Глава 13 БАРНАУЛЬСКАЯ ЗИМА

Глава 13

БАРНАУЛЬСКАЯ ЗИМА

Над Барнаулом четвертые сутки бушевала метель.

Ветер продувал улицы, захлестывал домишки, нес клочья сена, мерзлые ветки, гнилое тряпье. Раскачивались жестяные вывески кабаков, звенели обледенелые березы, жалобно вскрикивали колокола кафедрального собора. В палисадниках и дворах росли зыбкие сугробы, на закуржавелых стеклах расцветали белые, неведомые травы. От ветровых ударов подрагивали оконные рамы, похрустывали крыши, сыпалась из пазов труха. Приглушенные звуки, стоны, вздохи переполняли большой полукаменный дом с заиндевелой вывеской: «Оптовая торговля Мокея Семибратова. Меха. Овчины. Шерсть. Кожа».

Второй этаж дома купец сдал внаем молодому и, на его взгляд, не очень серьезному господину. Господин Семенов превратил купеческие комнаты в музей.

На деревянных диванах, стульях, шкафах лежали растения. Пучки засохших цветов торчали над массивными, упрятанными в дубовый футляр часами. Цветы дрожали от могучего медного боя, каждый час сокрушавшего тишину дома. Петр Петрович даже привскакивал на стуле и невольно считал удары.

Тянь-шаньские растения терпкими запахами волновали его. Еще бы! Большинство из них неизвестны ботаникам. Радость первооткрывателя пьянила Петра Петровича. С утра до вечера он сортировал, определял, систематизировал, описывал свои богатства.

Минуло четыре месяца, как Семенов вернулся из путешествия. Он решил перезимовать в Барнауле, чтобы весной восемьсот пятьдесят седьмого года отправиться во второе путешествие на Тянь-Шань.

Глухоманный сибирский городок не казался ему серым и скучным. Интересные люди живут везде. Надо только видеть и слышать их. И он пристально присматривался, внимательно прислушивался к людям. Барнаульские чиновники и золотопромышленники, хлебные торговцы и винные откупщики, горные инженеры и приписные крестьяне привлекали к себе его внимание.

Он встречался с ними на горных заводах, разбросанных вокруг Барнаула, в алтайских селах, на городских базарах, в трактирах и лавках. Он стал завсегдатаем городской библиотеки, а по вечерам посещал любительские спектакли. Перезнакомился со всеми примечательными людьми города. Среди них выделялся горный инженер Самойлов — родной брат знаменитого петербургского артиста. Да и сам инженер был великолепным комиком, восхищая Семенова своей игрой.

Званые обеды и вечера, встречи с Самойловым на любительских спектаклях не заслоняли Петру Петровичу научную деятельность. Работа доставляла и наслаждение, и радость, и восторг вдохновения.

Он сидел за огромным столом, заваленным травами, камнями, рукописями, и писал размашисто, неразборчиво. Вскидывал курчавую голову и, приподняв карандаш до уровня глаз, косился на закуржавелое окно. Угадывал в этих узорах и перья папоротников, и цветы неопалимой купины, и перезрелые плоды яблоневых рощ. Рождались и таяли сережки бересклета, тонкая ниточка инея набухала илийской водой.

Он перевел глаза на диван, укрытый полосатой шкурой. Улыбнулся. Вспомнил, как охотники-проводники убили тигра и подарили ему шкуру. Вышел из-за стола, в раздумье постоял перед полосатым диваном. Попадет ли он в будущем году на Иссыкское плоскогорье? Увидит ли снова те удивительные места? Ему показалось странным, почти невероятным, что он был там совсем недавно.

Мысль его сосредоточилась на Небесных горах. Он шагал по кабинету, думая, о расположении растительных зон на Тянь-Шане. Сама природа воздвигла эти зоны, как этажи, одну над другой. Нижняя, или первая, зона имеет до шестисот метров абсолютной высоты. Она характерна жарким летом и мягкой зимой и степной, совершенно азиатской флорой и фауной. «Понятно, что эта зона не могла привлечь русской колонизации и осталась почти всецело в руках кочевых аборигенов, составляя для них одно из важнейших условий их существования, так как здесь они имеют свои зимовки, на которых, при сравнительно теплых зимах и малом количестве выпадающего снега, их стада находят себе подножный корм в течение всей зимы».

Он остановился у окна, наклонил набок голову. Продолжал свои размышления. Думал о том, что вторая зона, начинаясь на шестисотметровой высоте, достигает тысячи четырехсот метров и там обрывается. Вторая зона отличается умеренным климатом как зимой, так и летом. У нее почти русско-европейская флора, с легкой примесью растений азиатского типа. Зона эта занимает все северное подгорье Заилийского Алатау и замечательна богатым орошением. В ней многочисленные речки и горные озера. Поливные земли второй зоны дают богатые урожаи, здесь можно разводить сады, и виноградники, и бахчи.

Семенов присел к столу, быстро записал свои мысли. Отчет Географическому обществу разрастался. Вместе с научными наблюдениями появлялись деловые мысли о колонизации, сельском хозяйстве, садоводстве. «Понятно, что эта зона сделалась главной для русской колонизации…

Русские, научившись приемам ирригации у аборигенов, беспрепятственно смогли получить баснословные урожаи на своих пашнях и развести роскошные сады и виноградники».

А третья зона—лесная. Она простирается до двух с половиной тысяч метров абсолютной высоты и занимает горные скаты. У нее суровый, хотя и влажный, климат. Третья зона богата лесом. Для переселенцев лесная зона явилась необходимым подспорьем колонизации. Здесь берут они все строительные материалы, здесь устраивают охотничьи заимки и пасеки…

Семенов мысленно видел тянь-шаньские ели, висящие над пропастями. Они взбираются по обрывам, чтобы остановиться у границы четвертой субальпийской зоны. Здесь царство холода, ветров и альпийских пастбищ. Здесь пасут киргизы свои неисчислимые стада.

В мечтах Семенов поднимался по альпийским лугам в пятую зону Тянь-Шаня. Эта зона кажется совершенно непригодной для поселенцев. Она привлекательна только для путешественников и альпинистов. «При всем том она играет важную роль в экономике природы этого благословенного края, так как она, при своей кажущейся безжизненности, оживляет его при помощи благотворных лучей южного солнца. Таяние снегов этой зоны не только питает непосредственно ее луга, но и дает начало чудным горным истокам, которые, врываясь многоводными реками в земледельческую зону, оплодотворяют там ее богатые пашни, сады и виноградники. В земледельческой зоне эти реки теряются, не доходя до жаркой нижней зоны, и впадают, таким образом, можно сказать, в воздушный океан, из которого снова собираются исполинами снежной зоны в огромные запасы ее вечных снегов».

Размышления о пяти зонах Заилийского Алатау Семенов подкреплял наблюдениями над их растительностью. Ведь он собрал на склонах хребта, в его ущельях и долинах 70 видов разных растений. Среди них были четыре совершенно неизвестных науке, в том числе новые виды клена и рябины.

В отчете Географическому обществу Семенов дал развернутую характеристику всех пяти зон.

Он показал, что растительный покров — явление географическое и что его надо рассматривать в тесной связи с геологией, гидрографией, климатическими условиями местности. Каждая выделенная и рассмотренная Петром Петровичем зона Заилийского Алатау встала географическим целым во внешнем ее облике и во всем своем значении для жизни человеческой. Географические зоны явились важным шагом в изучении земли, стали программой работ для географов.

Последующие исследователи Тянь-Шаня пошли путем, указанным Семеновым. Схемы зонального деления горных хребтов, созданные Н. А. Северцовым, А. Н. Красновым, Р. И. Аболиным, подтвердили правильность семеновского метода.

Семенов не отрывал природу от человека. Он рассматривал ее во взаимосвязи с человеческими потребностями и хозяйственными интересами. Анализируя третью (лесную) зону Заилийского Алатау, он сразу же делал конкретный вывод: «Чиликско-кебинская продольная долина, разделяющая обе снежные цепи Заилийского Алатау, представляет местность, пригодную по своим климатическим условиям для культуры и оседлой колонизации…»

Он задумывался о возможностях лесонасаждений в сухих предгорьях Средней Азии, советовал переселенцам заниматься пчеловодством, создавать заимки и пасеки, как рубить леса в сырых зонах и как сохранять древесину.

Еще в начале научной деятельности Семенов понял, что наука — это «познание окружающих предметов и сил природы, умение подчинить их своей власти, употребить их для нужд своих и потребностей…».

А метель на дворе разбушевалась вовсю. Ветер непрерывно стучал ставнями, обледенелые сучья елозили по крыше, снег завихрялся и шипел на стекле. Яростный порыв ветра ударил по окну звоном бубенчиков.

«Кого это носит в такую пургу?» — с досадой подумал Семенов.

Тяжелые шаги в коридоре, скрип раскрываемой двери. В комнату ввалился человек в тулупе, в барнаульских, расшитых красным бисером пимах. Откинул воротник тулупа, и Петр Петрович узнал Достоевского.

Впалые щеки писателя порозовели, глаза светились, сутулые плечи расправились. И одет он был почти щегольски: длиннополый сюртук, узкие брюки. Черный галстук тугим узлом поддерживал воротнички.

— Ты выглядишь как жених! — засмеялся Семенов, обнимая нежданного гостя.

— Угадал. Еду жениться.

Семенов усадил Федора Михайловича на диван и, пока готовили ужин, слушал исповедь своего друга.

В Семипалатинске Достоевский познакомился с Марией Дмитриевной Исаевой, молодой образованной женщиной. Муж ее, мелкий чиновник, грубый, неисправимый алкоголик, отравлял жизнь своей жене. Исаева перевели в Кузнецк. Этот заштатный городишко в Томской губернии еще хуже Семипалатинска. Недавно в письме своем Марья Дмитриевна сообщила, что муж умер. Достоевский решил жениться и вот отправился в Кузнецк.

Разговор перешел на второе путешествие Петра Петровича в Небесные горы. Узнав, что Семенов перед путешествием намерен съездить в Омск к генерал-губернатору Гасфорту, Достоевский воскликнул:

— Обязательно познакомьтесь с моим другом Валихаиовым. Он будет вам очень полезен.

Достоевский встретился с Чоканом в 1855 году, когда тот сопровождал Гасфорта в поездке по Семиречью. Юный Валиханов принес большую пользу генерал-губернатору своим знанием языка и обычаев киргизского народа.

— Чокан томится в Омске. Я ведь с ним переписываюсь. — Достоевский достал письмо Валиханова. — Вот что пишет Чокан: «Омск так противен со своими сплетнями и интригами, что я не на шутку думаю его оставить. Как вы думаете об этом? Посоветуйте, Федор Михайлович!»

Достоевский прогостил у Петра Петровича две недели. Они ходили по барнаульским магазинам, закупая нужные вещи для свадьбы. Посещали любительские спектакли, гуляли по городским окраинам. Катались на лошадях по зимнему простору Оби.

Но самыми незабываемыми для Семенова были часы, когда Достоевский читал главы из еще не оконченных «Записок из мертвого дома». Читал главу за главой, дополняя книгу рассказами об омском остроге, о каторжниках.

Петр Петрович стал первым слушателем гениального произведения. Через полвека, когда уже не было в живых Достоевского, престарелый Петр Петрович вспоминал в мемуарах:

«…Потрясающее впечатление производило на меня это чтение и как я живо переносился в ужасные условия жизни страдальца, вышедшего более чем когда-либо с чистой душой и просветленным умом из тяжелой борьбы, в которой „тяжкий млат, дробя стекло, кует булат“. Конечно, никакой писатель такого масштаба никогда не был поставлен в более благоприятные условия для наблюдения и психологического анализа над самыми разнообразными по своему характеру людьми, с которыми ему привелось жить так долго одной жизнью. Можно сказать, что пребывание в „Мертвом доме“ сделало из талантливого Достоевского великого писателя-психолога.

П. П. Семенов в период путешествия на Тянь-Шань.

Г. Н. Потанин.

Ч. Ч. Валиханов.

Но не легко достался ему этот способ развития своих природных дарований. Болезненность осталась у него на всю жизнь. Тяжело было видеть его в припадках падучей болезни, повторявшихся в то время не только периодически, но даже довольно часто. Да и материальное положение его было самое тяжелое, и, вступая в семейную жизнь, он должен был готовиться на всякие лишения и, можно сказать, на тяжелую борьбу за существование.

Я был счастлив тем, что мне первому привелось путем живого слова ободрить его своим глубоким убеждением, что в „Записках из мертвого дома“ он уже имеет такой капитал, который обеспечит его от тяжкой нужды, а что все остальное придет очень скоро само собой. Оживленный надеждой на лучшее будущее, Достоевский поехал в Кузнецк и через неделю возвратился ко мне с молодой женой и пасынком, в самом лучшем настроении духа и, прогостив у меня еще две недели, уехал в Семипалатинск…»

Семенов тоже стал собираться в путь. За день до отъезда он встретил Самойлова.

— Вот я опять остаюсь наедине с собою, — грустно сказал инженер. — Хорошо мне было с вами, Петр Петрович. От всей души желаю, чтобы генерал-губернатор разрешил вам ехать в новое путешествие и как можно скорее. Кстати, почему бы вам не прихватить в сотоварищи художника?

— Кто же согласится в далекое путешествие на Тянь-Шань?

— У меня есть на примете. Преподаватель рисования в томской гимназии. Кошаров. Павел Михайлович. Хотите, я напишу ему? Да и вы черкните несколько слов.

Совет инженера Самойлова пришелся по душе. Петр Петрович написал пригласительное письмо художнику Кошарову и выехал в Омск.