойдет на нас, мы выдержим бурю и отразим удары. Пошатнуть могут мою державу и меня, но не опрокинуть вовсе, как иные троны. Великому русскому народу не страшны никакие жертвы. Россия непобедима!..» Россия — страна загадочная, — улыбнулся старец, — европейцу не понять, надо быть истинно русским человеком, чтобы познать Россию. Между прочим, история сохранила один любопытный факт, — продолжал он. — Однажды зимой к царю Александру II прибыл Бисмарк — «железный канцлер». Катались они на тройке с бубенцами по окраинам Санкт-Петербурга. Сосны в зимнем наряде, искрится снег, поземка метет. Летят они по завьюженному полю в соболиных шубах под звон бубенцов.

— Красиво? — спрашивает Александр II.

— Красиво! — отвечает Бисмарк.

И вот выскакивает тройка из-за леса и видят они, едет по дороге возок. Старая кляча везет стог сена, а наверху сидит мужичок. Кучер как-то не рассчитал и, выскочив на проезжую дорогу с поля, задел санями клячу и сбил ее с ног. Лошадь упала, мужичок тоже свалился на землю. Александр II рассердился, развернул тройку и оба — он и Бисмарк — побежали спасать мужичка. Вытащили его из-под лошади. Одной рукой он поддерживал пораненную руку.

— Никак зашиб? — спросил его Александр II.

— Ничего, батюшка! Ничего!

— Ты уж нас прости, — молвил царь и сунул мужичку в руку десять золотых десяток. — Никак сильно зашиб руку-то?

— Ничего, батюшка! Ничего! Обойдется!

Так они и расстались. По дороге в столицу Бисмарк спросил Александра II:

— Что это мужичок все одно слово повторял?

— Какое слово? — спросил царь. — Какое? A-а… «ничего»?

— Да-да, «ничего».

Царь не смог объяснить смысл, который вкладывал мужичок в слово «ничего», и сказал Бисмарку: «Вернемся во дворец, и мой переводчик вам объяснит».

Вернулись. Переводчик пояснил смысл слова «ничего». Бисмарк возвратился в Германию и заказал золотой жезл и ручку к нему из слоновой кости. На ручке просил выгравировать большими русскими буквами слово «НИЧЕГО».

Держа золотое острие жезла рукояткой вверх, Бисмарк, выступая перед генералами, восклицал:

— Вы, представители свободолюбивой немецкой нации, умеете храбро воевать за жизненное пространство, завоевывайте новые земли, но заклинаю вас воевать с нацией, которая говорит слово «ничего».

Бисмарк в этом слове видел великую терпимость русской нации к трудностям и предостерегал своих генералов…

После короткой паузы Белобородов добавил:

— Слышал я, поговаривают, что когда Бисмарк умер, то на его руке был перстень со словом «ничего». Вот, голубчик, одна из коренных причин того, почему русские побеждают немцев в военных баталиях — великая терпимость нации к трудностям… А на днях…

Мой собеседник уже не мог остановиться и как ни в чем не бывало «выдавал» историю за историей…

— Вот прочитал сегодня в газете «Le Matin» («Матэн») о французском авантюристе Пьере Дюране. Этот мошенник путем хитромудрых операций в Лондоне столкнул лбами два английских банка. Оба обанкротились, а он, шельмец, изрядно обогатился… А мне, знаете, припомнился наш русский супер-авантюрист Савинков.

— Савинков? — переспросил я.

— Нет, не политик-террорист, тот был бездарен. Я говорю о другом Савинкове, его однофамильце. Не человек — уникум! Все тот же Федор Плевако рассказывал мне о нем… Вот хотя бы взять одно нашумевшее тогда «дело». Хотите послушать?

— С удовольствием!

— В тысяча девятьсот третьем году в Париже Савинков стал торговать золотыми приисками России… И как все подстроил, подготовил, продумал, шельмец… Итак, однажды из газет парижане узнали, что русский миллионер, золотопромышленник Николай Федорович Сомов приехал в Париж продавать золотые прииски. (Белобородов отпил несколько глотков из бокала.) Парижский обыватель пялил глаза. Сомов разъезжал по Парижу в раззолоченной карете на семерке лошадей, запряженных «цугом». Сам правил лошадьми, сидел на облучке с золотым многолучистым причудливым орденом на груди. А первая лошадь белая в крапинках была цирковой, и она становилась на дыбы, красиво приплясывала на перекрестках улиц, при поворотах кареты. Не картина — загляденье! Газеты сообщали, где Сомов живет, какова его многочисленная прислуга, какие искуснейшие русские повара готовят ему специально русскую пищу, где он бывает по вечерам, чем увлечен, что любит, перечисляли его французских любовниц… И вот в назначенный день и час открылось в Париже его «торговое» заведение. Сомов, он же, как вы понимаете, Савинков, арендовал двухэтажный дом в центре города и соответственно его обставил. Его помощники, а их было человек сорок, имели на соседней улице свою костюмерную. Наряженные, они заходили в это «торговое» заведение, затем выходили, меняли одежду и грим в костюмерной и снова заходили… Таким образом, создавалось впечатление необычайной заинтересованности парижан в этом деле. Богачи стали проявлять интерес к этой «торговой конторе» и посылали туда своих представителей разузнать детали торговли и денежные суммы, которые требуются для заключения контрактов.

При входе в здание стояли люди, которые «своих» знали в лицо. И вот — первый незнакомец. Его пригласили в отдельную комнату на первом этаже для деловой беседы. Так — со вторым, третьим, четвертым — и, если претендент оказывался персоной достаточно серьезной, его препровождали к самому Сомову на второй этаж, где справа и слева были приоткрыты двери в комнаты и посетитель видел работающих машинисток, мог слышать, как им на немецком, английском, французском языках диктовали деловые контракты с отдельными фирмами и с частными лицами…

Посетитель направлялся в кабинет Сомова, за спиной которого на стене висела большая карта России, где в районе Лены и ее притоков многие места были обведены разноцветными кружочками. Все время к Сомову заходили его сотрудники, и он после короткого с ними разговора ставил на каких-то документах оттиск золотой печатью, подписывал документ золотой ручкой. На его столе лежали пятикилограммовые золотые слитки. Сам он был сосредоточен, немногословен и крайне деловит.

— Итак, — спрашивал он, — чем вы, сударь, интересуетесь и чем располагаете? — затем показывал на карте тот или иной кружочек, показывал фотографии того или иного «прииска». На снимках были запечатлены жилые здания, улыбающиеся рудокопы, места разработки золотоносного песка и золотые жилы в живой горной породе. Все это убеждало посетителя в том, что дело торговой фирмы вполне фундаментально.

А Сомов, подытоживая беседу, говорил:

— Вперед я денег не беру. Сначала снарядите свою экспедицию, состоящую из специалистов. Я даю вам адрес, сопровождающего, и вы едете на место. Если по возвращении ваши люди останутся довольны увиденным — заключаем договор-контракт. Вы мне выплачиваете наличными заранее оговоренную сумму и снова возвращаетесь на место, где уже занимаетесь добычей золота, предварительно оставив там своих людей.

Так он говорил всем. И в необъятную Россию потекли многочисленные научные экспедиции… Возвращались французы в полном восторге. Шум в прессе был поднят страшный. Сенсация!

— Как же можно было все это так провернуть?

— В том-то и дело. Все это было не так-то просто. Сомов предварительно сам выбрал места, где в породе были обнаружены золотые жилы, построил там жилые помещения, оградил зону. Закупил несколько мешков золотого песка-сырца на Монетном дворе в Петербурге и приобрел там же десятка два крупных золотых самородков. Привез закупленное в Сибирь и в определенные места закопал самородки. Его люди знали эти места. Песок рассыпал в водоемах, где он хорошо просматривался с берега. Когда же прибывали иностранные экспедиции, то золотые жилы они видели явственно в живой горной породе. Люди Сомова взрывали породу там, где были закопаны самородки, поэтому иностранцы их легко находили, а золотой песок был виден и невооруженным глазом. Все было детально и хитро продумано. Когда основные договоры были заключены и деньги Сомовым получены, стали появляться те, кто прозевали «выгодную» сделку, сулившую миллионы прибыли.

Тогда Сомов им говорил:

— Где же вы были раньше, господа хорошие! Вот есть еще нераскупленных мест эдак с десять (показывал фотографии), но ждать возвращения ваших экспедиций у меня уже нет времени. Если хотите, заключаем договора, вы сразу оплачиваете мне оговоренные суммы, я же вам даю фотографии и сопровождающего.

Наивные французы «клюнули» и на эту «липу». Сомов, получив от них деньги, покинул Париж. Сопровождавший французов сомовский агент, уже находясь в Сибири, скрылся. А прибыв на место по адресу, указанному на фотографии, «опоздавшие» дельцы обнаруживали глухую тайгу, где золота не было и в помине.

— Грандиозно!

— Таким образом три четверти всего золотого запаса Франции было вывезено в золотых слитках из Марселя в Америку на одном из американских крейсеров, а в Россию прибыла вскоре правительственная нота из Франции о крупной финансовой авантюре.

— И что же было потом?

— Да ничего. А что могла сделать Россия? Деньги были в Америке, да и Савинков в России тогда не жил.

— Любопытно, — сказал я.

— Многое зависит от способностей самого человека, от его природных данных. Опыт, практика, выгодные знакомства, изучение иностранных языков, начитанность, воспитание, культура — все, конечно, играет определенную роль, но главное, по-моему, врожденный талант. Особенно это касается разведки. Но здесь нужны и знание психологии, интуиция, какой-то особый нюх, я бы сказал, и железное самообладание… Ведь когда-то и я что-то мог, был, например, членом Английского парламента, а еще раньше — видным деятелем американского сената…

— И такое возможно?

— Возможно.

— Интересная была у вас жизнь.

— Сложная… Между прочим, известно ли вам, что у немцев до войны было в странах Западной Европы две с половиной тысячи платных агентов и двадцать тысяч «добровольцев», работавших на немецкую разведку «по идеологическим соображениям» или, как значится в нацистских документах, «из сочувствия к нацизму и к его антибольшевистской направленности». Третий рейх израсходовал за несколько лет двести пятьдесят миллионов марок на пропаганду и организацию работы пятых колонн…

В «тайной войне» немцы тоже имели значительные успехи. Им удалось на территории Голландии обезвредить и захватить 49 агентов английской и голландской разведок и выявить 430 связей в голландском Сопротивлении.

— А каким образом немцы так быстро оккупировали Францию?

— Абвер еще перед войной располагал всей документацией и фотографиями «Линии Мажино», причем получил их из рук французских военных. Добытые немцами сведения способствовали быстрому захвату этого гигантского укрепления… А вот особый случай. Забрасывался английский агент на секретный немецкий объект. Все сошло гладко. Документы подлинные. Но если бы гестапо проверило железнодорожный билет — агент был бы разоблачен. А дело вот в чем. В Кельне на железнодорожной службе контролер обычно пробивал билеты. Если бы гестапо запросило Кельн, то железнодорожная служба сообщила бы, что именно в тот день, когда агент проезжал якобы Кельн, билеты не пробивались, ибо контролер заболел фуникулярной ангиной. Сделай тогда гестапо запрос, и стало бы ясно, что прибывший военнослужащий — иностранный агент.

Я видел, что старик симпатизирует мне и старается обогатить меня интересными сведениями.

— В разведке надо опасаться «агентов-двойников», — говорил он. — С сорок первого по сорок третий год были подготовлены и переброшены из Англии в Голландию пятьдесят два агента. Все они были арестованы гестапо, и только потому, что один из пятидесяти двух оказался предателем. Сорок семь агентов были казнены, пятеро избежали казни: немцы рассчитывали заставить их говорить или хотели использовать в качестве приманки для других агентов… В разведке играют роль и национальные особенности человека, выраженные в его облике. А пол? Мужчина или женщина? Тоже играет значительную роль. История помнит случаи, когда разведчицы, находясь во вражеской среде, влюблялись, вступали в интимную связь и терпели провал. Главной причиной их гибели были женственность и эмоциональность, которые в какие-то моменты властвовали над их рассудком. Любовь и естественное стремление к личному счастью подвели этих женщин: они потеряли самоконтроль, изменили долгу и тому делу, которому служили, были разоблачены как разведчицы и погибли.

Правда, были случаи, когда женщины-разведчицы добивались поставленной цели, пользуясь своей красотой как основным козырем, приносящим желанный успех. Одна английская разведчица смогла заполучить зимой сорок первого года из посольства Италии в Вашингтоне итальянские военно-морские коды непосредственно от военно-морского атташе адмирала Альберто Ланса. Страсть и любовь парализовали волю адмирала, и он согласился работать против собственной страны только ради того, чтобы пользоваться благосклонностью красавицы.

— До чего же интересно вас слушать… Вы так много знаете…

— А вам надо тренировать память, — посоветовал мне собеседник. — Уделить внимание деталям, избегать случайных связей, надо иметь артистические данные, собирать любую информацию. При сжигании писем надо не забывать развеять пепел. Надо уметь предвидеть развитие событий, знать всевозможные хитрости и уловки… Оружие нелегала — эрудиция, острый аналитичный ум, твердая воля, способность принимать неожиданные решения. Надо знать международное право, секреты конспирации. Нелегал должен быть образованным, начитанным человеком, обязан знать иностранные языки. Опыт и практика дошлифуют его подготовку… Пустые каблуки, двойное дно чемодана, трости, авторучки, подкладка одежды, пуговицы, оправа очков, — вот места, в которые чаще всего прячутся документы…

Вальтер Шелленберг — один из руководителей немецкой разведки — имел искусственный зуб с ядом и перстень, в котором находилась ампула с цианистым калием. Еще в 30-е годы свои секретные фотопленки, завернутые в герметичную упаковку, он удачно провозил в набедренной бинтовой повязке, обильно пропитанной кровью. Создавалась видимость солидной опухоли. Ловко обманывал таможенных чиновников и пограничных стражей…

Говорят и пишут об утечке секретной информации. А многие ли знают, что в Швейцарии еще до первой мировой войны существовало нечто вроде биржи, где профессиональные шпионы продавали сведения о странах, которым они служили. Любой тайный агент мог купить у них все, что его интересовало…

— Получить секретную информацию, — после некоторого раздумья добавил Белобородов, — можно, конечно, разными способами и даже через газету, если вам известен условный текст той или иной заметки, которую в определенные дни печатает ваш коллега… Иметь непосредственную связь с агентом сложнее и надо быть всегда настороже, начеку. Если агент звонит своему напарнику и вешает трубку, а затем снова звонит и снова вешает — он предупреждает этим партнера об опасности, и тот меняет свое место конспирации. Если за вами следят, а вы выходите на связь, то можно поступить следующим образом. Подойдя к условному месту, вы глазами отыскиваете связного, берете сигарету в рот и судорожно ищете зажигалку. Это означает — «за мной хвост». Вскоре во втором условном месте часа через два, запутав следы и оторвавшись от преследователя, вы входите, скажем, в ресторан и встречаетесь со своим связным, порой для вас неизвестным агентом. Передаете ему шифровку. Затем через несколько дней в телефонной будке смотрите телефонную книгу на определенной заранее согласованной странице, находите, к примеру, две подчеркнутые карандашом фамилии — и становится ясно: ваша «почта-шифровка» дошла до адресата.

— Между прочим… — И я рассказал, как у меня в руках оказались необычные рисунки.

— А ну-ка покажите их мне! — И Петр Степанович стал внимательно рассматривать листочки. — Это, голубчик вы мой, не рисунки, а схемы секретных немецких военных объектов, точнее сказать — схемы стартовых площадок для запуска «Фау-1» и «Фау-2», находящихся во Франции. Очевидно, кто-то из наемных французских рабочих, работая у немцев на этих объектах, начертил их по памяти… Имел такое задание… А вот почему разведчик устроил «почтовый ящик» для передачи секретных сведений в стволе дерева рядом с детской площадкой… странно… ведь дети, играя, частенько залезают на деревья… Я постараюсь проследить, кому эти схемы предназначались. Вас эти схемы не интересуют?

— Нет, абсолютно!

— Тем лучше!.. Но это любопытная находка… Такими схемами англичане интересовались в сорок первом году, когда немцы, готовя такие стартовые площадки на территории Франции, собирались выпустить по Лондону одновременно более двухсот беспилотных самолетов-снарядов. Если учесть, что каждый такой снаряд весит около двух тонн, то можно себе представить их общую разрушительную силу… Но это было в сорок первом году, а сейчас у нас сорок четвертый… Интересно… И вот еще одна деталь, — сказал Белобородов. — Смотрите, этот чертеж подписан 144/7428 Дюбуа. Дюбуа — это псевдоним. Каждая страна у немцев закодирована. Для Швейцарии существует код 144. Значит, этот чертеж предназначался для Швейцарии — это первое. Второе: здесь сразу после кода стоят цифры 74, видите, а это значит, что номер швейцарского резидента также начинается с цифр 74. Допустим, его номер 7400. Этот чертеж посылался из надежного источника доверенным лицом, который поставил из номера резидента только первые две цифры, а именно 74. «28 Дюбуа» — это номер псевдонима. Возможно, вы столкнетесь с подобной секретной почтой и сразу сообразите, что к чему… Но главное, голубчик мой, это — интуиция, — после некоторой паузы произнес старик. — Правильно говорят, что разведчик должен обладать десятью качествами. С семью из них надо родиться, а три остальных можно приобрести. Врожденная интуиция часто спасает человеку жизнь… Но интересны и другие факты, порой не менее важные. Вот к примеру. Такая подробность. Если вы находитесь в Америке и пришли в гости к своему другу, а у него в это время были коллеги по работе. И вдруг оказывается, что ваш знакомый нуждается, допустим, в двадцати долларах. Ни в коем случае нельзя так просто (как принято у русских) дать ему эти двадцать долларов и сказать: «Вот возьми и купи, что тебе надо». В Америке не принято предлагать деньги, если тебя об этом прямо не просят, да еще без расписки и не оговорив сроки возврата. Такая, казалось бы, мелочь может кончиться для разведчика весьма плачевно. Этот промах может навести вражескую агентуру на ваш след. Или такой случай. Один немецкий агент забрасывался в Америку и захватил с собой американские газеты швейцарского производства. Сразу стало видно, что он прибыл из Европы. Такие газеты в американских киосках не продаются, а продаются те газеты, которые печатаются только в Америке. Агент был разоблачен. Другой немецкий агент в Англии спросил в железнодорожной кассе место в спальном вагоне, а такие вагоны в Англии были давно отменены. Агента также быстро раскрыли. Когда работаешь в чужой стране, надо хорошо знать язык этой страны, психологию людей, их традиции, устои, образ жизни, этикет, среду, в которой вращаешься. Англичан отличает их традиционная сдержанность, выработанная веками в силу оторванности от других стран. Англичане очень тактичные и практичные люди, крайне предупредительные, без тени фамильярности. У англичан, например, есть отличительная черта. Типичный англичанин носит вещи только английского производства. Вещи других стран он просто не замечает. Надо привыкнуть к английскому индивидуализму. Англичане никогда не приветствуют друг друга одной и той же фразой. Один скажет: «Доброе утро, мистер!» Второй ответит: «Чудесное утро, сэр, не правда ли?» Но англичанин глух и слеп, если дело не касается его лично… Кстати, надо уметь открывать пачки сигарет любых марок, многие открываются по-разному.

— Что, «горели» и на этом?

— Казалось бы, мелочь. Но в разведке мелочей не существует. Один крупный немецкий агент как раз на этом и был пойман. Вы располагаете временем?

— Да, конечно!

— Был и такой случай… После оккупации Франции в ее северном департаменте было назначено секретное совещание. Там должны были встретиться представители английского командования, французской компартии и их профессиональные агенты с представителями советского командования, должен был присутствовать и специальный посланник из Англии от де Голля. Совещание должно было обсудить вопросы о совместных действиях, связанных с организацией Сопротивления фашизму на территории Франции. Ждали самолета из Лондона. В одиннадцать часов вечера его не было, не было его и в двенадцать. Стали беспокоиться. Наконец послышался шум мотора. Зажгли костры, показался самолет и сбросил двух парашютистов. Все были обрадованы. Проверили документы, и совещание началось. Прибывший английский генерал и его адъютант были в хорошем настроении. Два дня совещались. Все главные вопросы совместных действий были решены. Отработали и будущие каналы связи. Решили, что будут действовать семерками. Все шло своим ходом, уточнялись места явок, пароли, вооружение подполья… И вдруг неожиданно умерли один русский и один француз. Заподозрили что-то неладное. Английский генерал и его адъютант тут же бесследно исчезли…

Только совсем недавно была определена личность этого «генерала». То был не английский генерал, а немецкий агент Артур Небель, шестидесятипятилетний гестаповец, знавший шесть иностранных языков. Оказывается, над Ла-Маншем был сбит тогда английский самолет и вместо настоящего английского генерала — представителя де Голля — и его адъютанта немцы за полтора часа сумели подсунуть двух своих агентов.

— За полтора часа?

— Факт остается фактом. Итак, опасный немецкий агент и его подручный скрылись. Затем вскоре на территории Франции начались поразительные события. Когда кого-нибудь из «маки» (партизан) или подпольщиков немцы схватывали и приговаривали к смертной казни, в ночь перед казнью к нему в тюремную камеру заходил неизвестный и сообщал, что он «свой человек» и ему поручено организовать побег, который на самом деле заканчивался удачно, и партизан или подпольщик, а иногда их было и несколько человек, возвращались к своим боевым друзьям после головокружительных гонок на машинах и перестрелок… Так повторялось несколько раз и в разных местах. Эти хитроумные «побеги» устраивал как раз тот немецкий гестаповец с помощью своих сообщников-агентов из группы Отто Скорцени, которые имели цель внедриться в ядро Французского Сопротивления… В конце концов, изменив внешность, отрастив бороду и сделав пластическую операцию на лице, гестаповец проник во Французское Сопротивление и стал выдавать фашистам его семерки… А совсем недавно, после открытия второго фронта в Европе, в маленьком французском городке, освобожденном американскими войсками, ночью из ресторана вышел американский полковник при орденах и особых знаках отличия и, будучи совершенно пьян, встал у двери и хотел закурить. Он вынул из кармана пачку американских сигарет, которых он, очевидно, раньше не видел. Рядом с входом в ресторан барражировал американский спецпатруль. Этот патруль и заметил, что американский полковник не может открыть пачку сигарет, грубо ее разорвал, вынул сигарету и закурил. Патруль арестовал его, и «полковником» оказался тот самый гестаповец Артур Небель.

— Поразительно! Вы великолепный рассказчик.

— Вот видите, опасный и очень опытный агент не знал, как открывается пачка американских сигарет, и это решило его судьбу.

Безошибочным чутьем Белобородов распознал во мне союзника, которому можно полностью доверять. Он продолжал:

— Быстрая и надежная передача сведений — кардинальная проблема всех разведок. Чтобы информация не потеряла своей ценности, немцы иногда прибегали к очень хитрому способу пересылки информации. Микрокамерой агент фотографировал секретные документы, уменьшив негатив до величины булавочной головки, помещал его под почтовой маркой на конверте и отправлял этим способом самое безобидное письмо. Впрочем, и это ухищрение было раскрыто. Боязнь проявить инициативу, действия по шаблону часто губили многих опытных немецких агентов, которые, к слову сказать, щедро финансировались сверху. Здесь, в Женеве, немцы придумали особый бизнес. Инсулин, морфий и гормональные препараты, повышающие мужскую потенцию, активно поступают в Швейцарию из Германии и пользуются большим спросом. Швейцарцы и иностранцы платят за них доллары и швейцарские франки, а немцы этой валютой снабжают свою швейцарскую агентуру… Но все равно до английской и американской работы в области разведки — им далеко. Те — большие специалисты в этой части, изобретатели… Англичане еще накануне войны через разведку третьей страны смогли заполучить гитлеровскую шифровальную машину. Таким образом им удавалось дешифровать радиограммы ставки Гитлера, верховного командования, сухопутных сил вермахта, абвера. Сообщения, передаваемые по радио, перехватывались, расшифровывались союзниками и докладывались Черчиллю и Рузвельту…

После некоторой паузы мой собеседник сказал:

— Но надо отдать должное и швейцарской полиции. Радистов, запеленгованных немцами на швейцарской земле, швейцарская полиция арестовывала, изолировала в тюрьмы, но не выдавала немцам, ссылаясь, что следственные дела еще не завершены… А скоро кончится война, и швейцарцы их выпустят на свободу. Я в этом глубоко убежден!

Несколько поразмыслив, старец сказал:

— Знаете, я подумал и решил вам предложить небольшой вояж. Надеюсь, вы справитесь с этим заданием. По возвращении вы отправитесь в Стамбул, и ваши следы, как я понял, потом затеряются. И это тоже важно. А дело вот в чем.

Я предлагаю вам завтра в 8 утра поехать на моей машине в Париж, а затем из Парижа на самолете — в Брюссель. Поедет с вами человек надежный и он вас везде прикроет. Это — наш человек. Фамилия его сегодня Штайнгельц, звать Фридрих. Он — заместитель начальника берлинской зондеркоманды, которая, действуя в Бельгии по приказу Гитлера, запеленговала в Брюсселе три источника нашей связи. Большой шеф едва избежал ареста.

— А кто такой Большой шеф?

— Польский еврей Домба, он курирует «Красной капеллой» — антифашистской подпольной организацией, действующей в основном в Берлине. Многие из них уже арестованы и расстреляны… Штайнгельц — агент-двойник, его семья взята нами в заложники, и он вас не выдаст. Риска особого для вас я не вижу. Другие мои связные в разлетах, их сейчас нет в Женеве. А дело несложное. Вот я и подумал о вас… Операция ваша заключается вот в чем. Вы прибудете в Брюссель (старец назвал адрес). Это будет день, когда наш агент обязан быть на месте. Звоните ему по телефону (старец назвал номер телефона). Вызовите Вернера, он работает в часовой мастерской. Вы ему скажете по-немецки: «Это я — Эснер, прибыл из Женевы, привез ваш заказ: партию часов». Он должен ответить: «Очень рад! Очень рад!» Это — пароль. В одних часах будет микропленка. Он ее ждет.

После того как немцы запеленговали три наших источника связи, они перебазировали свою зондеркоманду в Париж и Женеву. Их пеленгаторы, замаскированные под машины овощных магазинов, снуют здесь по городу. Надо в Брюсселе «разморозить» два наших радиопередатчика. Один — вы, другой — еще один наш коллега, чтобы немцы поняли, что брюссельское подполье не уничтожено, и тогда их зондеркоманда будет вынуждена вернуться в Брюссель. Это для нас очень важно. Когда вы прибудете в Брюссель на место, то за подъездом вашего дома Штайнгельц будет следить из окна противоположного дома. Его посты также возьмут нужный дом под наблюдение. Если квартира нашего агента «засвечена» и гестапо вас арестует, то Штайнгельц вас отобьет, скажет, что вы его человек. Если даже вас привезут в гестапо Брюсселя, возможно, группа захвата из гестапо не будет знать Штайнгельца в лицо, а в достоверность его документов не поверит, то он вас все равно выручит, ибо «в верхах» его хорошо знают. Когда вернетесь, получите вознаграждение 500 франков. Ну как?

— Согласен!

…Все было так, как и предсказал Белобородов. Меня никто не арестовал. Квартира в Брюсселе не была «засвечена». Штайнгельц настроил рацию, отбил ключом минут пять, и мы вернулись в Женеву тем же путем. Проезд через границу прошел также благополучно. Навестил Белобородова у Сосновского, получил вознаграждение…

Незабываемые часы провел я в беседах с Белобородовым. Сколько интересного, поучительного узнал я для себя!

Забегая вперед, скажу, что этого удивительного человека я видел в Европе еще три раза: дважды в Женеве в отеле, а третий, и последний, раз в городе Бромберге, уже освобожденном от фашистов… А затем неоднократно встречались у Абакумова на Лубянке… И опять мы сердечно беседовали… А тогда, после последней встречи в Женеве, я искренне желал ему осуществления его заветных надежд.