ЕДА

Выступил с краткой речью секретарь партбюро Паша Загорунин.

А что я могу сказать? Что абстрактный рекордный урожай зёрна мало радует меня, потому что в магазинах нет мясных продуктов, а в провинции нет молока, картофеля и круп, за сахаром давка. Мало радует, потому что кур в "Литературной газете" продают по талонам, хранящимся у Пети Полосухина.

Но я промолчу, потому что сказать такое на собрании — совершить бессмысленное самоубийство, да и испортить людям праздник — а для них это действительно праздник, других праздников они не знают. Вот и иду к тёте Лизе за "спец." корейкой и сосисками, да за копчёной колбасой по протекции Елены Игоревны. Сам по себе я ничего не значу, но как сотрудник Елены Игоревны приобретаю косвенное Право на часть причитающихся ей жизненных благ.

Омерзительна, оскорбительна эта суета, давка вокруг простейшего — еды, получаемой как привилегия. Народ этих продуктов сегодня, как и завтра, не увидит. И подумалось мне, что при нашей, при царской, то есть, власти подобного не было и не могло быть в принципе.

Страх сделал из людей обывателей, лишил их гражданского чувства.

— "Народ и партия едины".

— Едины, едины, только отлюбитесь!

Вот и Рита Заменгоф возмущённо требует допуска к закрытому распределителю, вместо того, чтобы поставить вопрос в принципе: почему нет еды? Тоталитарная террористическая система формирует принципиально обывательское мышление. Тем самым деградирует сознание, деградирует нация.

А курица мне все-таки досталась: Полосухин дал талон.

Перед выездом с работы я позвонил домой.

— Теперь ведь за колбасу и убить могут, — предупредила сестра.

— Ничего. Я буду колбасой отмахиваться.

Я нёс её на весу — полученную в льготном литгазетовском буфете, окаменевшую и величественную, как мрамор, колбасу — через морозную Москву, мимо пустых витрин и прилавков с рыбными консервами, сквозь мороз и метельную тьму — для встречи Нового, 1979 года.

На Рождество была большая радость — свергнут коммунизм в Кампучии. Добрый знак для нас.