Тройной сеанс

Тройной сеанс

Абдулова неожиданно вызвали выступать по радио, и он приехал ко мне часа на два позже условленного времени.

Ярон был по каким-то делам поблизости от гостиницы «Москва», где я тогда жил. Чтобы лишний раз не ездить, он решил зайти ко мне раньше. А Максим Дормидонтович Михайлов прибыл в точно условленное время. И получилось так, что все трое пришли одновременно.

Признаться — я был озадачен.

Рисовать сразу троих невозможно. А тут — все «народные». С кого начинать? Как бы кого не обидеть.

Григорий Маркович Ярон — он все понял — показал углом глаза на Михайлова:

— Начните с него. Он народный СССР, а мы рангом пониже. Мы подождем.

А Максим Дормидонтович как вошел, руки на животе сложил и стоит — ну прямо как на сцене. Именно в этой позе я видел его в спектаклях и концертах.

Казалось — взмахни палочкой дирижер или ударь по клавишам аккомпаниатор, и пойдут гнуться колонны под натиском знаменитых Михайловских низов.

Вижу — позу искать нечего, все ясно. И лицо характерное. Легко на шарж ложится. Остается только рот на низкой ноте поймать.

Объяснил я ему свою задачу и попросил петь. Он не тенор, ломаться не стал: раз для дела нужно — пожалуйста.

Он поет, а я, как до низкой ноты дойдет, тороплюсь — рот рисую.

Тут опять пришел на помощь Ярон.

— Ты, Максим,— сказал он,— возьми нижнее «фа» и веди сколько духу хватит. А вы, — подмигнул он мне, — вы не торопитесь. Он это «фа» хоть до утра тянуть может.

Пока я рисовал, Осип Наумович Абдулов рассказывал, как его из Художественного театра уволили. Теперь, уже много лет популярный и любимый зрителями актер, он вспоминал эту давнишнюю историю без огорчения и даже с юмором.

М. Михайлов

А дело было так:

Началу артистической карьеры Абдулова мешало то, что он был хромым. Но его дарование было настолько ярким, что зритель, захваченный игрой артиста, забывал об этом недостатке. Молодой актер решил поступить в труппу Художественного театра. Приняли его условно. Решающее слово оставалось за Станиславским.

О. Абдулов

Константин Сергеевич был болен. Он работал с актерами у себя дома, но иной раз заглядывал и в театр. Приехал он как-то на репетицию, посидел, посмотрел и говорит режиссеру:

— Хорошо в толпе этот актер играет. Сразу видно, что понял «систему», у него совершенно по-мхатовски получается. Что-то я его не помню. Как фамилия?

— Абдулов, — ответил режиссер. — Он недавно поступил. Мы еще не успели вам его показать.

— Мне он нравится, — сказал Станиславский. — Передайте ему, что я его считаю «нашим».

Абдулов был счастлив, узнав, что сам Станиславский похвалил его.

Прошло несколько месяцев.

Константин Сергеевич снова посетил театр, и опять во время репетиции. Только другой пьесы. Абдулов и здесь был занят в какой-то маленькой роли.

Станиславский подозвал его к себе, приветливо поздоровался, а затем сделал замечание:

— Вы, конечно, очень хорошо это делаете, но нельзя же, голубчик, совершенно одинаково хромать в двух разных спектаклях.

Когда Станиславский узнал о настоящей хромоте Абдулова, он сказал режиссеру:

— Это уже, сударь мой, ни в какие ворота не лезет. Может быть, этот актер — гениальный?

— Гениальным его не назовешь, но он безусловно талантлив, — ответил режиссер.

— Ну, знаете, — заявил Станиславский, — чтобы служить в Художественном театре с таким недостатком, надо быть гениальным.

— На этом, — сказал в заключение своего рассказа Абдулов, — и закончилась моя карьера во МХАТе.

— Это что! — воскликнул Ярон.— А вот у меня был случай! Летом одна тыща девятьсот семнадцатого года я работал в петроградской оперетте. Играли мы в открытом театре зоологического сада. Сезон открыли «Графом Люксембургом». Я был занят в очередь с комиком С. Второй спектакль играл он. А потом меня стали назначать во все спектакли подряд. Играю день, играю два, играю неделю… Ну прямо ни одного свободного вечера. Прихожу к антрепренеру.

— Здрасте, — говорю, — как же это так получа…

— Так и получается, — перебил антрепренер, явно ожидавший моего визита, — только я ничего не могу поделать.

Г. Ярон

— Но С. не такой уж плохой актер, — возразил я, — почему вы его не занимаете?

— Я тоже считаю, что он неплохой актер, но бегемоты о нем иного мнения.

— Не понимаю: какая связь между бегемотами и моей просьбой о соблюдении очереди?

Связь оказалась простой.

У С. был на редкость пронзительный голос; кроме того, он старался на сцене разговаривать как можно громче. От его крика в расположенном рядом с театром вольере просыпались бегемоты и принимались реветь. Нетрудно представить, что происходило со зрителями.

Вот от чего иногда зависит карьера опереточного комика.

— М-да, — прогудел Максим Дормидонтович.

Можно было подумать, что за этим последует рассказ о каком-нибудь курьезном случае из его актерской жизни.

Но внимание его было занято за рисовками.

— М-да, — повторил он, — Абдулова и Ярона вы схватили, а вот я, кажется, не очень-то.

— Не могу сказать, что я в восторге от своего портрета, — возразил Абдулов, — зато Ярон и Михайлов удались.

— А день-то у меня сегодня зоологический, — лукаво сказал Ярон, — слушаю я вас, и на память приходит старая басня с зеркалом.

Ярон еще раз посмотрел на рисунки и уже серьезно добавил:

— Но если по правде сказать, мне кажется, вы оба похожи, а я — нет.