КОГДА ВОКЗАЛЫ СТАЛИ МНЕ НОЧЛЕГОМ… Юнна Мориц

КОГДА ВОКЗАЛЫ СТАЛИ МНЕ НОЧЛЕГОМ… Юнна Мориц

Однажды зимой мне пришлось ночевать на Киевском вокзале – я поссорилась с родными.

Только нашла скамейку и сняла пальто, чтоб накрыться с головой, подошел Светлов. Мы долго разговаривали о разном и солоноватой водой запивали черствые пирожки. Потом Светлов ушел, а я мгновенно заснула. Утром встаю и вижу – записка, Михаил Аркадьевич приглашает к себе. Днем встречаемся на Тверском бульваре, он говорит:

– Пока ты спала, как дохлая Джульетта, я подумал, что сегодня мы вполне могли бы гульнуть в ВТО. Это – вкусно кормящий вокзальчик, где все поезда летят под откос, но, как правило, не от бифштекса.

Когда вокзалы стали мне ночлегом,

А телеграфы – письменным столом,

Взошел январь, изъяны сдобрил снегом,

И люди мерзли даже под крылом.

В троллейбусе оттаивали руки

И покрывались огненной корой.

С отцом навеки я была в разлуке

И в горькой распре с мамой и сестрой.

Они писали почерком наклонным,

Слова от боли ставя невпопад,

Что я была недавно чемпионом

Химических и физолимпиад.

Что я качусь, качусь неумолимо,

И докачусь, и окажусь на дне,

И странно, что народ проходит мимо

Таких, как я, или подобных мне!

А я сияла раз в три дня в столовке,

Из-под волос бежал счастливый пот

На вкусный хлеб, на шницель в панировке

И дважды в месяц – в яблочный компот.

На мне болтались кофта, шарф и юбка.

И плащ – на дождь, на солнышко и снег.

Но позади осталась душегубка

Возможностей, отвергнутых навек!

Я поднимала воротник повыше

И понимала, что дела плохи.

На почте, где никто меня не слышал,

Я написала гордые стихи.

Я избегала приходить к обеду

В дома друзей в четыре или в шесть.

Я тихо шла по золотому следу

И не писала так, чтоб лучше есть.

И, засыпая на вокзальной лавке,

Я видела сквозь пенистый сугроб,

Как мать в пальто, застегнутом булавкой,

Меня целует, молодая, в лоб.

Дышала радость горячо и близко.

На вид ей было девятнадцать лет.

И оставалась у виска записка:

«Босяк! Приди к Светлову на обед».

1964