Глава 16 НА ИСТОКАХ НАРЫНА
Глава 16
НА ИСТОКАХ НАРЫНА
Слухи о русском военном отряде летели по берегам Иссык-Куля.
Всадники спешили от аула к аулу, передавая новости жителям гор. И, как всегда, слухи искажали правду: из мирного ученого-путешественника Семенов превращался в опасного врага. Полуторатысячный отряд всадников султана Тезека помогал этим слухам, взволновавшим сарыбагишей. Сарыбагиши ненавидели Тезека, как ловкого и хитрого противника.
7 июня Петр Петрович и Тезек пришли на реку Малая Каркара, к богинским кочевьям манапа Бурамбая. Старый манап богинцев встретил Семенова с радостью необыкновенной. Да это было и понятно: племя богинцев находилось в тяжелом положении. Почти все владения их по южному берегу Иссык-Куля были захвачены сарыбагишами. Подданные кокандского хана заняли богинские земли до верховьев Сыр-Дарьи, дошли до горы Хан-Тенгри. Сарыбагиши уничтожили трехтысячный отряд богинцев, взяли в плен жен и детей Бурамбая.
Семенову не хотелось ввязываться в междоусобную войну между богинцами и сарыбагишами, но Бу-рамбай и Тезек требовали похода. Пока Петр Петрович обдумывал, как ему поступить, с южного берега Иссык-Куля пришла хорошая новость.
Сарыбагиши, устрашенные появлением русских, очистили завоеванные земли и ушли на реку Чу. Земли, пастбища, сады богинцев стали снова свободными. Отпала нужда для Семенова с оружием в руках пробиваться на верховья Нарына. «Я получил полную возможность осуществить свое намерение проникнуть з глубь Тянь-Шаня», — записал Петр Петрович в дневник. И немедленно объявил Бурамбаю:
— Иду в экспедицию лишь со своим отрядом и проводниками. Цель моя — через Заукинский перевал достичь истоков Нарына. Султан Тезек остается охранять ваши кочевья на Иссык-Куле.
Петр Петрович в сопровождении сорока девяти казаков, двенадцати проводников, художника Коша-рова выступил из аула Бурамбая к перевалу Санташ.
Голые скалы поблескивали в прозрачном воздухе, небольшое густо-синее озеро трепетало, пронизанное солнечным светом. Кошаров первым заметил большой холм из пегих камней.
— Почему перевал называют тысячей камней?
— Ты любишь легенды, Павел?
— Если они правдивы…
— Есть у киргизов легенда о Санташе. Когда Тамерлан предпринял поход в восточные страны, он шел через этот перевал. Здесь Тамерлан решил сосчитать свои войска. Каждый воин бросил на берег озера по камню. Вырос холм из многих тысяч камней. Тамерлан возвращался опять-таки через Санташ. Властителю захотелось узнать, сколько у него осталось войска. Каждый воин взял по камню, и холм уменьшился во много раз. Так подсчитывал монгольский завоеватель головы в собственном войске.
С вершины Санташа они увидели Мустаг, закованный в вечные снега. Девственная чистота снега казалась путешественникам отрешенной от всего случайного. Вершины были так недосягаемы, так величественны и так далеки от земной суеты, что Семенов почувствовал себя чище и одухотвореннее. То же испытывал и художник — удивленные глаза его дышали теплым черным блеском.
Радостные и возбужденные, спускались они с Санташского перевала в долину Джаргалана. Здесь от их счастливого возбуждения не осталось и следа.
Навстречу плелись изнуренные, раздетые, полуумирающие люди. Это были богинцы из племени Бурамбая, захваченные в плен сарыбагишами.
Семенов снабдил голодных куртом — овечьим сыром, поделился бараниной и черными сухарями.
На следующий день через долину Джаргалана он проник к знаменитому среди киргизов теплому источнику Алма-Арасан. Здесь Семенов все еще думал найти вулканические породы. Он отправил отряд с Кошаровым на реку Каракол, а сам с проводником остался у источника. С Кошаровым договорились встретиться на берегах Каракола.
Петр Петрович занялся поисками вулканических пород на Алма-Арасане.
«Вопрос о том, нет ли в Тянь-Шане вулканических горных пород, стоял для меня на первом плане, и так как я убедился в том, что кристаллические горные породы Аксуйской долины, приподнимающие пласты осадочных пород (известняков и сланцев палеозойских систем), оказались гранитами и сиенитами, то мне оставалось только тщательно разыскать, не найдется ли вулканических пород между бесчисленными валунами, увлекаемыми бурной речкой с самых отдаленных вершин Небесного хребта. Но никаких вулканических пород между валунами реки в ее долине не оказалось. Я мог спокойно перейти всецело к исследованию флоры Аксуйской долины».
Семенов спрятал геологический молоток и занялся ботаникой. Лазил по зарослям черного барбариса и боярышника, любовался рощицами диких яблонь, склонялся над цветами и травами. Они вскарабкались на обрыв, и Семенов увидел новую долину с белесой лентой Каракола. Там была назначена встреча с Кошаровым.
Река, врезанная в темную зелень лесов, была пустынна. Шум воды не достигал горной высоты, солнце слепило глаза, глубокие тени скал зловеще чернели. Семенов вынул бинокль — река, зелень, тени приблизились. На берегу Каракола замелькали всадники.
— Вот и наш отряд, — облегченно сказал Петр Петрович.
— Чужие глаза мешают тебе, — проводник приложил ладони к вискам. — Это сарыбагиши…
Скрываться уже было поздно: их заметили. От отряда отделилось несколько всадников. Петр Петрович вытащил пистолет и поехал навстречу сарыбагишам.
Сблизились почти вплотную, лишь рытвина разделяла Семенова и сарыбагишей. Держа наготове пистолет, Петр Петрович не спускал глаз с высокого худощавого всадника, выскочившего на край рытвины.
— Кто такие? — спросил всадник.
— Русские, — Семенов объяснил, что принадлежит к большому отряду, пришедшему на помощь богинцам.
— А где ваш отряд? — хитро прищурился всадник.
— Отряд за соседней горой. Всадник усмехнулся.
— Вы — наши пленники…
— Пока еще нет, — Семенов поднял пистолет. — Вот это оружие может стрелять сколько угодно. Вы только зря потеряете время.
Всадник опять презрительно усмехнулся.
— А во-он отряд! — крикнул проводник, показывая за Каракол.
С перевала в речную долину спускался отряд, ведомый Кошаровым. Солнце играло на казачьих саблях, мерно вышагивали верблюды, гарцевали богинцы.
Сарыбагиши повернули коней и поскакали к своим. Через несколько минут они скрылись в роще.
— Хорошо, что мы появились вовремя. Я заметил сарыбагишей еще на перевале, — радовался Кошаров, присаживаясь около Семенова на берег Каракола. Над ними темно и густо вздымались кусты облепихи, бабочки, похожие на бледные цветы, порхали между ветвями. — Чертовы дорожки на этом Тянь-Шане, — продолжал Кошаров. — Вернее, никаких дорожек — только волчьи тропки да следы снежных барсов. Постоянно перевьючивали верблюдов и лошадей. Лошадь аксакала Терскея сорвалась в пропасть. Терскею пришлось спускаться за вьюками, это происшествие задержало на три часа. Бедный Терскей, он плакал над погибшей лошадью, как над другом. На память даже отрезал ухо и хвост. Я его понимаю: киргиз без лошади — несчастнейший человек.
Семенов встал, отряхивая с брюк мокрый песок. Шагнул к костру, у которого притих старый богинец. Положил ему на плечо руку.
— Не горюй, аксакал! Добрая лошадка была у тебя, но что поделаешь — воля аллаха. Я тебе дарю коня из запасных. Выбирай любого.
Терскей всплеснул руками, признательно прижал кулаки к груди.
Утомленные спутники завалились спать, положив под головы попоны и седла. Семенову не спалось. Было еще рано, крутые обрывы, сливаясь с зеленоватым небом, манили к себе. Над долиной сверкала вечным снегом двурогая вершина Огуз-баши. Пестрая тишина гор была глубока и печальна.
— Пройдемся перед сном, — предложил Семенов художнику.
Кошаров все удивлялся неутомимости Семенова. «Он переполнен какой-то упругой энергией», — думал Павел Михайлович, чувствуя себя усталым.
— Ну что ж, пойдем.
Незаметно прогулка превратилась в напряженные поиски. Семенов осматривал речные валуны, переворачивал их, раскалывал молотком, записывал в походную книжку образцы горных пород.
«Обнажений горных пород я не встретил и ограничился тщательным осмотром валунов, нанесенных рекой. Между ними встретились те же граниты, как и в ущелье реки Аксу, сиениты, крупнозернистые диориты, габбро, серые известняки, черные и красные порфиры, в небольшом количестве гнейсы, песчаники, амфиболиты, роговообманковые сланцы и брекчии, но вулканических пород не оказалось».
Они вернулись к костру, улеглись на росистой траве, под высокими тянь-шаньскими звездами. Остро и сладко пахло облепихой, но запах ее, опьяняя, все же мешал спать.
В эти дни перед художником промелькнуло столько перевалов, ущелий, потоков, что он заблудился в бесконечном их лабиринте и потерял представление, где сейчас находится. Чем дальше проникали они в глубь Тянь-Шаня, тем обширнее и непонятнее становился мир. Художник казался себе чуждым и лишним в могучем нагромождении хребтов.
— Куда мы направимся завтра? — спросил он.
— К Заукинскому перевалу, — полусонно ответил Семенов. — Там есть озера, в которых берет свое начало Нарын. Еще никто не достигал верховий Нарына. А Нарын — это верхняя часть Сыр-Дарьи, — Петр Петрович приподнялся на локтях. — Сыр-Дарья — одна из величайших рек Азии, и никто не знает, где она берет свое начало.
— Вы-то знаете, Петр Петрович…
— Со слов киргизов. А я хочу видеть эти истоки. Я исследовать их хочу, — в голосе Семенова зазвучало нетерпеливое желание.
— Почему вам хочется обнять необъятное? Вы и географ, и геолог, и ботаник, и энтомолог. Не чересчур ли для одного человека?
— И поэт, и художник, добавь, правда, — в душе. Меня и статистика интересует не меньше поэзии, — Семенов подбросил в костер хвороста. Огонь приподнял и покачнул тяжелые тени скал. — Не чересчур ли много, спрашиваете вы? А нам приходится брать чересчур. — Семенов повертел в пальцах веточку барбариса, густо облепленную цветами, швырнул в огонь.
Путь к истокам Нарына оказался изнурительнее, чем казалось Семенову.
Узкие долины были забиты сланцевыми глыбами, гранитными и порфировыми плитами, засеяны щебенкой. Животные калечили копыта о камни, люди выбивались из сил. С неимоверными усилиями путешественники добрались к подножию Заукинского перевала. На голом плато лежало крошечное озеро; на зеленой воде паслась стайка красных турпанов.
— Алые птицы на аквамариновой воде, — не удержался Кошаров. — Какое нереальное сочетание красок!
— И все-таки оно существует. Все сущее достойно изображения. — Петр Петрович глянул на вершину перевала, уходящую за облака. — Ягодки-то нас, Павел Михайлович, ожидают впереди.
Штурм Заукинского перевала продолжался весь день. У Семенова заломило в ушах, неприятный шум надрывал барабанные перепонки, колени тряслись, тело наливалось ломящей болью. Им овладевала горная болезнь, а Кошаров, к своему удивлению, ее не испытывал.
На узеньких, оползающих песком и камнем тропках стали появляться дохлые лошади, верблюды, бараны. Неожиданно саврасая кобылка Семенова шарахнулась в сторону, вздыбилась над пропастью.
Петр Петрович успел ухватиться за скалу и высвободить ноги из стремян. Лошадь, потеряв равновесие, рухнула в бездну.
Кошаров подхватил Семенова и снял со скалы.
— Вы были на волосок от смерти. Вас спасло чудо, — нервно сказал художник.
— Чего испугалась моя лошадь?
— Споткнулась о человеческий труп.
Семенов заметил на тропинке мертвого богинца, одетого в рваный бешмет. Мертвеца прикрыли камнями. Все спешились и, ведя в поводу лошадей, продолжали подъем. Только к вечеру участники экспедиции одолели Заукинский перевал. Семенов, шедший первым, увидел волнистую равнину. Горные исполины исчезли. Между невысоких холмов зеленели озера — на воде дремали уже другие, сочного синего цвета турпаны. Птицы спокойно провожали путников, они не боялись человека.
Всюду цвели островки горного лука еще неизвестного вида. Золотые островки соединялись с пестрыми — белые лютики, фиолетовые купальницы, голубые гиацинты были прекрасными, свежими, но ни Семенов, ни Кошаров не проявляли восторга. Другие, невероятные и страшные картины потрясали их.
В золотистых зарослях лука, осыпанные лепестками, лежали люди. Мужчины и женщины, дети и старики. Сотни трупов с лицами, искаженными болью, страхом, голодом, опрокинутые навзничь, на спину, незряче смотревшие в небо. На высоте, достигающей трех с половиной верст, в холодном чистом воздухе трупы не разлагались. Люди казались спящими, и это еще сильнее действовало на путешественников. Здесь, на Заукинском перевале сарыбагиши истребили богинцев из рода манапа Бурамбая.
Семенов ехал по высокогорной равнине, угрюмо озираясь по сторонам. В уме не умолкала пушкинская строка: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» В мертвящей тишине этого поля ему чудились какие-то непонятные живые звуки. Что-то повизгивало и хрипело, укрытое цветущими холмами, и, невидимое, вызывало тревогу. На горизонте возникли низенькие колыхающиеся тени, а звуки стремительно приближались.
Из-за холма вылетела одичалая стая лохматых псов. С яростным лаем псы окружили экспедицию — стая искала новых хозяев. Мертвое поле скрылось за холмами. Равнина полого спускалась к юго-востоку — три озера мерцали на ней. Из каждого вытекала речушка. Речки сливались, и теперь только один поток исчезал в отуманенных далях.
Это и был Нарын, исток древнего Яксарта, великой среднеазиатской реки Сыр-Дарьи.
Петр Петрович опустился на колени, зачерпнул в ладони морозную воду, напился, вымыл разгоряченное лицо. Он первым из европейцев пил воду из нарынских истоков. «Мы проблуждали еще часа два между истоками Нарына, но спуститься вниз по его долине я не решился: лошади наши были измучены и изранены».
14 июня Петр Петрович спустился с плоскогорья на реку Зауку, где и соединился со своим отрядом. Проводники вели Семенова на Иссык-Куль мимо древних развалин и заброшенных пещер. Вечером того же дня Семенов вторично увидел необозримое синее озеро. «Над Кунгеем носились темные облака, эффектно освещенные солнечным закатом. В то время когда снежные вершины Кунгей-Алатау уже начинали загораться своим альпийским мерцанием, мягкие куполовидные предгория были облиты таким светом, который уподоблял их светлому дыму или облаку, как будто все эти горы горели и дымились».
Отряд остановился около бухты Кызыл-су. Петр Цетрович решил исследовать береговую полосу Иссык-Куля. Чего только не выбрасывало бурное озеро на свои берега: раковины, кости птиц, кабаньи клыки, даже медные орудия бронзового века. Петр Петрович узнал от киргизов, что Иссык-Куль в давние времена поглотил целый город, построенный монголами. Он не мог лишь измерить озерные глубины на Иссык-Куле, не было ни одной лодки, но, по словам киргизов, «озеро не имело дна».
Петр Петрович установил, что берега Иссык-Куля служили торными путями народных переселений из внутренней нагорной Азии.
Одним из самых могущественных кочевых народов, занимавшим когда-то бассейн Иссык-Куля, были усуни. Китайские летописцы упоминают о них еще в III веке нашей эры. По китайским летописям, на берегах озера жило 120 тысяч усунских семей. Усуни занимались скотоводством, и конские табуны были их главным богатством. Усуни находились под владычеством гуннов, но имели и своих правителей, носивших титул «кюн-ми». Китайцы искали военного союза с усунями и старались породниться с ними. В 107 году до нашей эры китайский император выдал свою дочь замуж за усунского правителя. Для принцессы в главном стойбище усуней был воздвигнут город. Народ прозвал его Чи-гу-чином — городом красной долины. «Этой красной долиной, по моим соображениям, могла быть только долина Джаргалана, но, во всяком случае, Чи-гу-чин не находился на берегу Иссык-Куля, а на некотором расстоянии от него», — заключил Петр Петрович, тщательно обследовав окрестности озера.
Усуни, вытесненные гуннами, ушли на запад, в степи и смешались с тюркскими племенами. Из этого союза возник народ, получивший в новейшие времена название киргизов — казахов.
Семенов всюду искал и находил следы исчезнувших усуней. Он обнаружил остатки их культуры в урочищах Кызыл-Джар и Барскаун.
Всматриваясь в глубину времен, воскрешая историю кочевых народов, исследуя остатки их культуры, Петр Петрович устанавливал неразрывную связь природы и человека.
В описаниях Тянь-Шаня он ярко и строго научно показывал и типичные местности, и особенности их природы, и характерные черты хозяйственной жизни людей. Его исследования стали великолепным образцом для русских географов. У Семенова учились они умению видеть общие картины и детали мира. Петр Петрович рассказывал о Тянь-Шане как ученый, как поэт, как художник. Под его пером возникали грандиозные, неповторимые ландшафты Тянь-Шаня.
«Темно-синяя поверхность Иссык-Куля своим сапфировым цветом может смело соперничать со столь же синей поверхностью Женевского озера, но обширность водоема, который, занимая поверхность, в пять раз превосходящую площадь Женевского озера, казался мне с западной части Кунгея почти беспредельным на востоке, и ни с чем не сравнимое величие последнего плана ландшафта придает ему такую грандиозность, которой Женевское озеро не имеет…
За широким Иссык-Кулем простирается обозримая, по крайней мере, на триста верст своей длины, непрерывная снеговая цепь Небесного хребта. Резкие очертания предгорий, темные расселины пересекающих передовую цепь поперечных долин — все это смягчается легкой и прозрачной дымкой носящегося над озером тумана, но тем яснее и определеннее во всех мельчайших подробностях своих очертаний, тем блестящее представляются на темно-голубом фоне цветистого безоблачного среднеазиатского континентального неба облитые солнечным светом седые головы тянь-шаньских исполинов, резко выдающиеся из весьма прозрачной дымки тумана…
Чем далее к востоку, тем поверхности озера кажутся непосредственно омывающими белоснежные покровы исполинов величественной горной группы Хан-Тенгри…
Путешественник находит на Кугае унылое и пустынное прибрежье, лишенное всего того, что могла бы на нем воздвигнуть и насадить рука цивилизованного человека. Оно бесплодно, каменисто, усеяно бесчисленными валунами, лишено вообще лесной растительности, и только вдоль берегов стремительных ручьев и на некоторых прибрежьях озера представляются рощи и группы небольших деревьев и высоких кустарников, состоящих преимущественно из облепихи, покрытой узкими серебристыми листьями и ветвями, густо облепленными светло-красными ягодами, из боярка и двух или трех пород ивы. Только изредка из таких рощиц белеются войлочные юрты киргизских пастухов и выставляется длинная шея двугорбого верблюда, а еще реже из окаймляющего рощицу обширного леса густых камышей выскакивает многочисленное стадо диких кабанов, или грозный властелин этих камышовых чащ — кровожадный тигр…»
Так описал он Иссык-Куль и Хан-Тенгри в письме на имя Географического общества в октябре 1857 года.
После вторичного посещения Иссык-Куля Петр Петрович вернулся в аул Бурамбая. Старый манап обратился к нему с просьбой помочь перейти в русское подданство со всеми его племенами и владениями. А Бурамбай владел снова восточной половиной Иссык-Куля и северным предгорьем Тянь-Шаня вплоть до Хан-Тенгри.
— Я готов ходатайствовать о принятии в русское подданство богинцев, но мне нужно осмотреть ваши владения, — ответил Семенов. — Я должен побывать в верховьях Кок-Джара и Сары-Джаса, проникнуть к Хан-Тенгри.
Бурамбай предоставил в распоряжение Семенова проводников, лошадей, верблюдов. Снабдил его курдючным салом и чаем, разрешил приобретать по пути баранов.
Петр Петрович направился по руслу реки Большая Каркара к Хан-Тенгри…