«ПО СОСУДАМ СЕРДЦА МОЕГО…». С. Савельев
«ПО СОСУДАМ СЕРДЦА МОЕГО…». С. Савельев
Когда я увидел на фронте Михаила Светлова, услышал его мягкую, неспешную речь, мне как-то естественно пришли на память строки из светловской «Каховки»:
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути…
Сошел бронепоезд с запасного пути…
…Со Светловым в начале двадцатых годов мы были земляками. Он жил тогда в Харькове, работал в отделе печати ЦК комсомола Украины. Я, совсем еще юнец, служил по его «ведомству»,- сотрудничал в отделе партийной и комсомольской жизни газеты «Харьковский пролетарий». Но знаком с ним не был, знал его только по стихам. Уже в те времена они стали прочно входить в мою жизнь. Сами собой эти стихи вплетались в наши разговоры.
Писатель Борис Горбатов, начинавший путь в литературу со стихов, стремительно, по своему обыкновению, врываясь в тихую харьковскую квартиру, в которой я снимал комнату, уже с порога гремел:
…Пустите поэта
И песню поэта!
Я отзывался шутливой строкой из светловской «Старушки»:
Как поэт, вы от массы прохожих оторваны…
На что Горбатов, смеясь, незамедлительно отвечал:
…Простите меня – я жалею старушек,
Но это – единственный мой недостаток.
И вот теперь судьба свела меня, военного журналиста, секретаря редакции газеты Северо-Западного фронта «За Родину», с любимейшим поэтом.
В хмурый осенний день сорок третьего года мы отправились вместе с ним из поезда-типографии, где выпускалась наша газета, на передний край. Редакция командировала нас в роту капитана Баландина, отличившуюся в недавнем бою.
Несколько часов мы беседовали в блиндаже с бойцами и командирами этой роты, и через несколько дней на страницах фронтовой газеты появился наш довольно большой, занявший целых три колонки, очерк «Пулеметы капитана Баландина».
Он, конечно, давно был мною позабыт, но в 1964 году, в канун двадцатилетия Победы, листая в Ленинской библиотеке хранящийся здесь комплект газеты «За Родину», я натолкнулся на этот очерк.
Был в нем такой эпизод. Бойцы бросились в атаку. Пулеметный расчет старшего сержанта Дорошенко уничтожил двух гитлеровцев, мчавшихся на повозке, лошадь, а затем скосил еще около десяти фашистов. Осколком снаряда Дорошенко был ранен в спину, но продолжал вести огонь.
«Ранен? – спросил его один из бойцов.
– Нет! – ответил Дорошенко.
Помощник наводчика хотел было заменить его у пулемета, но Дорошенко упрямо оттолкнул его в сторону. И только тогда, когда бой уже совсем затих, старший сержант Дорошенко сознался, что он ранен. «Я не могу двигаться»,- сказал он. И оперся на плечо товарища».
Очерк был напечатан 17 октября 1943 года. Сколько воды утекло с тех пор!.. Напрасно силился я вспомнить, что в последовавшие затем дни, недели написал Светлов для нашей фронтовой «За Родину», а впоследствии для армейской газеты «Героический штурм», куда он был вскоре откомандирован.
Но вот, перелистывая комплект первой газеты, потом второй, я увидел в «Героическом штурме», в номере, посвященном 26-й годовщине Октябрьской революции, на первой странице стихотворение Михаила Светлова «7 ноября». Прочел его раз, другой – и разволновался. Так это же о том самом пулеметчике Дорошенко, о подвиге которого нам рассказали за двадцать дней до того в роте капитана Баландина! Должно быть, подвиг этот продолжал будоражить сознание Светлова; раненый, истекающий кровью пулеметчик, сражающийся из последних сил с врагом, так и стоял перед его глазами; не мог поэт ограничиться сухим, протокольным изложением факта, требовалось сказать о герое какие-то другие – «нужные» слова. И стихотворение о стойком и мужественном пулеметчике, старшем сержанте Дорошенко, хотя и не названном поэтом по имени, родилось:
По рядам засеченных точек
Мчится огненная гроза…
В полночь раненый пулеметчик
На минуту открыл глаза.
Перекрыта ночною тьмою,
Шла пехота в смертельный бой…
Он спросил: – Сегодня Седьмое? –
Мы кивнули ему головой.
Мы сказали: – Ты был героем! –
Он ответил: – Мы на войне!
Я не выбыл еще из строя!
Помогите подняться мне.
Я недаром живу на свете,
Боевые мои друзья!
Я достойно наш праздник встретил –
В нем участвует кровь моя!..
Далеко не все стихи, написанные в годы войны на фронте, опубликовал потом Светлов в выпущенных им книжках. Как известно, он был строг, придирчив к себе. Но это стихотворение, навеянное живым образом, видимо, было ему дорого – он включил его почти во все свои послевоенные сборники.
Да и в других случаях Светлову хотелось, чтобы в его фронтовые стихи входил конкретный образ героя и даже имя его, чтоб имя это стояло в строке как влитое, было точно и звонко зарифмовано.
Вот как, например, сказал он в стихотворении «Слава бесстрашному» о другом доблестном воине нашего фронта-зенитчике, старшем сержанте Макаре Громе:
Над полем облака клубятся
И выстрелов клубится дым,
И шесть стервятников кружатся
Над пулеметчиком одним.
И пламя небо накаляет,
Когда, спокойствие храня,
Товарищ Гром врага встречает
Струей ответного огня.
…И самолет тяжелым комом
Упал, охваченный огнем:
В стервятника ударил громом
Наверняка товарищ Гром.
И мы гордимся им по праву,
И песня про него звучит,
И старшего сержанта слава
Подобно грому прогремит.
Любопытно, что оба эти стихотворения – такова уж, вероятно, сила документальных стихов – получили как бы продолжение в жизни.
Я опубликовал заметку о пулеметчике Дорошенко 29 января 1966 года в «Красной звезде», закончив так: «Я не знаю дальнейшей судьбы старшего сержанта из роты капитана Баландина, но если он жив-здоров и ему попадется на глаза мой рассказ, пусть он знает, что это ему посвятил свое стихотворение замечательный поэт Михаил Светлов. И пусть бывший воин Дорошенко и сегодня всеми делами своими и помыслами подтверждает сказанные почти четверть века тому назад от его имени слова:
«Я недаром живу на свете,
Боевые мои друзья!»
Три месяца спустя в «Красную звезду» пришло из села Виноградовки, Ананьевского района, Одесской области, письмо. Писал бывший пулеметчик из роты капитана Баландина – Владимир Фадеевич Дорошенко. Осколок снаряда, которым он был ранен осенью сорок третьего года, так и остался не извлеченным из его тела. Но герой наш жив-здоров,- только старая рана нет-нет, а напоминает ему о войне. Он работает шофером в колхозе имени Щорса, находится здесь на отличном счету, о чем сообщил «Красной звезде» секретарь колхозной партийной организации Макаренко.
«Как сложилась дальнейшая моя судьба? После ранения,- рассказал в своем письме в редакцию Владимир Дорошенко,- меня эвакуировали в госпиталь в Ташкент, где я пробыл до февраля 1944 года. В свою часть, к капитану Баландину, не попал… Направили в 49-й гвардейский стрелковый полк, входивший в дивизию, которой командовал генерал-майор Чинчибадзе…»
Нет, не ошибся Михаил Светлов в прототипе героя своего стихотворения «7 ноября»! Старший сержант Владимир Дорошенко, как я узнал теперь из его письма, участвовал в разгроме яссо-кишиневской группировки гитлеровских войск, в боях за освобождение Болгарии, Югославии, Румынии, Венгрии. На фронте вступил в партию. Был награжден восемью орденами и медалями, И только в мае 1947 года вернулся в свою родную Виноградовку.
«Я потрясен и взволнован тем, что обо мне – простом, советском воине – Михаил Светлов написал стихотворение, – говорилось в письме Дорошенко. – Хочу выразить ему свою благодарность за чуткость, за теплоту…»
Эта благодарность запоздала: к тому времени, когда Дорошенко писал свое письмо, Светлова уже не было в живых…
Нет сейчас в живых и зенитчика Макара Грома – героя второго стихотворения. Но стихотворение это не забыто.
В газете Московского округа противовоздушной обороны «На боевом посту», в номере за 14 января 1967 года, мне встретилась следующая заметка:
«…Находясь в одной из частей нашего округа,- пишет автор,- я услышал, как воин-ракетчик цитирует стихотворение Михаила Светлова «Слава бесстрашному».
– Вы любите Светлова? – поинтересовался я у него.
– Да, люблю. Но дело не только в этом. Это о моем отце поэт написал стихи».
Дальше в заметке рассказывалось о том, что в части, где служит сын Макара Грома, Виктор Гром, многие солдаты и офицеры знают чуть ли не наизусть это стихотворение и что отличник боевой и политической под-
готовки локаторщик ефрейтор Виктор Гром достойно продолжает славу своего отца.
Выходит, живет и поныне это стихотворение Светлова, написанное четверть века тому назад. Как пароль верности воинскому долгу, перешло оно от отца к сыну.
…Расскажу еще о нескольких фактах, показывающих работу поэта на фронте.
Когда в печати было опубликовано сообщение о том, что учрежден орден Славы, Светлов откликнулся в газете «Героический штурм» на это событие строками, написанными так же оперативно, как и в тех случаях, о которых рассказано выше:
И скажет сын,
Твоей отвагой гордый,
И скажет мать,
И прошумит молва:
– Хвала и честь
Тому, кто носит орден,
В котором слава Родины
Жива!
Очень скоро Светлову представилась возможность прославить в стихах не безымянного, а вполне определенного героя. Первым кавалером ордена Славы на нашем Северо-Западном фронте стал храбрый сын Армении сапер Георгий Исаелян. С группой боевых своих друзей он подкрался к вражеским траншеям, перерезал проволоку и забросал гитлеровцев гранатами. В этой схватке бесстрашный сапер и его товарищи уничтожили более двадцати фашистов.
Михаил Светлов отозвался на вручение награды храброму саперу такими строчками:
Ты – сын Армении, России верный сын!
Товарищ наш, соратник, гордость наша!
Стремилось на врага, как водопад с вершин,
Твое великолепное бесстрашье.
Отечество зовет. И солнце южных стран
Ты променял на дым холодного тумана.
О подвиге твоем услышал Ереван,
И ходит о тебе легенда по Севану.
В сражениях ты с нами впереди,
И дружбой воинской душа бойца согрета.
И орден Славы на твоей груди
Зажегся пламенем немеркнущего света!
В другом стихотворении Светлова – «Бородино», посвященном стотридцатилетию Бородинского сражения, названы имена героев нашего фронта: летчика Голованова, снайпера Сегинбаева, пулеметчика Чистякова. Обращаясь к ним и ко всем другим фронтовикам, поэт писал:
…Вперед, бойцы! Другая нам
Дорога не дана,
Исполним Родины завет –
Завет Бородина!
Клянемся: верных сыновей
Неколебим союз.
Клянемся: немец побежит,
Как некогда француз.
Гони фашистское зверье
Без отдыха, без сна!
Таков, товарищи бойцы,
Завет Бородина.
В поэзии тех дней громко звучала тема единства и дружбы всех народов Советской страны, поднявшихся против общего врага.
В 34-й армии, где находился Михаил Светлов, было немало воинов-казахов. Он написал стихотворение «Послание Джамбулу». И это было послание не только казахскому акыну, но и боевым товарищам поэта по фронту – сынам казахского народа.
Вот отрывок из этого стихотворения:
…Но победные песни звучат
Там, где русский с казахом стоят.
И отнять эту песню нельзя,
Где народы стоят, как друзья!
Бродит ночь по окопам сырым,
Наползает осенний туман…
За Россию мы грудью стоим
И за твой и за наш Казахстан.
«За армией советские народы, как родственники близкие, стоят» – так по-своему выразил поэт слитность Советской Армии со всей нашей многонациональной Родиной. И когда в канун 26-й годовщины Октябрьской революции прибыли на наш фронт с длинными эшелонами, в которых были подарки воинам, делегации трудящихся Челябинской и Пермской областей, Светлов как бы от имени всех фронтовиков ответил на заботу и любовь уральцев стихами, в которых воспевался их могучий индустриальный край:
…Тяжелая уральская руда,
Ты с нами в наступлении всегда!
Ты взрывами опять заговорила,
Уральских недр раскованная сила…
Тысячелетий грузные пласты,
Над ними виадуки и мосты –
Здесь нашей мощи становой хребет!
Здесь – наш Урал!
Здесь – кузница побед!
Десятки боевых заданий, десятки тем давала война фронтовым писателям и поэтам. Была среди них и такая тема: русская зима, лютые русские морозы – наш союзник в борьбе с гитлеровцами. «Что русскому здорово, то немцу смерть!» – напомнила наша газета старую поговорку. «Выморозить пруссаков», «Белая гибель» – под такими заголовками напечатали мы несколько статей. Появились во фронтовой печати и стихи на эту тему. Но авторы статей и стихов, как верно заметило нам командование, несколько увлеклись, они переоценили роль русской зимы в ходе боевых действий; неправильно было возлагать на морозы слишком уж большие надежды,- главным оставалось воинское умение, отличное владение боевой техникой, оружием, стойкость, отвага.
И, пожалуй, никто из работавших на нашем фронте поэтов не справился с этой темой так удачно, как Михаил Светлов. В написанном им стихотворении вставал образ не просто суровой русской зимы, а «вооруженной зимы»:
Собрав в кулак все ветры полевые,
Войдет в права январская пурга,
Тяжелое проклятие России
Сугробами навалит на врага.
Над ним зима опустит тучи низко,
Под ним навек окаменеет лед,
Его от нашей ярости сибирской
И толстая фуфайка не спасет.
Ни Гамбурга, ни Штеттина, ни Кельна
Он не увидит… Только смерть в упор!
Вперед – нельзя! Идти назад бесцельно!
Огонь и снег – таков наш приговор.
На беззащитных вымещал ты злобу,
Детей расстреливал отважно, трус?
А ну-ка, вьюга какова на пробу?
А ну-ка, пуля какова на вкус?
Не залечить тогда смертельной раны,
Нигде тогда спасенья не ищи,
Когда зажмут военные бураны
Фашистские дивизии в клещи!
Встает рассвет, расколотый снарядом,
Уходит в белой изморози тьма.
Идут бойцы… И с ненавистью рядом
Идет вооруженная зима.
Долгое время наш Северо-Западный фронт держал оборону – стойкую, мужественную, упорную, изматывавшую противника. Мы радовались, разумеется, и своим скромным победам, но еще больше – победам наступательных фронтов. Каждая такая победа вызывала у воинов гордость, душевный подъем, и эти чувства находили воплощение в стихах. Взволнованные строки вышли из-под пера Светлова, как только радио принесло весть о том, что освобожден древний русский город Смоленск:
Родного города черты!
К нему, к нему, покрыты пылью,
Не отдаленные мечты,
А батальоны подходили.
– Смоленск! – струился Днепр вдали,
– Смоленск! – в висках бойцов стучало…
На зов, на крик родной земли:
– Смоленск! – Россия отвечала.
Освобождено Запорожье – и газета печатает новое стихотворение поэта:
…С нижнего течения Днепра
Прогремело русское «ура»,
Вся Россия отвечает будто
На раскат московского салюта.
И гремит победы торжество
По сосудам сердца моего…
Далеко отстоял от нашего холодного, студеного Северо-Западного фронта теплый Крым, а в то время, казалось, был еще дальше. Не верилось, что где-то там, на юге, есть лазурное ласковое море, изумрудные сады, парки, щедрое солнце, курортные пляжи,- все то, что в мирные дни безраздельно принадлежало нам… И вот- светловские стихи «Ворота в Крым»:
Еще сраженья грохот не замолк,
Еще все небо полнится боями,
Но ухнул громом сорванный замок,
И двери Крыма – настежь перед нами.
К долинам южным, в солнечный рассвет,
Как в дом родной, идет за ротой рота,
Ударил нам в глаза победы свет,
Как моря синь в Байдарские ворота.
Нас встретит опаленная земля,
Ослепшая от вспышек канонады,
Замученные наши тополя,
Раздавленные гроздья винограда.
Земля родная! В ярости атак
Мы не простим врагу твоих страданий,
И мы пробьемся сквозь фашистский мрак
Тысячами северных сияний!..
Над городом еще клубится дым,
Но над руинами уже рассвет забрезжил.
Вперед, вперед! К вершинам голубым!
К родному, золотому побережью!
Из «радиорубки» нашего поезда-типографии, как называли мы узенькое купе вагона, где радистка Катя Иванова принимала тассовские сообщения, приносят в мое секретарское купе сводку Совинформбюро. Читаю строки о том, что нашими войсками освобождена Каховка. «Каховка, Каховка, родная винтовка…» – зазвучали в памяти слова светловской песни. И тут же родилась мысль: а что, если попросить Михаила Аркадьевича написать новый текст этой песни – об освобождении от врага Каховки?
Через минуту, оседлав телефон, «ловлю» Светлова. С трудом нахожу. Вначале он упрямится – уж больно сжатый срок ему дается.
– Напишешь,- подзадориваю я его,-сможешь сказать о себе словами из твоего старого стихотворения: «Я рад, что, как рота, не спал в эту ночь, я рад, что хоть песней могу ей помочь…»
И ровно через два часа, как было условлено, принимаю у Светлова по телефону, записываю строфу за строфой новый текст «Каховки». Наутро он появляется в нашей фронтовой газете:
Украинский ветер шумит над полками,
Кивают листвой тополя…
Каховка, Каховка! Ты вновь перед нами,
Родная, святая земля!
Мы шли через горы, леса и долины,
Прошли через гром батарей.
Сквозь смерть мы пробились…
Встречай, Украина,
Своих дорогих сыновей!
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Прошли мы большие пути.
Греми, наша ярость! Вперед, бронепоезд,
На Запад, на Запад лети!
Пожары легли над Каховкой родимой,
Кровава осенняя мгла,
И песни не слышно, и в сердце любимой
Немецкая пуля вошла.
За юность, на землю упавшую рядом,
За Родины славу и честь
Забудем, товарищи, слово «Пощада»,
Запомним, товарищи: «Месть»!
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Прошли мы большие пути.
Греми, наша ярость! Вперед, бронепоезд,
На Запад, на Запад лети!
Во всех деталях вспомнился мне этот эпизод, когда в 1962 году я слушал выступление Светлова перед молодыми поэтами, – он делился с ними своим опытом.
– Однажды,- рассказывал Михаил Аркадьевич,- неожиданно ко мне явился ленинградский кинорежиссер Семен Тимошенко. Он сказал мне: «Миша! Я делаю картину «Три товарища». И к ней нужна песня, в которой были бы Каховка и девушка. Я устал с дороги, посплю у тебя, а когда ты напишешь, разбуди меня». Он мгновенно заснул. Каховка – это моя земля. Я, правда, в ней никогда не был, но моя юность тесно связана с Украиной. Я вспомнил горящую Украину, свою юность, своих товарищей… Мой друг Тимошенко спал недолго. Я разбудил его через сорок минут. Сонным голосом он спросил меня: «Как же это так у тебя быстро получилось, Миша? Всего сорок минут прошло!» Я сказал: «Ты плохо считаешь. Прошло сорок минут плюс моя жизнь…» Дело в том, – заключил свой рассказ Светлов,- что без накопления чувств не бывает искусства.
Услышав это, я подумал, что так же Светлов мог бы сказать и о рождении второго текста «Каховки».
А совсем недавно я предпринял специальный «поиск» и разузнал много новых интереснейших подробностей, связанных с первым, вторым текстом «Каховки» и…третьим.
По совету автора сценария «Трех товарищей» Алексея Каплера я обратился к сотруднице «Ленфильма», где ставилась эта картина, Л. А. Карасевой и выяснил следующее. Режиссеру фильма С. Тимошенко хотелось, чтобы в «Трех товарищах» звучала бодрая революционная, совершенно новая песня. Л. А. Карасевой, которая была ассистентом режиссера, тоже помнится, что текст «Каховки» был написан Светловым очень быстро. Правда, при обсуждении его в киногруппе он не всем понравился.
– Так же быстро,-рассказывает она,- написал к «Каховке» музыку Дунаевский. И когда мы ее прослушали, песня была принята, что называется, «на ура»- даже теми, кому вначале не очень-то понравился текст…
Со времени появления на экране «Трех товарищей» минуло тридцать лет. С того дня, как на страницах нашей фронтовой газеты «За Родину» был опубликован второй текст «Каховки», – более четверти века. Может быть, он бесследно канул в Лету?
Оказывается, нет. Как раз тогда, когда писались эти воспоминания, пришло ко мне из Каховки письмо от бывшего командира дивизиона гвардейских минометов, или, как их называли, «катюш», гвардии капитана, а ныне директора каховской школы имени Николая Островского Петра Ивановича Зайцева.
«Нам, каховчанам,- писал он,-имя Михаила Светлова особенно дорого. Он прославил наш город своей песней «Каховка».
Я- коренной житель Каховки, и когда на фронте, под Витебском, 3 ноября 1943 года узнал из сводки Совинформбюро об ее освобождении, это было для меня большим праздником. Товарищи тепло поздравляли меня… Через несколько дней в армейском блокноте (не помню его названия) появился посвященный этому событию новый текст песни, написанный Светловым и, как я потом узнал, опубликованный в газете Северо- Западного фронта. Я вырвал из блокнота листок, на котором была напечатана песня, и спрятал его в своем чемодане. Но 18 августа 1944 года под Шауляем во время налета вражеской авиации машина, в которой находился чемодан, была подожжена, и все мои вещи, в том числе и дорогой мне листок с песней «Каховка», сгорели…
Я запомнил только несколько строк из припева:
Греми, наша ярость, вперед, бронепоезд, На Запад, на Запад лети!
Все эти годы меня не покидала мысль найти весь текст песни. Я не раз говорил работникам нашего музея, что существует и второй текст «Каховки» времен Великой Отечественной войны, они даже обращались куда-то с запросами по этому поводу, но не получили ответа. И вот случайно я услышал по радио выступление Лидии Борисовны Либединской с воспоминаниями о Светлове, написал ей, а она посоветовала обратиться к вам. Прошу, если это возможно, прислать текст «Каховки» 1943 года».
Я, разумеется, выполнил просьбу Петра Ивановича Зайцева. И теперь, как он мне сообщил, в Каховском музее, рядом с подаренным ему Михаилом Светловым в 1957 году, к открытию этого восстановленного после войны музея, автографом первого текста «Каховки», экспонируется и второй. Там же выставлена и фотография Михаила Светлова на одной из улиц Москвы со сделанной им надписью: «Дорогим моим землякам по юности, по комсомолу, по светлым дням».
В середине февраля 1967 года я получил из Каховки новый пакет, с номером местной газеты «Заря коммунизма». Газета рассказывала своим читателям о том, при каких обстоятельствах был написан и как спустя четверть века благодаря стараниям горячего патриота своего города П. И. Зайцева найден второй текст светловской «Каховки». В номере полностью воспроизводился этот текст. Каховский городской Совет, писал П. И. Зайцев, намерен назвать одну из улиц этого города на берегу Каховского моря именем автора «Каховки» Михаила Светлова 1* .
…Ну, а еще один-третий вариант «Каховки», который, как я узнал из переписки с П. И. Зайцевым, тоже экспонируется в Каховском музее.
Сочинен он не Светловым, а по мотивам светловской «Каховки». Но любопытно, что создавался этот текст почти в тот же самый день, когда Михаил Светлов писал по моей просьбе новую «Каховку» на Северо-Западном фронте. Написал его бывший редактор районной газеты, в то время инструктор политотдела 417-й стрелковой дивизии, а ныне подполковник запаса Павел Митрофанович Вяжевич. Вот что он сообщил:
«Получил ваше письмо. Неожиданное. Но очень радостное. Многое припомнилось о том, как все было.
…Казаки корпуса генерала Кириченко стремительно прорвались к Турецкому валу. Фронт немцев был разорван и быстро двигался к горловине Крыма. Чтобы сокрушить врага, требовались решительные действия. На нашем направлении важнейшим пунктом была Каховка. Каждая из дивизий, сосредоточенных здесь, считала для себя честью первой войти в этот легендарный город.
Приднепровская осень. Полуразрушенный хутор Крыловский. Тихо. Но это только кажется. У одной из землянок командир дивизии генерал Бобраков дает последние указания командиру ударной группы майору Зарудневу:
1* Ныне в Каховке есть улица Михаила Светлова и поселок Светлово.
– До Каховки восемьдесят километров. В стане врага паника. Пробиться к городу на больших скоростях. Смять оборону противника и без промедления – за Днепр!
Майор Заруднев, его заместитель по политчасти капитан Сазонов и парторг батальона старший лейтенант Жаворонков вышли к машинам, на которых разместились воины. Минута – и они устремились в сторону Каховки.
Вслед за колонной машин, на кабинах и радиаторах которых были установлены пулеметы, скакали на лошадях мы: заместитель командира дивизии по политчасти полковник Миролевич, его адъютант Вася, заместитель командира артдивизиона майор Басаев, я и другие товарищи.
– А песня, песня! – поравнявшись со мной, крикнул полковник Миролевич.- Сколько можно тебя просить! На рассвете будем в Каховке.
«Каховка, Каховка…» – запел кто-то.
На первом же привале мой друг старший лейтенант Иван Савченко, заслуженный деятель искусств Дагестанской АССР, автор музыки нескольких моих фронтовых песен, сказал: «Не ломай голову. Лучше Михаила Светлова о Каховке никто не скажет. Да и музыка эта облетела весь мир…»
Я достал блокнот и записал в нем:
Каховка, Каховка… Крылатая слава
По миру тебя пронесла.
Мы пели когда-то: «Иркутск и Варшава»,
Споем же про наши дела.
В 6 часов 30 минут утра 2 ноября 1943 года ударная группа майора Заруднева после ожесточенной кровопролитной схватки на плечах отступающего противника ворвалась в Каховку.
В моем блокноте добавились строки:
К тебе мы, Каховка,
Пробились с винтовкой,
Чтоб счастье за Днепр пронести…
Михаил Светлов писал о всей нашей армии. А здесь речь шла об одной моей родной дивизии. И я написал о ее боевых верстах:
Моздок, Приазовье,
Кубань и Каховка -
Этапы большого пути.
Воины из ударной группы майора Заруднева на лодках, бревнах и других подручных средствах устремились за Днепр. И я, находясь в одной из лодок, дописал в блокноте:
Гремела атака,
И вниз по Днепровью
Катился потрепанный враг.
И снова в Каховке,
Омытою кровью,
Мы подняли Родины флаг.
В светловской «Каховке» есть милый образ девушки. В нашей дивизии их было много. Среди них особое место принадлежит военфельдшеру Кате, рыжей, курносой русской девушке. Фамилии ее не помню.
…После многодневных боев наша дивизия была вынуждена оставить один из кубанских хуторов. Катя, спасая раненых, осталась в хуторе. Через неделю она, одетая в гражданское платье, появилась в расположении дивизии, в ту же ночь провела батальон в хутор – он был к утру полностью очищен от противника. Теперь эта Катя в рядах ударной группы была в Каховке. И я дописал в блокноте:
Летят по Днепровью
Раскаты шрапнелей
Туда, где Одесса и Крым.
И девушка снова
В солдатской шинели
Идет по Каховке сквозь дым.
Вернувшись из-за Днепра, я в домике,- кажется, на Мелитопольской улице,- дописывал свою «Каховку». Широко распахнув дверь, вошел полковник Миролевич.
– Где песня?
Я вырвал из блокнота несколько листков и подал ему. Он быстро пробежал их глазами и сказал адъютанту:
– Сырцова ко мне. И машинисток.
Где нашли майора Вениамина Сырцова, редактора нашей газеты «Атака», и машинисток – не знаю. Но уже через несколько минут Миролевич на взмыленном гнедом коне скакал по Каховке и разбрасывал жителям напечатанный на машинке текст песни. А часа через два листовку-песню, изготовленную Сырцовым в типографии нашей дивизионной газеты, сбрасывал над городом самолет. И ее пели все, кто уцелел в этом городе и теперь вышел на улицу…
Полковник Миролевич, должно быть, потому так настойчиво требовал, чтобы была написана песня, а потом сам ее и разбрасывал, что еще в гражданскую войну в составе одной из конногвардейских частей участвовал в освобождении Каховки. Я не знаю, где он сейчас, не знаю его послевоенной судьбы. Но как он тогда был возбужден, как гарцевал по городу, как пел вместе с каховчанами!..