ТРОЙНОЙ ПРЫЖОК (май 71-го)

ТРОЙНОЙ ПРЫЖОК

(май 71-го)

На следующий день я сижу с офицерами у бассейна. Бассейн — один на Сахари-сити. В нем можно встретить советских офицеров, строителей Асуанской ГЭС, а также иностранцев, живущих под Асуаном.

Припекает. Скорпионы и фаланги, как всегда в мае, вылезают из нор, ползут к воде. Мы пьем маслянистую «Стеллу», положив ноги на стулья.

Рядом — немецкая семья. Говорят, что пожилые немцы — из бывших эсэсовцев. Насер принял их в Египте и расселил в Асуане, где они ведут бизнес и налаживают производство пива. Интересное соседство!

Белокожая молодая немка прыгает с вышки. Брызги долетают до нас.

Подходит Агапов, демонстрируя шрам на спине (бандитская пуля), затем небрежно кидает:

— Пойдем Жора, я научу тебя тройному прыжку!

После короткого колебания соглашаюсь.

На маленькой площадке у бассейна Агапов показывает, как надо разбегаться, скакать, прыгать и приземляться. Разбегаться, скакать, прыгать и приземляться. Разбегаться, скакать, прыгать и приземляться.

С трудом осваиваю эту технику.

Вначале выполняется первый элемент — скачок, первое касание происходит той же ногой, затем — шаг и касание другой ногой и заключительный элемент — прыжок. Вздымая кучу пыли, мы приземляемся на красноватый нубийский грунт.

— Ничего, сынок! Будешь прыгать, как Виктор Санеев, — шепчет Агапов и заставляет прыгать раз пять.

Прыгать, как Санеев?

Странная настойчивость, я не могу сказать «нет» под прицелом его неподвижных рыбьих глаз.

Разбег — и удар пришелся на левую (хруст), потом на правую (хруст), и так по новой.

Прыжки аукнулись на следующий день.

Раннее утро. Звенит будильник. Не могу подняться — так болят колени. Ноги не держат.

С трудом натягиваю авероль и, стараясь не сгибать колени, выхожу к ступеням. Меня ждут в «козлике».

Делаю два шага по ступеням и с грохотом падаю на красноватый африканский глинозем.

Дружный хохот. В результате — локоть сильно поврежден.

Меня везут в санчасть.

Там военврач осматривает руку, смазывает меркурохромом.

Если в Советском Союзе смазывали раны зеленкой и йодом, то в английских колониях пользовали меркурохром. Он отличался ярким красным цветом и отсутствием запаха. Этот антисептик, внедренный англичанами в 1919 году, был признан много лет спустя опасным из-за содержания ртути.

Доктор Птичкин, принявший уже дозу спиртоколы, намазал мне локоть меркурохромом, а потом, подмигивая, достал новинку — французский гипсовый бинт, который только что получил на складе.

— Необходимо обездвижить верхнюю конечность! — обмакнул бинт в воду и намотал мне на руку.

Вскоре гипс засох, и рука оказалась обездвиженной.

В таком виде я продолжал работать. Ездил на «козлике» в пустыню, сидел на КПП, торговался с Хаджаджем и даже ходил в летний кинотеатр.

На второй или третий день в локте появилась тупая боль. Она ползла все дальше по руке. Я начал постанывать. Поднялась температура.

Доктор Птичкин, занюхав спиртоколу египетским крекером, потрепал меня по голове — все будет хорошо, сам увидишь!

На коленях у него лежали воспоминания Жукова — недавно появившиеся, и он бормотал:

— Вот это полководец! Ну почему мы не дошли до Ла-манша? Показали бы вам, господа англичане!

На шестой или седьмой день в Асуане стояла жуткая жара, и я почувствовал, что загибаюсь. Действовать надо было немедленно. Пересчитал фунты: их было около сорока. Переоделся в гражданское и на попутке доехал до асуанского вокзала. Там фунтов за двенадцать купил билет первого класса до Каира. Ехать предстояло всю ночь.

Я мотался на нижней полке, скрежеща зубами. Пот лил градом.

Ту ночь я не забуду никогда — зловещую луну над Нилом и стук колес, а также бред, в котором представал то Аменхотепом, то Тутанхамоном.

Рано утром, приехав в Каир, взял такси и рванул в советский военный городок.

Вошел в полевой госпиталь и сказал просто:

— Подыхаю.

Дежурный врач быстро осмотрел меня, положил на операционный стол и дал чего-то выпить.

Скальпелем взрезал гипс. Его глазам открылось удивительное зрелище: там, где был локоть, вздулся громадный гнойный пузырь размером с апельсин.

Тем же скальпелем он рубанул по пузырю: вылился стакан гноя.

Наступило мгновенное облегчение.

Врач впрыснул антибиотик, продезинфицировал рану, замотал обычным бинтом и сказал:

— Еще бы пару дней — и мог лишиться руки.

И велел недельку полежать.

Как был в состоянии эйфории, я вышел на улицу.

Сашу в Наср-сити я не застал, он был на канале.

Весь день я думал, как избавиться от Асуана и радиолокационных махалок. Наутро пошел в военный госпиталь и потребовал перевести меня в Каир — по причине высокого давления.

Ртутный столбик действительно зашкаливал — после всех приключений. А может, врач пожалел меня…

Полковнику Квасюку не оставалось ничего другого, как подписать приказ о моем переводе в Каир, в штаб ПВО.

Победа!

Я сел в вагон первого класса и на этот раз с приятным чувством поехал в Асуан, купив в привокзальном киоске пачку бульварных французских газет и журналов.

Во «Франс Диманш» прочел историю о бывшем офицере СС, который сделал операцию по смене пола и стал великолепной женщиной.

Было написано: бывший штандартенфюрер СС Хорст Н. стал дамой. Красивая блондинка была в «той жизни» жестоким арийским мачо, который расстреливал партизан. Теперь Хорст Н. испытывает многократные женские оргазмы. Помог ему профессор Абу-Сейф, каирский врач, владелец частной клиники в Гизе.

Обдумывая чудесное превращение бывшего эсэсовца, я забылся тяжелым сном.

Когда подъезжали к Луксору, пристал сосед по купе, советский полковник в штатском:

— Переводчик, слышь, пойдем в Долину царей!

Но я забился в угол на верхней полке и бормотал:

— Не пойду! Не заставите!

Потом жалел, что не пошел в Долину царей: увидел ее лишь много лет спустя.

В Сахари-сити я нагло ушел в санбат и там залег на десять ней. Греясь на раскладушке в колониальном саду под бананами, читал «Тошноту» Сартра, экзистенциальные эссе Камю, и мне казалось, что жизнь прекрасна. В тот момент я забыл об опасности радиолокационного облучения.

А выписавшись, собрал вещички и уехал в Каир, осыпаемый ругательствами командного состава.