НА ВОСТОК

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НА ВОСТОК

Уже несколько месяцев Курако живет в Петрограде. Он занимает номер в лучшей столичной гостинице. Из окна он видит широкую площадь с храмом-колоссом, произведением знаменитого Монферрана. Дальше расстилается величественная набережная Невы.

В великолепной столице Курако чувствует себя одиноким и заброшенным. Он не знает здесь никого, кроме нескольких друзей-южан, которых сам же привез в туманную столицу. С ними он должен отправиться в лесные сибирские дебри. Каждый день являются сюда доменщики Донбасса и задают один и тот же вопрос: «Когда же, наконец, поедем?» Этого с нетерпением ждет и Курако.

Изредка раздается телефонный звонок. Опять то же самое. Успокоительные слова. Судьба «Копикуза», общества по разработке угольных копей Кузнецкого бассейна, решается в банках и министерствах. Директор — распорядитель общества — предлагает терпеливо ждать.

Курако томится от бездействия. С ненавистью глядит он на холодную, чисто подметенную площадь, на малахитовые колонны монументального Исакиевского собора. Финансовые и придворные тузы взвешивают выгоды еще одной промышленной авантюры. Пока Курако изучает на географической карте маршрут, который должен его привести за тысячи верст отсюда, к затерянному в тайге городку Кузнецку, в деловых кабинетах идет торг угольными пластами Сибири. К этим минеральным богатствам протянули руки отечественные дельцы и банкиры двух европейских столиц.

История с эксплоатацией недр Кузнецкого бассейна тянется не со вчерашнего дня. Но никак не сдвинуть дело с мертвой точки. Проблема чересчур сложна. Нужен капитал, инициатива.

Перед войной случайно было обращено внимание на угольный район, входивший в Алтайский округ. Личной собственностью самодержца России являлся этот район, как и богатейшие риддеровские полиметаллические месторождения в Забайкалье. Забайкальскими и алтайскими землями ведала канцелярия «кабинета его величества». Кабинет еще в прошлом веке сделал попытки самостоятельно добывать серебро и свинец в Забайкалье, но оставил их из-за трудностей. В 1910 году богатый Риддер был отдан за бесценок Уркварту. Кузнецкий бассейн представлял собой мертвый капитал. Уголь не разрабатывался из-за отсутствия поблизости рынков его сбыта. Неожиданный интерес к нему проявила личность, не имевшая никакого отношения к промышленности. Это был Владимир Трепов, брат небезызвестного Дмитрия Трепова, петербургского градоначальника, которому принадлежит историческая фраза «патронов не жалеть».

Бывший ташкентский губернатор, член государственного совета, Владимир Трепов в годы жестокой реакции оказался в оппозиции к Столыпину, вершившему судьбы страны. За это он получил отставку и заграничное путешествие. Вернувшись в Россию, Владимир Трепов дал обещание не заниматься больше политикой. Он выпросил у Николая II в концессию на девяносто девять лет землю между Томью и Обью, по территории равную европейскому государству. Это были богатые угленосные земли.

Трепов ходит по банкам, промышляя сибирскими недрами. Он сулит огромные барыши: «рубль на рубль» вложенного капитала. Но банкиры России не верят. Они не хотят рисковать. Приходится избрать единственный путь, испробованный десятками разных коммивояжеров по распродаже родины. Трепов едет в Париж, захватив концессионный договор, образцы и анализы угля. Ему удается заинтересовать не очень солидную фирму «Акционерное общество железных дорог Африки и Азии». Трепов обещает покровительство «кабинета его величества», козыряет своими придворными связями. Директор общества колеблется, посылает двух своих инженеров на разведку в далекую Сибирь. «Алтайская экспедиция» — под таким названием вышел труд инженеров; Громье и Барильона. Они дали благоприятный отзыв о Кузнецком бассейне и о ближайшем Тельбесском железорудном месторождении. В ноябре 1913 года министерство торговли и промышленности зарегистрировало акционерное общество «Копикуз» с капиталом в 6 миллионов рублей.

Надо, однако, создать рынок кузнецкому углю, прежде чем взяться за промышленную разработку копей. Трепов пускает в ход свои связи. Главное артиллерийское управление гарантирует военные заказы. Министерство путей сообщения — заказы на рельсы. Остановка, казалось бы, за небольшим — за металлургическим заводом, который явится главным потребителем кузнецкого угля. На постройку завода требуется очень крупная сумма — 100 миллионов рублей. Этого не осилить даже акционерному обществу с правлением в Париже. Бывший ташкентский губернатор проявляет необыкновенную коммерческую предприимчивость. Поиски капитала не напрасны. Кузнецким углем заинтересовалась крупнейшая во Франции фирма «Шнейдер — Крезо», выпускающая на своих заводах пушки. В Алтайский округ снаряжается новая экспедиция.

Уже четыре месяца велись в Сибири разведывательные работы. Геологическую партию возглавлял профессор Лутугин — ученый с мировым именем. У него свой, разработанный еще в Донецком бассейне, метод прослеживания путаных путей угольных пластов. Он собирал и изучал под микроскопом срезы пород, облегающих угольные пласты. По этим сопутствующим породам, которые получили название «свит», геологи следили за прохождением пластов угля. Таким методом был обнаружен на реке Томи, у деревни Балахна, выход угольного пласта толщиной в 15 метров. Точно такие же породы удалось обнаружить за 200 километров от Балахны. По примерному подсчету Лутугина, запасы угля в Кузнецком бассейне определялись в 250 миллиардов тонн. Это больше, чем угольные запасы Германии вместе с Англией.

Колоссальные богатства руды раскрывала гора Тельбес. Руда черна, и куски ее при ударе друг о друга звенели глухо, как чугун. Мягкая пыль магнитного железняка приставала к молотку. В экономической ценности Кузнецкого бассейна никто из участников экспедиции не мог сомневаться. Уголь и руда заслуживали вложения капитала на разработку рудников и копей, постройку крупного металлургического завода, проведение железной дороги.

Начавшаяся империалистическая война спутала все карты. Иностранные банкиры в это тяжелое время не хотели рисковать капиталами.

В годы войны деятельность акционерного общества «Копикуз» не замирает. Владимир Трепов переуступает обществу свои права за куртаж в 100 тысяч рублей. Он ограничивается ролью председателя правления со стотысячным окладом в год. Фигуру бывшего ташкентского губернатора заслоняет директор-распорядитель общества — инженер Федорович, сын адмирала Черноморского флота, спустя шестнадцать лет оказавшийся перед советским судом в процессе «Промпартии» и осужденный за тяжкие преступления против родины. Директор-распорядитель лезет из кожи, чтобы упрочить положение «Копикуза».

Пользуясь связями Трепова, «Копикуз» добывает заказ Главного артиллерийского управления на поставку побочных продуктов коксования — бензола и толуола. Это материал для взрывчатых веществ, в которых правительство ощущало нужду. «Копикуз» получает ссуду в 2 миллиона рублей и приступает к постройке коксохимического завода. В 1915 году закончена проходка шахты в Кольчугине, выстроены рабочие казармы и дом директора-распорядителя, с биллиардной, зимним садом и столовой на сто персон. К весне следующего года железобетонный каркас завода высился на левом берегу Томи. Оборудование для него поставляла Англия.

Но копи не могут существовать без металлургического завода: рынок сбыта угля не надежен. Снова пускаются в ход связи Трепова. Его брат еще продолжает занимать пост министра путей сообщения. Это оказывает решающее влияние на получение казенного заказа. Заказ не шуточный — на 87 миллионов пудов рельсов и скреплений. Почти реальностью становится металлургический завод в Сибири такой мощности, какой не знали ни Урал, ни Донецкий бассейн. Осталось сделать еще; один шаг — получить крупную правительственную ссуду. Этот вопрос осенью 1916 года решала Государственная дума. Законопроект о ссуде был провален. Правление «Копикуза» обращается к министерству финансов за 12-миллионной ссудой. Телеграммой вызывается в Петроград знаменитый доменщик Михаил Курако.

Разыгравшиеся в стране великие события меняют многие планы. На улицах столицы демонстрации. Остановились заводы. Газетчики кричат во весь голос: царь отрекся от престола. Образовано Временное правительство. У булочных — толпы горожан. Солдаты перестали становиться во фронт перед генералами. В несколько, дней развалилась монархия, державшаяся в течение трех столетий.

Курако встретил Февральскую революцию восторженно. Вместе с толпами манифестантов он шагал по питерским улицам, еще недавно казавшимся ему чужими и холодными. Празднично развевались знамена. Еще силен был дурман иллюзий, навеянных первыми декларациями Временного правительства. Кой-кто еще верил, что захватившая власть буржуазная клика обеспечит гражданские свободы, накормит, даст желанный мир. Этими иллюзиями питался и Курако. Он жил по-прежнему своей большой мечтой об индустриальном гиганте. Февральская революция, казалось ему, откроет все шлюзы огромному потоку творческой энергии, созидающей технической мысли. Новая власть осуществит его грандиозные замыслы, цель которых — экономическое благо страны...

В России двоевластие. С одной стороны — буржуазное правительство, приказчик финансовой фирмы «Англия и Франция», с другой — Совет рабочих и солдатских депутатов, представляющий интересы беднейших масс — девяти десятых населения страны.

В эти дни революционного подъема в номер гостиницы, где проживал Курако, явилась делегация из четырех доменщиков, приехавших с юга.

— Нас послали за тобой, — говорит Максименко.

— Ты избран в Юзовский совет рабочих депутатов.

Доменщики зовут Курако в Донбасс. На заводах явочным порядком вводится восьмичасовой рабочий день, устанавливается рабочий контроль на производстве.

— Ты нам нужен, Михаил Константинович, едем с нами.

Курако переживает большую внутреннюю борьбу. Несколько часов назад ему сообщили, что окончательно решается судьба завода в Кузнецком бассейне.

К концу подходят споры в правительственных кругах о Кузнецком бассейне. Углепромышленники требовали отмены копикузовских концессий. На угольный район в Сибири, убеждали они, должны быть свободные заявки, как в Донецком бассейне. Правление «Копикуза» нажало на министерство торговли и промышленности, используя все свои связи. Можно рассчитывать на победу «Копикуза» в этой конкурентской борьбе.

Взволнованный, Курако ходит по своему номеру в петроградской гостинице. Он хочет оправдать себя в глазах товарищей. В Сибири ждет его широкое поле деятельности. Промышленность на Востоке начнет новую историю экономической жизни страны. Из Кузнецкого бассейна длинные товарные составы повезут прекрасный уголь к горе Магнитной. Уральская руда и кузнецкий уголь сделают чудеса. Американизированные домны будут выплавлять в сутки тысячи тонн чугуна. Заводы получат полную механизацию. Донецкому бассейну суждено историей отойти на второй план. Наступил счастливый момент, когда Курако сможет, наконец, осуществить план всей своей жизни. Нет, он не хочет возвращаться на юг!

— Как же мы без тебя, Михаил Константинович?

Раздается громкий стук в дверь. Входит директор-распорядитель правления «Копикуза». Он вопросительно смотрит на незнакомых ему людей и вытаскивает из портфеля пачку бумажек.

— Вот читайте... Победа!

Договор «Копикуза» с Временным правительством скреплен солидной печатью. За «Копикузом» сохраняются все права, предоставленные ему кабинетом его бывшего величества и свергнутым правительством Николая.

Временное правительство гарантирует даже дополнительные льготы обществу по разработке недр Кузнецкого бассейна.

— Как скоро вы можете отправиться, Михаил Константинович?

Курако больно смотреть на стоявшую в углу группу южан. В эти минуты решается судьба знаменитого доменщика. Он обрывает нить, четверть века связывавшую его с южной металлургией.

— Завтра выезжаю!

Доменщики юга больше не увидели своего учителя и друга, прославленного «победителя печей»...

В дни Великого Октября, дни коренной ломки буржуазной и помещичьей собственности, Курако со своей конструкторской группой находился в Томске. Капиталы десятков акционерных обществ уже были объявлены национальным достоянием, как и банки, недра, заводы, железные дороги. «Копикуз» еще некоторое время существовал, получив даже государственную субсидию: страна нуждалась в угле и металле.

Сапоги немецких оккупантов топтали Украину, Страна лишилась Донецкого бассейна и металлических заводов юга. Выплавлялись только 30 процентов всего количества чугуна, которое Россия имела до революции. Добыча угля упала на 90 процентов. В 1918 году Ленин высказывает мысль, что пролетарское государство имеет в резерве гигантские неиспользованные залежи коксующегося угля в Западной Сибири и прекрасной руды на Урале. Это основа для процветания пролетарского государства, превращения ею в страну развитой металлургической промышленности, страну железа, машин, угля, электричества и химии. Ленин посылает на Урал телеграмму о разработке проекта «единой хозяйственной организации, охватывающей область горно-металлургической промышленности Урала и Кузнецкого каменноугольного бассейна».

Правительство объявляет конкурс на проект промышленного комбината, который базировался бы на естественных минеральных богатствах Сибири и Урала. Назначается премия в 10 тысяч рублей за лучший проект, выполненный в полгода. Правление «Копикуза» делает попытку выступить на широкой арене экономической жизни страны. Руководители его знакомят со своими планами Высший совет народного хозяйства. Они предлагают разработать проект на договорных началах, представляют смету, требуют ссуду. Смету утверждают. Акционерное общество получает ссуду в 100 миллионов рублей.

Страна в огне гражданской войны. С востока пролетарской власти угрожают чехо-словаки, на юге — полчища Деникина, Сибирь захвачена Колчаком. Проблема Урало-Кузбасса временно снимается.

Курако находится в Томске. Он продолжает заниматься своими чертежами, работая над проектом завода-гиганта. Город полон колчаковскими офицерами. Курако ждет прихода красных войск и временами фрондирует. Он довольно свободно высказывает мысли, за которые не поздоровилось бы никому другому. Его выпады считают чудачеством. На лучшего русского доменщика смотрят снисходительно.

Однако Курако чересчур уж играет своей судьбой, Иногда жизнь его висит на волоске. Смелость, прямолинейность, бесстрашие — черты, которые так резко были в нем выражены в пору его юности, — проявились снова с особенной силой. Он готов наброситься на первого встречного золотопогонного офицера и с большим трудом себя сдерживает.

На улицах Томска Курако нередко встречает белобородого профессора Грум-Гржимайло. Директор Златоустовского оружейного завода, центральная фигура горнозаводского Урала, он эвакуировался в начале гражданской войны в глубь Сибири вместе со всем заводским оборудованием. Это ярый противник Урало-Кузнецкого проекта, апологет древесно-угольной металлургии. Свои взгляды он высказывает с профессорской кафедры Томского университета. Курако это известно, он преисполнен к Грум-Гржимайло самых враждебных чувств и ждет случая сразиться с ним в открытом диспуте.

Торжественный зал университета переполнен студентами, инженерами, профессорами, разряженными дамами-патронессами. На трибуне профессор Грум-Гржимайло.

— Есть страна, производящая черный металл на древесном угле в маленьких домнах, похожих на уральские. Но в противоположность Уралу там промышленность процветает. Страна эта — Швеция, побеждающая на мировом рынке колоссы Европы и Америки.

Грум-Гржимайло рисует идиллические картины: чистенькие заводы, прорезаемые рельсами леса. Это трамплин, оттолкнувшись от которого знаменитый профессор переходит к проекту кооперации Урала и Кузнецкого бассейна. Курако слушает его, готовый вот-вот броситься к трибуне, чтобы разбить аргументацию поклонника древесной техники. !

— Богатство Урала, — продолжает развивать свой доклад Грум-Гржимайло, — его бессернистая руда. Ее нельзя засорять плавкой на коксе, содержащем серу. Руды Урала должны сыграть исключительную роль в изготовлении орудий войны. Металла, выплавленного на древесном угле, требуют не только орудия войны, но и детали паровозов, автомобилей, инструментальная сталь, прокатные валы... Потоки грязного коксового железа должны итти из-за границы. Так было в Швеции, которой грозила мировая коксовая металлургия. Швеция стала страной высококачественного древесно-угольного металла. Подобная же судьба ждет Урал. Россия должна производить самые лучшие в мире орудия войны и обороны. Нужно провести круговую магистраль из Томска на Урал, чтобы прорезать массивы нетронутых лесов. Русские и иностранные капиталы бросить на развитие уральской древесно-угольной промышленности! Древесный уголь — друг русского народа!

Аудитория шумно рукоплещет заключительным словам речи Грум-Гржимайло. Хлопки покрывает крик, несущийся через весь зал.

— Генеральский бред!

Это кричит Курако. Кто-то хочет схватить его за рукав, но он бежит к трибуне, он просит дать ему слово.

— Грязное железо — это заводы, машины, паровозы и рельсы. Нашей нищей стране нужны миллионы тонн грязного железа. Отказаться от выплавки грязного железа — просто нелепость. Лить пушки из древесно-угольного металла — это плод разгоряченного генеральского воображения...

Курако не дают говорить. Злой он выходит из зала. На улице его поджидают друзья — двенадцать проектировщиков доменного цеха Кузбасса.

— Надо отсюда уезжать!

Оставаться в Томске не безопасно. Курако все время на виду. Может наступить момент, когда перестанут считаться со знаменитым доменщиком.

Колчаковские отряды под натиском революционных войск стали откатываться к Востоку. Шли слухи о предстоящей мобилизации адмиралом всех, способных носить оружие. Спастись от мобилизации можно на заводах, работающих на оборону. В ближайшие дни Курако переехал со своей группой в Гурьевск, где находился старый чугуноплавильный завод.

...Уральские заводы не отличались высоким техническим совершенством. Ни в какое сравнение не могли итти с южными домнами жалкие печи, выплавлявшие чугун на древесном угле. Но то, что Курако увидал в Гурьевске, потрясло его. По деревянным мосткам лошади тащили руду и уголь к открытому Колошнику домны. Сквозь щели ее каменной кладки выбивался огонь. Березовыми клиньями горновые забивали чугунную летку.

Единственным источником двигательной энергии служила Вода. Из «водяного ларя», как называли тут обыкновенный пруд, лавина воды ниспадала на огромное мельничное колесо. Оно приводило в движение деревянные поршни, помещавшиеся в огромных деревянных чанах. Этой примитивной воздуходувкой нагнетался в домну холодный воздух.

Деревянная техника... Даже механические молоты в кузнице и подъемный поворотный круг были сделаны из дерева.

На лошадях за триста верст везли руду и уголь. На лошадях к железнодорожной магистрали отправлялось железо.

Таков был последний российский завод, который Курако пришлось встретить на пути своих жизненных странствий.

Год скрывался он со своей группой из двенадцати человек, на Гурьевском заводе. Тут было устроено проектное бюро доменного цеха «Копикуза».

Утром куракинцы садились за чертежные столы. Курако совершал обычный обход, останавливаясь подолгу у каждого стола, расспрашивая и объясняя.

— Покажите, Жестовский, что у вас. Рудный кран?

Он разглядывает сделанный набело чертеж.

— Эта балка слаба, нужно вдвое больше.

— Да я два дня высчитывал...

— Попробуйте еще посчитать. А вечером я снова проверю.

Жестовский — студент последнего курса Петроградского политехнического института. Его затащил Курако в Сибирь вместе с инженерами и техниками. Произошло это случайно. Томясь в петроградской гостинице, Курако делал карандашом эскизные наброски домны. По его просьбе один из профессоров политехнического института поручил студентам выполнить наброски в чертежах. Студенты гордились тем, что чертят для знаменитого доменщика.

Очень быстро выполнив порученную работу, они принесли ее в гостиницу. Курако поразило выполнение чертежей. Так делали только его выученики, прошедшие юзовскую школу конструкторов-американистов. Даже в мелочах чертежа можно было сразу определить юзовскую школу.

Куракинцы пользовались для чертежей стандартными листами одного и того же формата. Рамка чертежа на пять миллиметров отступала от края. Надписи располагались в верхнем правом углу.

— Кто вас научил так чертить? — спросил Курако студентов. Они рассказали, что летнюю практику проходили на уральском заводе под руководством инженера Казарновского и с тех пор только так и чертят.

Чему еще вас Казарновский выучил?

Курако улыбался, слушая объяснения студентов. Он узнавал свою теорию, свое понимание печи. Студенты повторяли его излюбленные слова. Все это они услышали от Казарновского. В 1911 году этот инженер, тогда еще студент политехнического института, находился на практике в Юзовке и стал впоследствии убежденным куракинцем-американистом.

— Казарновский едет со мною в Кузнецкий бассейн, — сказал Курако, — езжайте и вы туда же. Работа интересная.

Студенты четвертого курса Жестовский и Владимирский тотчас согласились...

К вечеру Жестовский является с мрачным и решительным видом.

— Вы правы, балка не выдерживает предельной нагрузки. И я решил от вас уйти. Люди, не получившие институтского образования, работают лучше, чем я. Ничего я не умею, ничего из меня не выйдет...

— Действительно, вы ничего не знаете, — смеется Курако, — но из вас выйдет настоящий доменщик. Об уходе нечего и думать.

Вечерами двенадцать человек, проектирующих завод-гигант, собираются у Курако. Спорят до глубокой ночи.

Проектное бюро уже накопило десятки чертежей, в которых вырисовывается гигантский доменный цех самого совершенного в России завода. Рулоны кальки, кипы расчетов, груды синек, запечатлевших самые незначительные детали, — вот результат напряженного двухлетнего труда Курако и его учеников.

Технически отсталым заводам не только Урала, но и юга должны притти на смену заводы-гиганты. В России дореволюционной на долю рабочего приходилось полтонны суточной выплавки чугуна, в то время как в Америке шесть тонн. Увеличением размеров домен, механизмами американская металлургия добилась успехов, какие не может продемонстрировать ни одна мировая держава. Южные заводы спасались от технической отсталости, установив двенадцатичасовой рабочий день и нищенскую заработную плату. На южных заводах было в десять раз больше рабочих, чем допускает современная металлургическая техника. Заводы-гиганты — вот что должна дать революция.

Год находился Курако в Гурьевске, ожидая освобождения Сибири от генеральских войск и полчищ интервентов. Возчики руды и угля однажды принесли радостную весть: на ближайшей железнодорожной станции высадился эшелон революционных войск. Утром на дороге, ведущей к железнодорожной магистрали,показалось высокое облако пыли. В поселок входил 129-й кавалерийский полк.

Печальную картину застал Курако, вернувшись вскоре в Кузнецк. Тут хозяйничал анархист Рогов со своей бандой. Квартира Курако опустошена. Письменный стол с его архивом, все, что было в комнате, роговцы использовали в качестве топлива.

Исчезла и рукопись «Доменная печь». Курако вложил в нее весь свой многолетний опыт, свои искания и замыслы. Ценный вклад в металлургическую науку, книга, по которой училось бы молодое поколение доменщиков, нелепо погибло. Это была для Курако большая утрата.

Но ему несвойственно впадать в длительное уныние. Да и жизнь взывала к действиям, к большим творческим делам.

Курако входит в местный революционный комитет. Его назначают председателем уездного совета народного хозяйства. Одновременно он управляет южной группой копей Кузнецкого бассейна.

В годину великих событий, окончательной ломки державшегося веками строя, Курако делает решительный шаг, от которого должна получить новый смысл вся его жизнь.

Мир был расколот надвое. В одном лагере — те, что цепко держались за обломки вчерашнего с его идеологией, культурой, правовыми отношениями, основанными на социальном неравенстве, на эксплоатации человека человеком. В другом лагере — творцы нового общественного уклада, к которому на протяжении всей истории человечества обращали мечты передовые мыслители, гуманисты, борцы за счастье народа.

В годы, тяжёлых испытаний, гражданской войны, разрухи и голода часть интеллигенции оказалась по ту сторону баррикад: одни эмигрировали за границу, чтобы там дожидаться конца революции; другие, оставшиеся на родной земле, ступили на путь саботажа и сознательного вредительства всем мероприятиям рабоче-крестьянской власти. Немало, однако, ученых и техников, людей науки и искусства, осмыслив, какие благодетельные перемены в судьбе родины их несет новый строй, стали работать честно.

Мог ли долго колебаться Курако, с кем связать свою судьбу и свои надежды? Всеми испытаниями собственной жизни он был подготовлен к тому, чтобы ступить на путь большевизма.

В Кузнецке он входит в коммунистическую партию. С идеями коммунизма он связывает свои лучшие мечты об индустриальном расцвете страны, находившейся под вечной кабалой иностранцев, о благе народа, могучие силы которого раскованы революцией. Вступлением в коммунистическую партию в пору, когда жизнь его уже подходила к полувековому рубежу, Курако довершил то, что давно в нем зрело и чему он нашел теперь ясно выкристаллизовавшуюся цель.

Всякие неустройства, являвшиеся следствием ожесточенной гражданской войны и интервенции, чувствовались на каждом шагу и особенно в крае, за тысячу километров отдаленном от столицы. Курако приходилось проявлять энергию, как никогда до этого, сочетая способности и таланты организатора, хозяйственника, большевистского агитатора и техника.

Уже ряд дней он находился в Прокопьевске. В это время шла проходка в богатейших угольных месторождениях Сибири — в Прокопьевске и Осиповке. Три месяца рабочие — тысяча человек — не получали денег, не имели ни полушубков, ни пимов, ни рукавиц. Поезда, шедшие из далекой столицы, застревали в пути от нехватки топлива. Приходилось добывать продовольствие, одежду, инструмент, оборудование.

На лошади Курако объезжает участок, где должен возникнуть гигантский завод. В снежных сугробах склады, лесопилки, штабели кирпичей. Туштелепская стройка высится над белой равниной. Тут скоро задымит перовая домна производительностью в 500—800 тонн чугуна. Бункера, разливочные машины, полная механизация... Площадку оплетет густая паутина железнодорожных путей. Это уже не мечты, а близкая действительность.

Курако преодолевает снежные сугробы, и грудь его теснит огромное чувство свободы и радости.

В Кузнецке в это время Курако взволнованно ждут. На его имя пришла срочная правительственная телеграмма. В восемь адресов шла телеграмма: никто не знал, где находится Курако, да и жив ли он. «Новониколаевск, Тайга, Юрга, Кольчугино, Кемерово, Торки, Кузнецк, Гурьевск. Михаилу Константиновичу Курако. Уполномоченный Совета Обороны просит немедленно прибыть его поезд станцию Томск».

Правительственная экспедиция была послана в Сибирь по настоянию Ленина. Великая магистраль, протянувшаяся на тысячи километров парализована. Руководитель эйсспедиции получил предписание в короткий срок восстановить железнодорожное сообщение, чтобы можно было перебросить сибирский хлеб в голодающий центр, обеспечить снабжение фронта. В состав экспедиции входили крупнейшие специалисты по всем отраслям народного хозяйства.

С трудом пробивался поезд: не было топлива. Перед Новосибирском экспедиции пришлось надолго застрять. Сотни пассажирских и товарных поездов стояли недвижно один за другим, с замороженными паровозами. Экспедиция медленно двигалась к Кузнецкому бассейну. Всеми мерами нужно было восстановить там добычу, снабдить углем магистраль.

Телеграмма из центра еще более приободрила Курако. Он хочет с кем-нибудь поделиться своей огромной радостью. С кем? В городе нет никого из близких друзей. Он вспоминает своего лучшего ученика, Ивана Павловича Бардина. Курако с ним не виделся три года.

Может быть, он еще в Енакиеве? Курако садится писать письмо. Оно очень коротко: «Не знаю, получишь ли ты эту цыдулку: сейчас получил телеграмму от представителя центра. Будем строить завод. Хорошо в Сибири. Здесь быстрые реки и чистая вода. Когда купаешься и залезешь по шею, на дне видны ноги. Не то что юзовская муть. Фурмы не будут гореть. Приезжай в гости. Может, через год пустим первый номер — останешься совсем. Курако».

На лошадях Курако помчался к железнодорожной станции, где стоял правительственный поезд.

В салон-вагоне спорят два человека. Самое важное сейчас — заняться разработкой копей Анжеро-Судженского района, прилегающего к магистрали. Таково мнение правительства. Технический руководитель объединения «Сибуголь» держится иной позиции. Все горное оборудование и одежду для шахтеров он отправил в южную группу кузнецких рудников, в Осиповку и Прокопьевск, где начались капитальные работы. «Сибуголь» не выполняет важных правительственных распоряжений, направленных к тому, чтобы восстановить движение на железных дорогах.

— Почему вы противитесь развитию Анжеро-Судженки? — задает вопрос начальник экспедиции. — В этом все наше спасение.

— Там грязные тощие пласты, там нет коксующихся углей.

— Дайте какой угодно уголь, хоть зольный, хоть тощий. Уголь нужен немедленно. У нас стоят паровозы.

Руководитель «Сибугля» этого понять не хочет. Его интересует проблема Кузнецкого бассейна в целом. В системе Урало-Кузбасса Анжерский район занимает ничтожное место.

— Уголь нужен сегодня. Жизнь страны зависит сейчас от Сибирской магистрали, от движения составов с сибирским хлебом.

Постучали в дверь.

— К вам товарищ Курако.

Полномочный представитель правительства тепло здоровается со знаменитым доменщиком.

— Я много слышал о вас, Михаил Константинович. Вы нужны республике.

Возобновился прерванный спор. В вагоне сибирской экспедиции решается вопрос государственной важности. Молча слушает Курако то, с чем связана и его личная судьба.

— Я прошу вас все средства направить на Анжеро-Судженку. Прокопьевск и Осиповку поставьте на консервацию.

— Подчиняюсь, но...

— Никаких но... Михаил Константинович, убедите же его.

— Точка зрения правительства безусловно правильна. Республике сейчас не до завода, ей нужен хлеб.

Выйдя из вагона, Курако чувствует, что с ним неладно, горит голова и во рту противный вкус.

Через сутки он был в Гурьевске, где продолжала работать его конструкторская группа. Курако поднял на ноги уже спавших друзей. Не своим голосом он говорит:

— Постройка завода отложена.

Его лицо пылало. Он закуривал и выбрасывал папиросы. Во рту был все тот же тошнотворный вкус.

— Не больны ли вы, Михаил Константинович? — спросил Казарновский. — Поставьте градусник...

Ерунда... Мы еще сюда вернемся.

Это была его последняя встреча с друзьями.

Приехав на лошадях в Кузнецк, Курако тотчас свалился. На груди выступили темносиние пятна признаки сыпного тифа. Из Гурьевска приехал Жестовекий ухаживать за больным. Он застал своего учителя в очень тяжелом состоянии.

Через три дня его не стало.

Курако похоронили на заводской площадке, в двадцати пяти километрах от Кузнецка, на самом высоком месте, где предполагалось строить народный дом.