3

3

Перехожу к рассказу о своем деде князе Владимире Михайловиче.

Он родился в Париже в 1847 г. и первые восемнадцать лет своей жизни провел за границей. Сохранился его акварельный портрет — сидит на травке прелестный мальчик лет пяти, в белой рубашонке, в красных шароварах, на ногах сапожки и кормит кролика.

С самого детства дедушка любил Францию, ее историю, ее литературу, считал Вольтера и Руссо величайшими философами мира. Ему посчастливилось несколько раз побывать на балах Наполеона III в Тюильрийском дворце. И там однажды к его матери подошел высокий, представительный старик со звездой и лентой под фраком. Когда он отошел, сын спросил мать, кто это такой, и та ответила, что это барон Геккерн, иначе говоря Дантес — убийца Пушкина.

До восемнадцати лет дедушка разговаривал и думал только по-французски. Насколько он любил французов, настолько ненавидел немцев, вернее пруссаков — обоих Вильгельмов и особенно Бисмарка, считая его убийцей Рудольфа Австрийского, Людвига Баварского, Гамбетты и нашего Скобелева, и очень любил об этом рассказывать, доказывая правдоподобность своих версий.

Он был аристократом до кончиков ногтей, за которыми всегда тщательно ухаживал. Одевался у лучших портных; о его особенной элегантности упоминает князь С.А.Щербатов в своих воспоминаниях «Художник ушедшей Руси» [Точнее — изящество: «Старик Савва Мамонтов… что-то доказывал изящному… кн.В. М. Голицыну» (Щербатов С. Художник в ушедшей России. Н.-Й., 1965. С.349).]. Но дедушка был аристократом не только внешним обликом, но и по духу. Однажды он был с визитом у какого-то богача — выскочки, и сидя в кресле во время беседы, нечаянно уронил носовой платок. Он нагнулся, собираясь его поднять, но хозяин остановил его руку и позвонил в колокольчик. Явился лакей, и хозяин сказал ему, указывая на платок: «Подними и передай барину».

Так вот, дедушка говорил, что настоящий аристократ никогда не стал бы из-за такого пустяка звонить лакею, а просто нагнулся бы и поднял платок.

В дедушке не было ни на копейку чванливости, столь характерной и для тогдашних выскочек и для современных «главнюков» [Характерное для автора обозначение советских чиновников.]. Он запросто и со вниманием разговаривал с любым человеком, но тот всегда чувствовал расстояние между собой и дедушкой и держался подтянуто. В какой-то степени подобный аристократизм перешел к моему брату Владимиру.

Дедушка окончил естественный факультет Московского университета. К его службе, к его карьере, увлечение ботаникой не имело никакого отношения. Ботаника была его хобби. Он оставил после себя научные труды, две брошюрки — «Особенности флоры Епифанского уезда Тульской губернии» и «О распространении одного редкого вида ромашки в Звенигородском уезде Московской губернии», и ряд очерков о старой Москве. Благодаря этим двум брошюркам, в 1922 г. дедушка стал членом КУБУ (Комиссии по улучшению быта ученых), правда, третьей категории (из четырех), и года два-три получал хороший паек.

Службу он начал в Москве в канцелярии Московского генерал-губернатора князя В.А.Долгорукова и, постоянно продвигаясь вперед, стал при нем вице-губернатором, затем губернатором, отвечая за дела в Московской губернии. Но тут его карьера оборвалась. Долгоруков скончался, и генерал-губернатором стал великий князь Сергей Александрович, младший брат царя Александра III.

Некоторое время они служили вместе, и постепенно их отношения охлаждались. Наверное, недалекому великому князю претили независимость и острый ум деда, ему нашептывали на деда льстецы. И однажды чиновник принес деду царский рескрипт, в котором тот назначался Полтавским губернатором.

Деда взорвало. Он, — любивший Москву, считавший себя москвичом, и вдруг должен уезжать в Полтаву, его даже не спросили — хочет ли он покидать Москву. Он собрался тут же подавать в отставку. Брат Александр Михайлович насилу его уговорил не поступать столь демонстративно. И дедушка, сказавшись больным, к великому удовольствию бабушки уехал с нею за границу на какие-то воды. Два года он тянул, числился Полтавским губернатором, в Полтаву не ехал, наконец подал в отставку.

Живя в Москве, он развернул кипучую деятельность, сблизился с самыми видными и культурными представителями московского купечества — с Третьяковым, Солдатенковым, Якунчиковым, Вишняковым, участвовал в различных обществах, способствовавших улучшению жизни и просвещению москвичей, время от времени подставлял ножку московским администраторам и тому же великому князю. Он был председателем обществ — «Друзей Малого театра» и «Друзей Политехнического музея». О втором обществе ничего не могу сказать, а вот для Малого театра он сделал немало — боролся с театральной администрацией за русский репертуар, всячески защищал А.Н.Островского, с которым был близок, защищал талантливых актеров и актрис, которых затирали, Садовские Пров Михайлович и Михаил Прович были его друзьями. В старости дедушка любил рассказывать о Малом театре, о его постановках, о его актерах. Ведь он видел самого Щепкина. Он рассказывал о тех же Садовских, о Ленском, Южине, Федотовой; Яблочкину называл просто Сашенькой. Уже в 1920-х гг. к дедушке приходили: артистка Малого театра Турчанинова и артист Художественного — Вишневский. В те же годы были напечатаны его «Воспоминания о Малом театре». Но эти воспоминания — малая часть тех живых и интересных устных рассказов, которые мы — внуки, слушали, развесив уши.

Запомнилось такое.

Дедушка хорошо знал Горбунова, который как артист Малого театра не сумел достичь особых успехов и перевелся в Петербург в Александровский театр. Зато он прославился как замечательный рассказчик, автор устных сценок и анекдотов. Его постоянно приглашали в дома разных лиц, в том числе и высокопоставленных, где он забавлял своих слушателей. Позвали его и во дворец к царю Александру II. Царь слушал, слушал, а потом спросил Горбунова:

— А про меня ты что рассказываешь?

Горбунов очень испугался, стал отнекиваться.

— Врешь! — сказал царь. — Расскажи, ничего тебе не будет.

И Горбунов решился.

Как известно, членами Государственного Совета являлись почтенные старцы, которые уже не могли принести пользы на служебном поприще.

— Однажды, — говорил Горбунов, — в ожидании царя они сидели в удобных креслах. Царь задерживался, они дремали. Вдруг вошел флигель-адъютант и громко крикнул:

— Государь идет!

Царь вошел, повел носом и сказал:

— Открыть форточки!

Александр II, очень довольный, подарил Горбунову перстень.

А вот, куда театральные, да и прочие историки Москвы, Третьяковской галереи не заглядывали, так это в дедушкин дневник, который он вел всю жизнь, начиная с 18 лет, и последнюю запись в нем сделал накануне своей кончины. Тридцать один том, по 500 страниц каждый, исписал дедушка! Из них, предпоследний том — германская война и первые два года революции — пропал, последний том — 1919-1932 гг. — хранится у моего племянника Иллариона, а остальные 29 находятся в рукописном отделе Ленинской библиотеки [Отрывки из дневника В.М.Голицына были опубликованы в «Московском журнале» (1991. № 9-11).].

Писал дедушка свой дневник так: поперек его жилета на серебряной цепочке всегда висел тоненький карандашик, а под левой манжеткой были спрятаны узкие ленточки слоновой бумаги. Целый день дедушка разъезжал, заседал, беседовал, слушал молебны, обедал в ресторанах, смотрел очередную пьесу, а в свободные промежутки времени доставал одну из ленточек, набрасывал на нее «тезисы» и перекладывал ее под правую манжету.

Вставал он всю жизнь в семь утра, шел в свой кабинет, раскладывал на столе написанные накануне ленточки, и заносил в толстенный том самую суть этих записей. Ручек у него было по числу дней в месяце; они хранились в особом серебряном стаканчике. Тридцать первая ручка употреблялась лишь семь раз в году и была неудобная, чересчур толстая. Почерк у дедушки был особенный, с завитками и очень неразборчивый, к нему требовалось привыкнуть.

Я рассказал Ираклию Андроникову об этом дневнике. Подумав немного, он ответил: «Оставим его историкам XXI века». Наверное, он был прав.

У Московского купечества дедушка пользовался большою популярностью и уважением. В 1897 г. дедушка почти единогласно был избран Московским Городским головой [В постсоветское время это соответствует должности председателя Московской городской Думы.]. Узнав об этом, великий князь Сергей Александрович якобы воскликнул: «Этого еще только не доставало!»

Вот, когда во всю ширь развернулась деятельность дедушки во славу Москвы! Восемь лет он являлся наиболее известным в России городским головой. Наверное, это было самое счастливое время в его жизни. При нем в Москве вместо конок был пущен трамвай, построен Рублевский водопровод, причем он сам выбрал площадку для насосной станции близ села Рублева и место для отстойников на Воробьевых горах. Была значительно расширена канализационная сеть, на Лубянской площади построена станция канализации, существовавшая до 1930-х гг., и устроены Люблинские поля орошения. Он умел уговаривать московских богатых купцов жертвовать крупные суммы на богадельни, приюты, при нем были построены основные корпуса клиник — на Девичьем поле и при Солдатенковской (теперь Боткинской) больнице, был построен Политехнический музей, замощено много московских улиц, организована существующая и поныне нумерация домов. И уж не помню — где только дедушка ни приложил свою руку! Но ни в одном теперешнем труде по истории Москвы не упоминается его имя [В эпоху гласности это упущение исправлено: на юбилейных торжествах 1997 г. по поводу 850-летия Москвы заслуги Владимира Михайловича неоднократно отмечались; на специально изготовленном декоративном блюде «Устроители Москвы» В.М.Голицын изображен рядом с Ю. М. Лужковым. См. о нем также в кн.: «Московская власть: городские головы. 1782-1997». М., 1997. С.135-138.].

Он очень гордился тем, что уговорил Третьякова передать свою галерею городу Москве. Членом ее Попечительского совета он состоял до самой революции. Третьяков завещал посещение галереи бесплатным, а на ее содержание выделил определенный капитал. А с тридцатых годов билеты стали продавать. И дедушка сетовал, что завещание близкого к нему человека было нарушено.

Он и метро задумал строить в Москве. Начались переговоры с английскими капиталистами. Были проведены изыскания как раз по тем двум трассам, по которым много лет спустя была построена первая очередь метро. Одна линия шла от Крымской площади по Остоженке, Волхонке, Моховой на Театральную, Лубянскую площади и по Мясницкой до Каланчевской площади. А другая — от Смоленской площади, по Арбату, Воздвиженке и на соединение в Охотном ряду. Данные этих изысканий позднее очень пригодились.

Но тогда, в 1902 г., метрополитен оказался не по средствам городу Москве, и работы начаты не были [Идея строительства метро в Москве была выдвинута не В. М. Голицыным. По воспоминаниям его сына В. В. Голицына дело обстояло следующим образом: «Когда отец был Городским Головой, он получил однажды приглашение к генерал-губернатору на заседание. Там разбирался проект инженера Балинского, приехавшего из-за границы, постройки в Москве метро. Спросили мнение Городского Головы. Отец сказал, что может высказаться лишь после того, как городские специалисты подробно рассмотрят юридические, технические и финансовые условия договора. А условия оказались такими: предприниматель предлагал построить сеть метро в течение пяти лет. Для покрытия своих затрат он будет пользоваться по окончании застройки доходами от метро в течение ряда лет, а немедленно — с первого же дня — к нему переходит доход от трамвая. Если за пять лет он не построит метро, то все, им построенное, остается в пользу города безвозмездно… Ознакомившись с условиями, мой отец и другие городские деятели поняли, что приезжий аферист с первого дня, не затратив ни гроша, заберет очень доходный трамвай, пять лет будет с него получать доход, для отвода глаз в нескольких местах в городе будет ковырять землю — «строить метро», а через пять лет скажет, что у него ничего не вышло, и уедет к себе за границу, положив в карман доход от трамвая. Конечно, городские деятели сделали все, от них зависящее, чтобы эта афера провалилась» (архив В. А. Голицына).].

В связи с этой неудачей дедушка рассказывал такой анекдот.

В Москву на Главный почтамт поступил пакет из Англии с адресом на английском языке. Прочитав слово, напоминающее задуманное строительство, почтовые чиновники переслали пакет в Московскую Городскую Управу, там его вскрыли и, к своему ужасу, убедились, что это послание от архиепископа Кентерберийского митрополиту Макарию. Перепутали метрополитен с митрополитом! Скандал мог разразиться небывалый. Дедушке пришлось ехать ко владыке извиняться и вручить ему распечатанный пакет.

И на третье четырехлетие дедушка был избран почти единогласно. Но наступил бурный 1905 г. Был убит на улицах Москвы революционер Бауман. Многотысячная толпа с красными флагами понесла гроб с телом через центр, мимо здания Городской Управы (теперь музей Ленина). Дедушка со всем штатом вышел на крыльцо. Все стояли с непокрытыми головами. Это было сочтено за сочувствие революции, за демонстрацию. Дедушке грозило отстранение от должности, но он опередил события и послал царю телеграмму, в которой говорилось, что он не может оставаться городским головой в городе, где «совершаются казни без суда». Подобная же телеграмма, при сходных обстоятельствах, была послана нашим родственником, Тульским губернатором Михаилом Михайловичем Осоргиным. В 1925 г. вышел сборник «Материалы и документы о революции 1905 года». Там были опубликованы обе телеграммы под глупейшим заголовком: «Они струсили».

Отцы города и все городские служащие проводили дедушку с огорчением. В свое время он ввел звание «Почетный гражданин города Москвы» (не путать со званием «Почетный гражданин»). Первым получил это звание Третьяков, вторым при отставке получил дедушка, третьим — английский посол сэр Бьюкенен, когда он, после объявления Англией войны Германии на стороне России и Франции, приехал в 1914 г. в Москву. Позднее это сверхпочетное звание никому не присуждалось.

Отцы города заказали Серову дедушкин портрет, который до самой революции висел в Управе, потом его перенесли в соседнее здание Исторического музея. В семье этот портрет не любили, считали, что Серов никак не отразил дедушкин характер, изобразил его эдаким безразличным ко всему снобом, хотя прекрасно был осведомлен о его деятельности.

Продолжая жить в Москве, дедушка не оставил своих забот о благе города, он участвовал в нескольких благотворительных обществах, еще больше сблизился с Малым театром. Он даже основал особую партию, которая называлась «Мирное обновление», о чем я сам читал язвительную заметку в старых газетах, что «в Москве основана новая партия, почетным и единственным членом которой является небезызвестный князь В.М.Голицын». В своих воспоминаниях С.Ю.Витте ворчал, что в Москве «мутят воду» представители аристократических фамилий — князь Голицын и князь Трубецкой.

Дедушка любил Москву и любил Россию. Как человек несомненно большого государственного ума, он не мог не видеть, как по наклонной плоскости катится царская власть; через близких ему лиц он хорошо знал, какие ничтожества окружают безвольного царя, знал какую силу забирает проклятие России — Распутин, предвидел — куда приведет бессмысленная политика царских министров и как истинный патриот глубоко страдал, чувствуя свое бессилие изменить строй...