Фронтом на восток

Фронтом на восток

После непрерывных боев, сломив отчаянное сопротивление гитлеровцев, части нашей дивизии, совместно с другими частями армии, подошли к Торуню. Бои носили напряженный характер. Немцы постоянно бросались в контратаки, пытаясь сбить темп нашего наступления. Видимо, они хотели выиграть время и получить помощь из глубины своей обороны, а затем оторваться от наседавших наших частей и на рубеже Вислы закрепиться и остановить наши войска. Но все их старания были напрасны. Натиск был настолько велик, что уже через 13 дней после начала нашего наступления 14 января 1945 года с Наревского плацдарма мы были у стен Торуня. А передовые части нашей армии ринулись к Висле, которая делала поворот на север, к Балтийскому морю, и с ходу форсировали ее. Завязались бои на левом берегу Вислы, а Торунь оказался отрезанным и окруженным.

На левом берегу Вислы действовали войска 1-го Белорусского фронта, которые тоже вели успешное наступление и далеко продвинулись на запад. Мы же были левым флангом 2-го Белорусского фронта. Первоначально предполагалось, что в Торуне не так уж и много фашистов, но, как потом показали бои, гитлеровцев в кольце оказалось больше двадцати тысяч. Группировка оказалась хорошо вооруженной, имела много техники. На предложение нашего командования сдаться в плен ответили отказом.

Да, времена были уже не те: шел 1945 год – год великой победы нашего народа в войне. Мы стали воевать умело. У нас было все для победы, и не один котел был сотворен фашистским воякам за последний год войны. И это, конечно, действовало психологически на окруженных немцев. Многие солдаты знали, чем это кончалось. Большинство немцев уже давно поняли, что война проиграна и что крах не за горами, но страх за свою жизнь удерживал многих солдат в окопах. Они только и ждали удобного случая, чтобы сдаться в плен. Но тем не менее они шли в контратаки и яростно дрались в бою.

Мы все, солдаты и офицеры, очень хорошо понимали, какая стояла перед нами задача: ни при каких обстоятельствах немцы не должны прорваться. Фронт уходил все дальше на запад, и расстояние между окруженными и теми, кто пытался их деблокировать, с каждым днем и часом увеличивалось. Уже и артиллерийской канонады фронта стало не слыхать… Уже действовали переправы через Вислу и наши тылы работали. На дорогах, ведущих к переправам, шли необходимые грузы войскам армии. Без этих грузов фронт не может жить, не может успешно вести жаркие бои. Мы понимали, что, прорвись немцы из Торуня, много принесут они бед всему нашему фронту.

Так уж случилось, что именно на нашу долю выпал этот крепкий орешек – Торунь. В ночь на 29 января наша самоходная батарея получила задачу: занять новые огневые позиции на западной окраине города в районе спиртзавода. Дело было спешное. На сборы времени было дадено в обрез, а мы еще не пополнили боекомплект, да и горючего было маловато.

Дозаправиться было нечем. Машины с боеприпасами были где-то в пути, и их прибытия ждали с нетерпением, но время поджимало, и мы двинулись в путь. Видимо, на том участке дела обстояли плоховато, и нам было приказано торопиться.

Маршрут был проложен по проселочной дороге, местами прямо по вспаханным полям, которые были припорошены небольшим слоем снега. Наш взвод двинулся в голове колонны первым. Задача была ясна. Нам не первый раз приходилось выскакивать на опасные места. 15-километровый марш совершили быстро и без приключений. Из леса вышли прямо к заводу, который был расположен на открытой местности. Сразу же приступили к выбору места для огневых позиций. Заканчивалась вторая половина зимнего дня. Светлого времени оставалось немного.

Небо хмурилось, освещенность слабая, и мы торопились засветло разобраться с обстановкой на местности, установить связь с соседями и хоть что-то узнать о противнике, а с началом сумерек – занять огневые позиции и замаскироваться, чтобы нас не обнаружили. А пока мы остановились за строениями завода, и немцы нас не могли просматривать со стороны города. Существовала реальная опасность внезапной атаки немцев, значит, нам надо было быть готовыми в любую минуту открыть огонь.

Справа был берег реки Вислы, вот на ее берегу и был расположен заводской двор и его производственные строения. Левее завода пролегала дорога, идущая из города по опушке леса. Лес тянулся на север, а начинался сразу же почти от края городских строений. Только небольшое поле метров двести отделяло лес от города. Вот через этот лес мы и прибыли с восточной окраины на западную. И встали фронтом на восток. Как-то необычно было для нас вести огонь с таких огневых позиций. Но чего только не было на фронте.

Предстояло оборонять спиртзавод и дорогу, ведущую из города, чтобы не пропустить на этом участке немцев на запад и на север. Получалось по фронту что-то около километра, и это – на три самоходки. Многовато, но что поделаешь: вот-вот подоспеют и остальные взводы, а пока надо рассчитывать только на то, что есть в наличии.

Впереди перепаханное поле, припорошенное снегом, а за ним редкий кустарник по окраине города. Там в кустарнике были немцы. За кустарниками начинались городские строения. От немцев нас отделяло примерно около километра, может быть, чуть больше. В нашу сторону то и дело летели светящиеся трассы, по которым можно было определить, где противник и как проходит его передний край. Зимние сумерки наступают быстро, и вскоре начало темнеть. Тем временем мы успели многое сделать. Командиры наших самоходок двинулись на рекогносцировку.

Нужно было уточнить, где позиции и кто обороняет территорию завода, где и какие подразделения расположены, и отработать вопросы взаимодействия. Задача эта оказалась не из легких. Нашей пехоты, скажем прямо, не было, вернее, она была, но очень мало. Человек тридцать бойцов вместе с пехотным офицером держали оборону в разрушенных строениях завода и его подсобных помещениях. Были у них пулеметы, в основном ручные. Пехотные подразделения за время наступательных боев заметно поредели, и во взводах было десять, а то и по шесть человек. И если все это учитывать, то тут оборонялась не полная рота. Мы это прекрасно понимали и знали, что на большее рассчитывать нечего, надо довольствоваться тем, что есть.

За кучей кирпича оборудовали огневые позиции артиллеристы. Одна 57-миллиметровая пушка была замаскирована весьма толково, и мы ее не сразу заметили. Подошедший к нам боец сказал, что здесь есть и саперы, потому что он видел, как они минировали дорогу возле леса, а сколько их – не знает. Вот такие были силы, которые должны были удержать позиции на случай, если противник начнет прорываться этим маршрутом. Откровенно говоря, нас это не обрадовало, но и не напугало. Нам это было не впервой.

Напротив, нашему прибытию пехотинцы были безмерно рады. Еще бы, самоходчиков они уважали. В предшествующих боях мы действовали всегда дружно, плечом к плечу – мы были друг другу нужны, мы дополняли друг друга. А это очень важный фактор в бою.

Очень скоро вернулись командиры, и мы начали выдвигаться на выбранные нами позиции. Удачно выбранное место для огневой позиции – это залог успеха в бою. Да если еще грамотная и точная стрельба из орудия, то можно многого добиться.

Наша огневая позиция располагалась за кучей обломков какого-то каменного строения – не то сарая, не то склада. Из-под кирпичей торчали доски и куски проволоки. Через панораму я уточнил ориентиры на местности, пока еще было что-то видно. Напрягая зрение, еще можно было различить кусты и выступавшие бугры на местности за кустами. Там были немцы.

Темнота стала сгущаться, и гитлеровцы стали пускать ракеты, освещая местность. За время, которое ракета светила, можно было в деталях рассмотреть местность и даже кусты. Сами того не подозревая, немцы помогали нам следить за передним краем. Я внимательно смотрел в прицел, изучая каждое пятно, каждую кочку и куст. Когда напряженно всматриваешься, то начинают болеть глаза. Приходилось на время отрываться от панорамы, а потом снова смотреть и смотреть.

Изучая местность в своем секторе, я обратил внимание на такую особенность: стреляя в нашу сторону, немцы почему-то все больше стреляли именно в сторону спиртзавода, а в сторону леса трассы летели очень редко. Значит, они знают, что там никого нет. Вероятнее всего, выступ этого леса пустой, и поэтому они не активизируются на его направлении. Со стороны леса нашими подразделениями стрельба тоже не велась, тогда как от нас нет-нет да протянется ниточка трассы. Я свои соображения высказал вслух. Наш заряжающий Иван Староверов тоже наблюдал за левым соседом и тоже ничего не заметил такого, что говорило бы о близости нашего левого соседа.

До леса от нас было рукой подать, метров двести– двести пятьдесят. Оголенность фланга всегда очень беспокоит, и в бою приходится уделять немало времени этому вопросу. Потому что постоянно думаешь о том, как бы не обошли, и тогда трудно будет удержать занимаемые позиции. Тем более ночь хороший помощник в делах скрытных. А что можно увидеть ночью? Однако когда хорошо всмотришься, то, как говорят, адаптируешься в темноте. Можно увидеть многое. Наблюдая за лесом, все же удалось, правда, не близко от нас, а примерно в километре, заметить трассы, летящие в сторону города. Значит, там есть левый сосед, а почему же нет ближе? Неужели в лесу нет наших? Этот вопрос мучил меня, но вслух я больше не высказывался. Мои мысли рассеял командир: «Наблюдай внимательней, там слева есть наши. Когда я был на рекогносцировке, то пехотный командир предупредил нас, что для установления связи с левым соседом посланы два бойца и скоро вернутся. Как бы своих не пострелять».

Я ответил, что все понял, будем смотреть в оба. И вместе с заряжающим, высунувшись из-за брони самоходки, наблюдали вперед и влево. Сам же он постоянно обращал внимание на правого соседа – самоходку старшего лейтенанта Тимакова. Временами я бросал тоскливый взгляд на нашу боеукладку, где стояли оставшиеся шесть снарядов. Отдельно стояли пять подкалиберных снарядов, которые были у нас на случай стрельбы по танкам противника. Это все, что у нас осталось от вчерашнего боя, а пополнить боекомплект мы не успели. Был у нас и ручной пулемет, который мы подобрали в одном бою, и с тех пор он был у нас хорошим помощником в бою. Мы не раз посылали фашистам солидную порцию свинца, и не безуспешно. Мы всегда держали хороший запас патронов, и не зря.

К нам на огневую позицию пришел наш зампотех – старший техник-лейтенант Павел Семенов, отчества я его не знал. У него был мальчишеский вид, и в его поведении было столько озорства и задора, что трудно было понять, как в нем умещалось его строгое предназначение – «старший техник-лейтенант» – и этот мальчишка Павлик? По этой причине мы за глаза звали его Павликом. Он был почти наш ровесник. Ну может быть, на год-два старше нас с Иваном. А таких, как мы, у нас было много.

В техническом отношении Павлик подготовлен был очень хорошо, да и храбростью был не обделен. Не раз в бою приходил на помощь нашим механикам батареи. Вырастал как будто из-под земли и умело помогал устранять неисправности. Как он успевал видеть все происходящее на поле боя и уловить именно тот момент, когда нужна была его помощь, просто удивляло всех наших ребят. За это он заслужил любовь и уважение.

Его ценили все, особенно наш механик Николай Иванович Лукьянов, который имел богатый опыт в технических делах. Он был участником боев на озере Хасан, потом испытателем боевых машин на военном заводе, так что повидал всякого и знал почти все марки машин и танков. На слух определял неисправность внутри двигателя – как доктор. Его и прозвали «доктором железных наук». Его похвала в адрес зампотеха была высокой наградой, она стоила многого. Так вот, от зампотеха мы узнали, что машины с боеприпасами идут к нам и вот-вот должны быть, а остальные самоходки нашей батареи заняли огневые позиции на другом участке, левее нас. Именно в этом лесу, где мы считали, что там никого нет. Это нас, конечно, обрадовало и добавило уверенности. Он же нам сообщил, что позади нас метрах в двухстах занимают огневые позиции артиллеристы. Их задача – прикрывать нас и, особенно, дорогу, идущую по краю леса из города.

Началось мучительное время ожидания. Не верилось, что немцы, вопреки здравому смыслу, начнут свое безнадежное положение исправлять вот так. Бросят на прорыв, на верную гибель своих солдат. Мы же все равно не пропустим. Нам уже было известно, что на предложение нашего командования сложить оружие и сдаться в плен гитлеровцы ответили решительным отказом.

Спать никому не хотелось, да и не уснешь. Уж какой тут сон.

Напряжение нарастало. Внутри было все натянуто, как будто приготовился к прыжку. Во всяком случае, я описываю свои ощущения, свое восприятие изготовки к бою, но я думаю, что у моих товарищей состояние было такое же. Я это понимал и чувствовал, что надо как-то расслабиться, надо думать о чем-то другом, тогда не будет такой напряженности и будешь чувствовать себя свободнее.

Справа от нас метрах в пятидесяти самоходка нашего неизменного соседа старшего лейтенанта Тимакова, где наводчиком мой земляк Валентин Моисеев. Я подумал – как там у них? Наверное, не думают о левом соседе, знают, что мы слева, и, конечно, надеются на нас. Я попытался увидеть их самоходку, но за грудой развалин в темноте не было видно, только так интуитивно можно догадаться, где они избрали себе огневую позицию.

Наблюдая вперед и влево, я постоянно старался думать о чем-то другом, отвлеченном. Чтобы не думать о предстоящем бое, но, когда грянет первый выстрел, выполнять свои обязанности спокойно и уверенно, без суеты.

Почему-то на ум пришла моя короткая жизнь. Я подумал о том, что еще фактически не жил и ничего еще не сделал. Сразу из детства в солдатскую шинель. Юность окунулась в войну. Нам бы учиться да учиться, а судьба распорядилась так, что вот приходится стоять у прицела пушки, лежать за пулеметом и смотреть через прицел смерти в глаза. Приходится учиться не тому, чему бы следовало в эти юные годы.

Ведь война это временное, а наша жизнь совсем другое, нечто более значительное и прекрасное. А может, это и есть то самое, что понадобится на всю жизнь? А? Ведь без этого «ремесла» – умения защищать себя, свой дом, свою Родину – невозможно сегодня жить. Да, мы учимся этому мастерству по ходу нашей жизни, учимся в боях, а за каждый урок приходится расплачиваться кровью и самой жизнью. Такова школа жизни – война.

Только вчера в бою мы получили повреждение. Снаряд разорвался возле самой самоходки, и левую гусеницу повредило. Несколько траков исковеркало, и их надо было срочно заменить. Бой прошел дальше на запад, а мы остались на месте, возле одинокого фольварка, и занялись ремонтом. Своих запасных траков нам не хватало, и все тот же вездесущий Павлик, подскочив на какой-то трофейной машине, сказал, что через час, самое большее полтора, траки будут доставлены, и, как метеор, скрылся за холмом.

В доме оказалась польская семья. Они на наших глазах вылезали из подвала, который находился рядом с домом в сарае. Пока шел бой, они прятались там. Муж, жена и шестеро детей. Не знаю, все ли дети были им родные, но они были сильно похожи друг на друга. Старшей девочке лет двенадцать, а младшему мальчишке – чуть больше трех.

Дети были почти погодки. Просто невероятно, как эти простые поляки решились на такое трудное дело в страшные годы фашистской оккупации. Нет, это просто мужество с их стороны. Мы смотрели на эту лестницу из ребят, и каждый из нас думал – какая же беднота! Одеты они были очень плохо, а для зимнего времени еще и довольно легко. Да, жизнь их не баловала. Жили в маленьком домике, в котором даже полов не было. Мебель в доме была самая простая: стол, несколько скамеек и что-то вроде кровати. Нары не нары, настил из досок, закиданных разной рухлядью, которая, по всей вероятности, служила детям постельными принадлежностями. Одним словом – голь перекатная.

Больно было смотреть на эту семью, доведенную до такой нищенской жизни. Но что больше всего меня удивило, когда мы узнали, что хозяйку звали пани Зося. Ну и «пани», подумал я. Ведь в моем сознании слово «пан» или «пани» ассоциировалось с понятием «господин». Уже потом, когда я стал лучше понимать польский язык, я смеялся над собой, какой же я был несведущий в таких, казалось бы, простых вопросах.

Да и откуда я мог знать польский язык, польские обычаи и формы обращения людей к друг другу? Я знал твердо, что пан – значит, богач, кулак, мироед и вообще заклятый враг простого рабочего люда. Но жизнь учила всему. Пани Зося оказалась простой и хорошей женщиной. Пока мы возились возле машины и ремонтировали гусеницу, она времени даром не теряла. Наварила вкусной рассыпчатой картошки и через своего мужа, тоже пана, пана Яцека, пригласила нас кушать.

Мы были тронуты ее вниманием и душевной щедростью. Отказаться от такой еды было невозможно. Я тогда подумал: сами живут впроголодь, а вот о нас подумали. Мы давно уже не ели, а кухня неизвестно когда нас найдет. Так что предложение было своевременным. В свою очередь, мы в долгу не остались и поделились своими запасами.

Мимо нас двигались на запад наступающие подразделения второго эшелона и тылы. Наступление шло полным ходом, а мы сидели в польском домике и уплетали вкусную горячую картошку со свиной тушенкой из нашего НЗ.

Увлеченные едой, мы не заметили, как дети потихоньку обступили нас и с интересом рассматривали диковинных русских солдат. Самая маленькая девочка подошла ко мне вплотную. Заметив ее, я полез в карман и достал ей кусок сахара, чуть побольше ее кулака. Вначале она не хотела брать, как-то сжалась и сделала шаг назад, но, увидев мое улыбающееся лицо и ощутив поддержку своей матери, робко протянула худенькую ручонку и взяла. Понюхала, а потом лизнула сахар и, сделав удивленную гримаску, начала лизать его с жадностью. Сахар пришелся по душе. Полизав немного, она передала кусок рядом стоящему братишке, который с жадностью смотрел на нее. Он был чуть постарше, но худенький и ростом поменьше. Только глаза бегали и были озорнее. Осмелев, девочка меня что-то спросила, но я не понял.

Я вопросительно посмотрел на девочку. Тогда она обратилась к отцу, сидевшему рядом на скамейке, и указательным пальцем показала на меня. Он смущенно улыбнулся и, мешая польские и украинские слова, объяснил нам смысл ее вопроса. На наш разговор уже обратили внимание все члены экипажа. А вопрос был совсем не детский. Она спросила: не большевик ли я? К этому времени я уже подал заявление о вступлении в партию и поэтому сразу ответил ей кивком. Получив ответ на свой вопрос, она отошла от меня поближе к матери, но продолжала смотреть с интересом.

Закончив ужин и поблагодарив пани Зосю за вкусную картошку, мы вышли на улицу, чтобы продолжить работу. Я закурил и присел на камень возле входной двери. Девочка подошла ко мне и потянулась своей ручонкой к моей голове, проведя по вискам. Не поняв, что произошло, я спросил у вышедшего на улицу отца: что случилось? Оказывается, она проверяла: нет ли у меня рогов! Я недоуменно спросил у поляка: а почему у меня вдруг должны быть рога? Все выяснилось очень быстро – оказалось, что местный ксендз постоянно твердил своим прихожанам, что большевики, которые придут с востока, – посланцы дьявола, у которых, как известно, обязаны быть рога. А тут нет. Как же так? Выходит, ксендз сказал неправду? Вся вера в авторитет церкви на земле рушилась.

Интересно, жива ли эта девочка теперь? А если жива, то помнит ли этот случай? Я думаю, что помнит. Такое не забывается.

Размышляя о виденном и пережитом, я не переставал вести наблюдение за лежавшей впереди местностью. Гитлеровцы стали постреливать реже, и даже ракеты, до которых они были большие охотники, стали взлетать редко. Свои наблюдения я доложил командиру. Он, увлеченный прослушиванием команд по радио, отвлекся от наблюдения.

Услышав мой доклад, заключил: «Значит, что-то замышляют. Наблюдение усилить, а я пойду к командиру взвода».

Конечно, мы во все глаза всматривались в темноту, стараясь не пропустить никакой мелочи. Мы понимали, что, начни немцы сейчас попытку прорваться из города, нам придется очень туго. Машины с боеприпасами еще не подоспели, и это нас тревожило. Для того чтобы встретить машины, были посланы два бойца из пехоты, которая оборонялась на этом участке вместе с нами, но пока они не вернулись.

Часов около двенадцати ночи на поле, припорошенном снегом, стали видны какие-то темные пятна, которых раньше не было. Вначале их было мало, но потом они стали перерастать в полосы поперек поля и приближались к нашим позициям.

Почти бегом вернулся командир машины. На командирской машине тоже заметили приближение противника. Становилось ясно, что гитлеровцы решили под покровом ночи приблизиться к нашим позициям и броском овладеть ими, а потом прорваться на запад. Мы еще не знали, что на Висле, ниже Кульма, гитлеровцы удерживали переправу и пытались прорваться навстречу окруженным частям в надежде, что окруженные тоже пойдут навстречу. Видимо, немецкое командование не имело представления о тех силах, которые собраны для ликвидации Торуньского котла. Знай это, они действовали бы более уверенно и могли бы просто смять наши немногочисленные подразделения. Но страх за свою жизнь удерживал их, и это был наш самый главный козырь.

В это самое время прибежал тот самый солдат, уже немолодой, фамилия его, как я потом узнал, была Сазонов, которого послали вместе с молодым бойцом встречать машины со снарядами. На плечах у него были два 76-миллиметровых снаряда – как раз то, что надо. Да и к тому же они были осколочно-фугасные. Хорошо такими по пехоте стрелять.

«Принимай, братва, а я побегу еще». – «Неужели машины подоспели?» – обрадованно переспросили мы в один голос. «Нет, нашел в лесу разбитое орудие, а рядом разбросаны ящики со снарядами. Вспомнил про вас и давай быстрей сюда. Сейчас возьму с собой еще кого-нибудь, и живо обернемся».

«Вот молодец», – подумал я. И ведь увидел же в темноте, да еще и в лесу. Значит, и у него душа болит за наше общее дело.

Тем временем немцы все ближе и ближе. В наступившей вдруг тишине (а с нашей стороны огня не велось) стали нарастать пьяные голоса гитлеровцев. Разобрать отдельные слова было невозможно, но стоял гул, подобно пчелиному в улье.

Первая цепь, а вернее сказать, волна тесно примкнувших друг к другу солдат приближалась. Фашистское командование часто прибегало к такому способу, а чтобы поднять бодрость духа своим воякам, перед атакой их спаивало. И на этот раз оказалось, что они остались верны своим правилам.

Заряжающий Иван Староверов зарядил пушку и доложил: «Осколочным, готово!»

Мы ждали. Было решено подпустить гитлеровцев ближе и, использовав фактор внезапности, в упор расстрелять их. Как потом оказалось, это было правильное решение. Нас разделяло не более трехсот метров, когда грянул залп из всех видов оружия. Внезапность в бою всегда действует ошеломляюще и приносит наибольший успех. Так случилось и в этот раз. Пьяная орда вдруг остановилась, не зная, как поступить – залечь или продолжать движение. Теперь стали слышны отдельные слова: «Шнель! Шнель!» – это, видимо, подбадривали их офицеры. За первой цепью уже стала видна вторая цепь, а за ней и третья. Гитлеровцы наседали, подпирали передних.

«Торопятся гады!» – высказался вслух командир. Минутное замешательство, видимо, прошло, и немцы бросились вперед. Мое внимание было приковано к первой цепи. Я вел перекрестье панорамы за передними фашистскими солдатами и мысленно подсчитывал расстояние и ритм стрельбы, а также на сколько хватит снарядов.

Пьяные немецкие солдаты приближались и были уже совсем близко, но в это мгновение в сторону немцев полетела серия белых ракет, а следом – очередная порция свинца. Смертоносный огонь большой плотности заставил немцев остановиться и залечь. Гитлеровцы явно не ожидали такого отпора, а задние цепи, не разобравшись, стали напирать еще больше. Плотность рядов увеличивалась, что было нам явно на руку. Разрывы наших снарядов были в самой середине, нанося колоссальный урон. Потухающие ракеты сменялись новыми, освещая вражеские цепи, что давало возможность вести прицельный огонь…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.