КАИР — ПЕРВЫЕ ДНИ (февраль-март 71-го)

КАИР — ПЕРВЫЕ ДНИ

(февраль-март 71-го)

Квасюк поселил меня в пансионе «Дахаби», что в Гелиополисе. Это хороший район, как Арбат в Москве. Старая покосившаяся вилла со следами колониальной роскоши затерялась в переулке рядом с площадью Рокси. Грузный бауаб (консьерж) провел меня в квартиру на первом этаже.

Там было темно, деревянные ставни закрыты, как принято в Египте.

Поставил чемоданчик. Распахнул окна. Осмотрелся: яркие лучи солнца затопили комнату, осветили колониальную мебель — этажерки, столики для чая, кресло. На книжной полке — романы на английском 30-х — 40-х годов. Запомнил тисненный золотом корешок на английском: Перл Бак: «Земля».

Испытал чувство давно забытого и вновь узнаваемого. Это чувство не раз посещало меня в Египте.

В том же пансионе «Дахаби» мне явился во сне британский солдатик, который жил в Каире в 42-м и погиб в пьяной драке на улице Пирамид.

С грохотом ворвался сосед по квартире, лейтенант Женя Крахмалев:

— Ты кто? Ты почему? Ты здесь?

И тут же, не дожидаясь объяснений, предложил купить у него фотоаппарат «Зенит» — всего за 20 фунтов.

— Он новый! Здесь на базаре стоит 40!

— Зачем он мне?

— Каир будешь снимать.

Но я засомневался. И был прав. За 20 фунтов с небольшим я купил вскоре часы «Ориент». А Каир пару раз снял допотопной «Сменой».

Женя достал фотографию невесты — стюардессы на теплоходе «Шота Руставели» и застонал:

— И этого человечка, такого близкого, такого родного, хочется прижать!

Обычный казарменный бред, коему свидетелем я был не единожды: советские военные — как дети.

Женя действительно женился на стюардессе, но через пару лет развелся: его переманила корректорша по прозвищу Белка в «Воентехиниздате» на Красносельской улице.

Судьба Жени, как и многих виияковцев, оказалась незавидной: распад СССР сделал профессию военного переводчика ненужной. Многие из них пошли челночить по Ближнему Востоку, разбрелись по далеким странам и регионам. Самый известный — Виктор Бут — попал в американскую тюрьму.

Первая ночь в пансионе «Дахаби»: я лег, долго не мог заснуть, наконец забылся туманным, тяжелым сном.

Что-то заставило меня проснуться. Открыл глаза и истошно закричал не своим голосом: на плече сидела большая черная крыса и терла лапками мордочку.

Вскочил, но крыса, опередив меня, была уже в коридоре. Я гонялся за ней по всей квартире, пока она не забежала в ванную. Я закрыл дверь ванной, схватил швабру и начал колотить по стенам. Крыса вертелась, как мотоциклист по вертикальной стене. Так продолжалось минут двадцать. Я почти добил крысу, когда она ускользнула в вентиляционную трубу.

После этого я заметил многое: и громадных рыжих тараканов, которые сидели по углам, и трещины на стенах.

Стало страшно: куда я попал?

Но утром яркое солнце пробилось сквозь ставни. Я вышел на улицу и вдохнул ароматный теплый воздух, хотя на дворе было начало марта.

Гелиополис сохранял беззаботность и легкость жизни, как в добрые колониальные времена. Сидели шейхи в галабиях, разложив газеты. Рядом — стопки подержанных западных журналов: «Пари-матч», «Тайм», «Ньюсуик». На глянцевых обложках — портреты Солженицына, советские бомбардировщики «Ту-16» над Каиром, Том Джонс и Брежнев. «Тайм» месячной давности стоил 25 кыршей (пиастров).

С удовольствием прочел статью про СССР на крыльце гостиницы: грубые антисоветские выпады тронули комсомольскую душу.

Чашка крепкого кофе «масбут» с кардамоном и дым «Килубатры» окончательно вернули меня в хорошее расположение духа.

В 71-м жизнь в Каире все еще была комфортной для иностранца: местные аксакалы в галабиях кланялись и говорили «мистер». Тут же за углом была прачечная. Я сдавал им сразу охапку рубашек, а вечером получал их выстиранными и выглаженными, уложенными в красивые стопочки. Мальчишка был готов донести мне их до дома за пять пиастров-кыршей.

Днем пришла убирать служанка-хадима, крупная тридцатилетняя баба в черном балахоне, которая смахивала пыль страусиным пером. Я, как советский юноша, тогда ничего не знал про особую роль служанок в тайной жизни Каира. Но бауаб мне постоянно подмигивал и бормотал какие-то египетские поговорки с сексуальным подтекстом типа: «У кого поутру хорошо стоит, тот весь день удачно мастерит». Я же был молод и наивен: секс с такой служанкой мне представлялся невозможным.

В первые же дни я пристрастился к апельсинам «навелинас». Обычно у уличного торговца я набирал два-три кило в свой студенческий портфель-баул и лопал дома.

Неделю спустя я не мог смотреть на апельсины. Не мог на них смотреть еще лет 20, а то и 30. Лишь недавно любовь к апельсинам вернулась.

На улицах Гелиополиса попробовал еду простых феллахов — фуль. Продавец размешивал черпаком кашу из черных бобов и шлепал в разрезанную лепешку — эйш балади. Вкусно. Стоило пять кыршей. Попробовал сладкий картофель батат — не понравилось, больше не брал. Но весьма понравились бутерброды с жареными ягнячьими колбасками.

На улицах у местных лавок висели бараньи туши. Они все были как бы покрыты карминовой краской, и я не понимал — может, для дезинфекции? Как мне потом объяснили, баранье мясо в контакте с воздухом само покрывается защитной карминовой пленкой, которая спасает от порчи.

На одной из соседних улиц обнаружил французский книжный магазинчик — Librairie Hachette. Увидел россыпи недоступных в Москве «карманных книг» и свежие номера «Пари-матча». С ходу купил «Раковый корпус» Солженицына на французском. Потом долго недоумевал — что находят в этом скучнейшем тексте?