4
4
На этом я оборву рассказ о дедушке и перейду к рассказу о его жене, о бабушке Софии Николаевне (1852-1925).
Бабушек у меня было несколько, так мы — внуки — называли не только двух основных — мать отца и мать матери, но и всех их сестер. Однако остальных мы называли с именами — бабушка Оля, бабушка Юля, бабушка Женя и т.д. А мать отца — Софью Николаевну — самую нашу любимую, самую к нам близкую — мы всегда называли просто бабушкой.
От нее остались воспоминания — две тонкие тетрадки, исписанные неразборчивым, остроугольным, похожим на немецкий готический почерком. Писала она их в очень тяжкое время, в 1918 г., и с тех пор они лежали спрятанными и вряд ли кто-либо их читал. Я показывал их своей машинистке — Татьяне Николаевне. Она внимательно перелистала обе тетрадки и сказала: «Я разберу». И перепечатала. И мы — внуки, читали их, наслаждались ими и говорили: «Какая наша бабушка была прелестная!»
Она описывала свое детство, как шалила, однажды, например, выкинула в окошко вагона ботинки своих сестер, описывала, как ездила за границу, как училась «понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». А между прочим, она говорила на пяти языках, пела, рисовала, играла на рояле. Она писала о своем первом поэтичном романе с морским офицером Дмитрием Павловичем Евреиновым, который приходился двоюродным братом моему деду со стороны матери. У них даже было тайное свидание и встречи через окно. Родители ее были против этого брака, слишком бедным был жених. И она подчинилась их воле. Она описывала балы, как начал ухаживать за ней мой дед — изящный молодой чиновник при московском генерал-губернаторе, подробно рассказывала о своей свадьбе...
Бабушка происходила из знатной армянской семьи Деляновых (Делянян), перешедших на русскую службу еще в конце XVIII века. Ее дед Давыд Артемович был генерал-майором во время Наполеоновских войн. В военной галерее Эрмитажа его портрет находится в нижнем ряду. Вид у моего прапрадеда весьма бравый, много орденов на груди, только он чересчур черен и чересчур лохмат.
Он был женат на Лазаревой, тоже армянке. Ее отец и дядя известные богачи — являлись основателями в Москве Лазаревского училища, нынешнего Института востоковедения. У Давыда Артемовича было два сына, из них младший, Иван Давыдович, стал министром просвещения, графом и являлся автором известного циркуляра о недопущении «кухаркиных детей» в высшие учебные заведения. Мой отец в своих воспоминаниях его называет «мракобесом».
Старший — Николай Давыдович, служил директором Лазаревского училища. Он был женат на Елене Абрамовне Хвощинской, принадлежащей к среднедворянскому, старинному, с XVI века, роду. Сохранилась икона с надписью: «Благослови Бог Абрама и Софью. 1818 год». Это родители моей прабабушки [Их каменные памятники и сейчас высятся на кладбище Донского монастыря (примеч. автора).]. Княжна Софья Михайловна Горчакова была родной сестрой лицейского товарища Пушкина, холостяка и долголетнего канцлера — князя Александра Михайловича, умершего в глубокой старости. Этой иконой потом благословляли многих невест нашей семьи.
Николай Давыдович Делянов, кажется, ничем особенным не выделялся, был просто добрым и хорошим человеком. От Лазаревых ему досталась дача с четырьмя десятинами земли под Калугой — Железники (теперь почему-то называют Железняки). Там был старинный с колоннами деревянный дом, сад и огород. Теперь все это исчезло. В Калужском музее сохранились портреты Лазаревых начала прошлого столетия — черных, длинноносых армян.
В своих воспоминаниях бабушка подробно описывает Железники; там она провела детство и юные годы, по наследству они достались ей, там она и дедушка постоянно жили в течение летних месяцев вплоть до самой революции.
Деляновы были совсем не богаты, а после смерти прадеда Николая Давыдовича у прабабушки Елены Абрамовны осталась только пенсия. Но она задумала разбогатеть. Не знаю — кто ей, неопытной вдове, подсказал, но она решила, что в недрах Железниковской земли находятся залежи каменного угля. Наверное, ей мерещились «златые горы», когда она начала копать пахоту. Копала, копала, не сама, конечно, она давала деньги. Шахта то становилась очень глубокой, то обваливалась, то ее заливало водой, опять ее углубляли. И прабабушка на этой злосчастной затее потеряла массу денег, здоровье и в конце концов умерла. Зато у современных геологов шахта, кажется, до сих пор пользуется большой популярностью, и на основании найденных там грунтов они строят свои умозаключения о геологическом строении Калужской земли.
Свадьба дедушки и бабушки происходила в 1871 г., они душа в душу прожили вместе 54 года. У них было десять человек детей, но две девочки умерли совсем маленькими. Бабушка увлекалась живописью; в своих воспоминаниях она пишет, что ей уроки давали князь Г. Г. Гагарин, позднее Саврасов. Она писала очень милые акварели, копировала картины. В моем деревенском домике хранится испорченная скверным лаком ее копия с картины Айвазовского. Она очень хорошо вышивала. Долгое время в нашей семье береглись ширмы с вышитыми шелком птицами, а у меня хранится платок — бывшая спинка от кресла, которую она украсила аппликациями. Она помогала молодым художникам, изыскивала средства на организацию их выставок, стремилась доставить им известность, уговаривала своих богатых приятельниц купить их картины. Одним из этих молодых художников был Левитан. Его, как еврея, собирались высылать из Москвы, благодаря хлопотам бабушки, он остался.
Василий Дмитриевич Поленов был к ней близок с давних пор. Ей захотелось иметь свой портрет, и она попросила Поленова рекомендовать ей талантливого, молодого и желательно дешевого художника. Поленов привел к ней своего ученика Коровина. Когда портрет был почти закончен, Поленов приехал к бабушке, не застал ее, что-то ему не понравилось в портрете, он взял кисть и краски и написал по-своему. По словам дедушки, он только испортил портрет, а бабушка его невзлюбила и отослала в Бучалки, где он провисел до революции, затем его забрали в Москву. Но он был столь велик, что не помещался в комнатах и лежал свернутым в рулон в уборной нашей квартиры. Там его обнаружил в 1924 г. художник П. П. Кончаловский, который нередко приходил к бабушке. Он пришел в восторг от портрета, сказал, что негоже его держать в столь непотребном месте и уговорил бабушку его продать в Третьяковскую галерею. Портрет был продан за 25 червонцев, то есть 250 рублей — такие тогда были цены. Он долгие годы висел в Коровинском зале, и люди останавливались перед ним и любовались той красавицей, которая, держа руки на спинке кресла, глядела на них сверху.
С того портрета началась карьера Коровина, бабушка всячески рекламировала молодого художника. А он, неблагодарный, в своих воспоминаниях даже не упомянул о своей благодетельнице.
Зато очень хорошо написал о ней другой художник — Л. О. Пастернак. В своих воспоминаниях он рассказывал очень живо о тех рисовальных вечерах, которые в определенный день недели устраивала бабушка в особняке на Большой Никитской, когда Поленов, Левитан, Коровин, Серов, автор воспоминаний, и другие художники, а также сама бабушка, ее приятельницы и ее дочери рисовали, а моделью им служили светские дамы, вроде блестящей княгини Зинаиды Юсуповой. Только Пастернак ошибается — особняк на Большой Никитской не был Голицынским, а дедушка его арендовал.
Бабушка не любила родовой дом на Покровке, он ей казался неуютным и, самое главное — слишком далеко отстоял от жилищ ее многочисленных друзей. Ведь большинство старинных дворянских особняков находились внутри неправильного треугольника — Остоженка с Волхонкой — Садовое кольцо — Спиридоновка с Большой Никитской и Моховая. Когда дедушку не слишком вежливо отстранили от должности Московского Губернатора и он должен был освободить казенный дом на Тверской (на этом месте теперь гостиница «Минск»), то семья сперва переехала на Покровку. Но живая, общительная бабушка там затосковала и через два года настояла на переезде. Стали снимать особняк и внутри упомянутого треугольника. Сперва поселились на Большой Никитской, потом старшие дочери повыходили замуж, сыновья поразъехались, а дедушка ушел в отставку с поста Городского головы и лишился жалования — двенадцати тысяч в год. Расходы пришлось сократить. К большому огорчению бабушки, была продана пара выездных лошадей с коляской, а дедушка, бабушка и две младшие дочери переехали на Знаменку. Но через сколько-то лет напротив был выстроен многоэтажный дом, закрывающий вид из окон. Причина показалась уважительной, и семья переехала на Большой Левшинский. Позднее там же поселились и мои родители со всеми нами.
А родовой Голицынский дом на Покровке по распоряжению дедушки Александра Михайловича был варварски перестроен, растесали все окна нижнего этажа, а помещения приспособили под магазины; верхний этаж не тронули и сдали под частную женскую гимназию, сад вырубили, на участке построили шестиэтажный дом. Словом, начали получать немалый доход. Ирония судьбы — в 1922 г. мой отец, приехав в Москву, поступил на работу в то учреждение, которое помещалось в бывшем Голицынском доме на Покровке. Однажды отец меня водил по комнатам второго этажа с расписанными потолками и гипсовой лепниной; крылатые амурчики и полуобнаженные богини глядели сверху на ряды столов и склонившихся над ними служащих. Позднее все помещения были разбиты на жилые клетушки, лепнину внутри и снаружи сбили, амурчиков замазали. И сейчас надо войти во двор и взглянуть на нетронутые жестокой рукой человека два или три узких и высоких с украшениями окна, чтобы догадаться о возрасте здания.
Возвращаюсь к своей бабушке. Судя по фотографиям и по портрету Коровина, в молодости она была не просто красива, но отличалась особенной, благородной красотой греческой богини. Курчавые волосы, которые передались многим ее потомкам и точеный, с небольшой горбинкой нос напоминал о ее армянском происхождении. Она была шатенкой, с большими светлыми и очень добрыми глазами. Говорили, что она походила на свою бабушку со стороны матери — княжну Софью Горчакову. Бабушкина красота и живость ума соединялись с исключительной добротой и кротостью характера. Я никогда не видел, чтобы она на кого-либо сердилась, хотя мы — внуки, наверное, постоянно ее огорчали и злоупотребляли ее добротой.
Ежедневно бабушка куда-нибудь уезжала. Когда собственные лошади были проданы, она стала пользоваться экипажем из специальной извозчичьей конторы. Приезжал кучер, которого звали Евпл, но бабушка, найдя имя неблагозвучным, звала его Василием, и тот откликался.
В Большом Саввинском переулке был детский приют, основанный на Голицынские средства еще ее свекровью Луизой Трофимовной, у бабушки денег поубавилось, для приюта она доставала пожертвования от московских купцов, числилась попечительницей и постоянно навещала сирот.
Бабушка была связана не только с художниками «Мира искусства», но и более левых направлений. Ее близкими друзьями были ныне незаслуженно забытые художники Досекин и Средин, изображающие старинные усадьбы, она поддерживала и декадентов, в том числе общество «Бубновый валет», в которое входил молодой Петр Кончаловский. И дедушка, и бабушка были хорошо знакомы с Валерием Брюсовым. Бабушка посещала все тогдашние художественные выставки, в том числе и архилевые...
У моего отца было семь братьев и сестер, у моей матери девять братьев и сестер, почти все они женились и повыходили замуж, заводили свои семьи. Двоюродных братьев и сестер я насчитал пятьдесят четыре (!!!). И у всех них были жены и мужья [С умершими младенцами , незамужними и неженатыми их насчитывается 75.]. С ума можно сойти! Поэтому, я буду рассказывать только о тех, какие были близки моим родителям и мне лично.