Левон Мкртчян Две встречи
Левон Мкртчян
Две встречи
I
В 1959 году я собирал материалы для сборника "Аветик Исаакян в русской критике". В одной из газет я обратил внимание на небольшую заметку Эренбурга об армянском поэте. Мне хотелось, чтобы он написал об Исаакяне статью. Было послано Эренбургу письмо. Вскоре пришел ответ:
"Москва, 25 июня 1959
Дорогой товарищ Мкртчян!
Сердечно благодарю Вас за Ваше письмо! Поэзия Исаакяна такое большое и сложное явление, что писать о нем наспех мне не хотелось бы, а времени у меня сейчас очень мало: завтра снова уезжаю за границу. Я надеюсь, что осенью мне удастся осуществить мое давнее желание и побывать в Армении. Рад буду там с Вами встретиться.
И. Эренбург".
Получив такое письмо, я стал думать, как бы не прозевать приезд писателя. Четвертого сентября того же года, узнав по счастливой случайности, что Эренбург в Ереване, я поспешил к нему в гостиницу «Армения». Оказалось, что он и Любовь Михайловна только прилетели и еще мало кто знает об их приезде.
Беседовать с писателем было легко. Думалось, что он будет говорить непререкаемо, что за многие годы жизни и борьбы ему открылась истина, он все себе уяснил, все знает. Но оказалось, что и ему знакомы сомнения. Иногда он спрашивал: "Вы так думаете?" — и задумывался. И еще мне показалось (может быть, я ошибаюсь), что Эренбург принимал или не принимал людей, явления литературы и искусства целиком, без оговорок.
Эренбург доверял собеседнику. Создавалась атмосфера абсолютной непринужденности, чему способствовали также душевность и строгая простота Любови Михайловны.
Вечером 4 сентября я засиделся у Эренбургов допоздна. Утром следующего дня, когда в редакции республиканской газеты я рассказал о своей беседе, мне посоветовали написать о приезде Эренбурга и разговоре с ним. Я позвонил писателю и попросил разрешения на заметку.
— Я не скрываю, что приехал в Армению, можете написать, — весело ответил Илья Григорьевич.
В моей заметке (она была опубликована), в частности, говорилось:
"— Побывать в Армении, — сказал писатель, — мое давнишнее желание. В Ереване я впервые, но знаком с высокой культурой армянского народа, древнейшими архитектурными и литературными памятниками. О том, как я ценю Мартироса Сарьяна, я уже писал…
Эренбург особенно интересуется творчеством Исаакяна и Чаренца.
— Я видел здесь перед школой памятник Чаренцу, которого знал при жизни… С кем бы его сравнить из русских поэтов? — спрашивает Илья Григорьевич и сам же отвечает: — С Маяковским и Багрицким. Только жаль, что Чаренца и других армянских поэтов плохо переводят на русский язык…
— Нет ли переводов Исаакяна на французский язык? Французы, продолжает Эренбург, — переводят ритмической прозой, не рифмуют, но верно передают мысль и образы…"
Один из работников университетской библиотеки, познакомившись с газетным сообщением, достал поэму Исаакяна "Абул Ала Маари" на французском языке и попросил, чтобы я передал ее Эренбургу.
— Судя по французскому переводу, — сказал Эренбург, — Брюсов и Антокольский в своих переводах кое в чем отступили от оригинала, чтобы сохранить рифму. Из лирики Исаакяна есть на русском языке хорошие переводы Блока.
— Очень сильная и вместе с тем несколько ницшеанская вещь, — сказал в другой раз Эренбург, перелистывая французское издание поэмы Исаакяна "Абул Ала Маари".
О Брюсове Эренбург говорил как о поэте лично ему не близком. Сказал, что знаком с брюсовской антологией "Поэзия Армении", что она у него имеется, но ему нравятся не все переводы. Позже, цитируя "Абул Ала Маари" в переводе Брюсова, Эренбург писал: "Это — перевод Брюсова, один из лучших, но все же помеченный тяжелым шагом поэта, который назвал свою мечту «волом». Я прочитал давно поэму о багдадском Мэто во французском переводе, там не было рифм и поэтому более верными были эпитеты и внутренний ритм стиха. Часто потом я вспоминал "Абул Ала Маари". Кто же, прочитав эту поэму, скажет, что поэзия Армении носит ограниченно национальный характер?"
Эренбург считал, что с иноязычной, переводной литературой лучше всего знакомиться на французском языке.
— Например, Назым Хикмет звучит по-французски очень сильно, а по-русски значительно слабее, Пабло Неруда — тоже.
Эренбург говорил, что на русский язык вообще трудно переводить, что есть хорошие переводы на русском у Пастернака, Маршака, Мартынова, что Пастернак хорошо перевел современных грузинских поэтов, но «опастерначил» их, классики грузинской поэзии у него переведены лучше.
— Плохо, — сказал Эренбург, — что все переводят сегодня с татарского, а завтра — с узбекского. Плохо, когда переводчики — плохие поэты.
Эренбург говорил, что он почти не знает современной армянской поэзии: мало хороших переводов. Я назвал русские издания стихов Ованеса Шираза и в ответ на просьбу Ильи Григорьевича прочитал одно из стихотворений поэта.
Эренбург интересовался, близко ли перевел Исаакяна Блок, и в заключение сказал:
— Лучше Блока, очевидно, никто Исаакяна не переводил.
Я рассказал о переводах самого Исаакяна, о том, что Исаакян, еще будучи в эмиграции в Европе, перевел "Песню о Буревестнике" Горького. Перевод был опубликован в зарубежных армянских газетах и имел большой успех.
— Вот вы говорите, что Исаакян перевел "Песню о Буревестнике", а я ведь не очень люблю Горького-поэта.
В другой раз, когда один из местных литераторов заметил, что, по его мнению, Куприн и Леонид Андреев обладали не меньшим, чем Горький, талантом, но он у них не получил верной направленности, Эренбург возразил:
— Я бы этого не сказал. Если взять "Мои университеты", «Детство», "В людях" да и многое другое, то Горький, как и Бунин, на первом месте. После Бунина и Горького я бы поставил на третье место… — Эренбург задумался, — …не знаю кого, Куприна или Андреева.
Эренбург, как мне показалось, не любил позднего Андреева, не любил его пьесы, хотя "Любовь к ближнему" назвал психологически сильной вещью.
Говорили о Марине Цветаевой. Илья Григорьевич сказал, что Цветаева входит в первую десятку поэтов XX века.
II
Говорили и о стихах самого Эренбурга.
— Сейчас, — сказал Илья Григорьевич, — выходит новая книга моих стихов. В ней восемнадцать новых стихотворений.
Речь шла о книге: Илья Эренбург. Стихи. 1938–1958 (М., "Советский писатель", 1959).
В ней мне нравились точные, афористичные стихи:
И пуд мы съели — не по нашей воле
Такой соленой, что не скажешь, соли.
Я без волнения не могу читать такие, например, строки:
Когда я был молод, была уж война,
Я жизнь свою прожил — и снова война.
Я все же запомнил из жизни той громкой
Не музыку марша, не грозы, не бомбы,
А где-то в рыбацком селенье глухом
К скале прилепившийся маленький дом.
В том доме матрос расставался с хозяйкой,
И грустные руки метались, как чайки.
И годы, и годы мерещатся мне
Все те же две тени на белой стене.
Знаю, что некоторые литераторы стихи Эренбурга считают его слабостью, говорят, что они ему не удавались. Мне стихи Эренбурга нравятся. Они суровы и мужественны.
Одно из стихотворений Эренбурга помогло мне лучше понять Аветика Исаакяна. О 9 Мая 1945 года было написано великое множество стихов. Были о Дне Победы стихи и у Исаакяна. Стихотворение кончалось печально:
…Пьют, и на лицах веселье горит,
Звонко стакан лишь стучит о другой,
Тихо один тут отец говорит:
"Пью за сыновней души упокой".
Строго смолкают на слово отца,
Шапки снимают пред тостом таким,
Молча за мертвого пьют храбреца,
Хлеб омывая вином золотым.
(Перевод Н. Тихонова)
Некоторым критикам не понравилась такая концовка. Они сочли ее неуместной. В сборнике Эренбурга я обнаружил стихи, в которых еще определеннее и резче говорилось о том, что за победу было заплачено жизнью:
Она была в линялой гимнастерке,
И ноги были до крови натерты.
Она пришла и постучалась в дом.
Открыла мать. Был стол накрыт к обеду.
"Твой сын служил со мной в полку одном,
И я пришла. Меня зовут Победа".
Был черный хлеб белее белых дней,
И слезы были соли солоней.
Все сто столиц кричали вдалеке,
В ладоши хлопали и танцевали.
И только в тихом русском городке
Две женщины сидели и молчали.
Я написал Эренбургу о книге его стихов. Письмо было наивным, но искренним.
"Дорогой Левон! — коротко ответил Илья Григорьевич. — Меня очень тронуло Ваше письмо. Мне радостно было услышать доброе слово о моих стихах. Сердечно Вам за него благодарен.
Вам большой привет от Любови Михайловны. Желаю Вам всего доброго.
Ваш Илья Эренбург".
Эти несколько слов были написаны 9 июля 1960 года. Вернемся, однако, к тем сентябрьским дням 1959 года, когда Илья Эренбург был в Ереване.
Ill
За несколько дней до отъезда Эренбурга я взял у него интервью для одной из наших газет.
Я пришел к Эренбургу поздно вечером. Он, по существу, продиктовал мне нашу небольшую беседу. А когда я спросил, как же озаглавить материал, Илья Григорьевич улыбнулся:
— Страна древней и новой культуры — так и назовите.
Интервью было напечатано в сентябре 1959 года.
У Ильи Григорьевича Эренбурга, уже 10 дней гостящего в Ереване, накопилось немало интересных впечатлений. Делясь некоторыми из них, писатель сказал, что Армения — страна, которая, по его мнению, должна изумить любого человека сочетанием древнейшей культуры с большими достижениями в создании новых духовных ценностей.
Сильное впечатление произвела на Эренбурга столица нашей республики. Глядя на остатки глинобитных домишек дореволюционной поры, с трудом веришь, что Ереван, этот прекрасный город, построен за советское время. Внимание, которое всегда уделяли архитекторы Армении подбору строительных материалов, удачно гармонирующих с армянским пейзажем, позволило избежать в Ереване той сухости, того эклектизма, которые присущи многим современным городам.
Поразило его также быстрое развитие промышленности в республике, наличие заводов, имеющих всесоюзное значение.
— Помимо бурно развивающейся современной Армении с ее замечательными людьми-тружениками, — говорил Эренбург, — разумеется, меня глубоко привлекает и прошлое страны, памятники зодчества эллинистического периода и те памятники, которые относятся к седьмому веку, когда армянская архитектура была вполне зрелой, самостоятельной, отличной и от византийской, и от романской…
— Богат ваш исторический музей, он мне помог понять сложную и трудную судьбу армянского народа, его упорство в борьбе за национальную культуру и общечеловеческие ценности. Меня восхитил Матенадаран коллекцией древнеармянских рукописей, искусством миниатюры и рядом работ по эллинистическому периоду нашей цивилизации, который меня особенно интересует. Я с радостью узнал, что в ближайшее время рукописи будут переведены на русский язык.
Речь шла об армянской литературе. Эренбург заметил, что, к его большому сожалению, о литературе приходится судить по переводам. У литературы нет того общего для всех языка, который имеют архитектура, музыка, живопись, а переводы редко достигают уровня оригинала, но все-таки, несмотря на это, армянская поэзия с давних пор казалась ему одним из самых замечательных явлений.
— Говоря об этом, я думаю не только о поэтах старшего поколения, но и о поэте, которого мне лично выпала радость встречать, — Аветике Исаакяне… Должен сказать, что был бесконечно рад увидеть недалеко от гостиницы, где остановился, мужественное и прекрасное лицо Егише Чаренца. Перед его памятником я припоминал и встречи с ним в давние годы, и его сильные и вместе с тем нежные стихи. Мне было приятно встретиться также с современными армянскими поэтами — Наири Заряном, Геворком Эмином и другими писателями, которых я знал по их книгам.
Разговор о поэзии естественно перешел в беседу о природе Армении, строгая и сдержанная красота которой напоминает ему столь близкую его сердцу Испанию.
— И эта сдержанная страсть пейзажей Армении чувствуется как в поэзии, так и в живописи.
О живописи говорил Илья Григорьевич особенно тепло, выделяя среди других художников Мартироса Сарьяна.
— Я знал работы Сарьяна по большой выставке в Москве, но то, что я увидел здесь, в картинной галерее и в мастерской художника, помогло мне лучше понять всю силу этого редкого мастера, который, по-моему, является сейчас наиболее крупным советским художником. Я рад, что за короткий срок моего пребывания в Ереване мне удалось позировать Мартиросу Сергеевичу, который пишет мой портрет. Это большая честь для меня. Должен сказать, что у армянских художников есть великолепные традиции, достаточно назвать такого крупного мастера, как Овнатанян. И неудивительно, что общий уровень армянской живописи так высок. Об этом же свидетельствует и тот факт, что перед моим отъездом из Москвы в Общество дружбы СССР — Франция обратилась представительница прогрессивной французской организации с просьбой помочь организовать выставку работ Сарьяна в Париже…
Илья Григорьевич видел работы и некоторых более молодых художников, заметив, что много смелого и интересного нашел в творчестве Арутюна Галенца.
Эренбург рассказал мне о своей поездке на винные и коньячные заводы республики.
— Так как я долго жил во Франции, то несколько разбираюсь в виноделии, и поэтому мне было очень интересно осмотреть винные и коньячные заводы. Они не только хорошо оборудованы. Ваши виноделы отличаются большим вкусом и умением, благодаря этому часть солнца Армении может дойти даже до наших северных мест…
IV
В день вылета Любови Михайловны и Ильи Григорьевича в Москву фотограф университетской газеты Эдуард Бежанян сделал несколько снимков. Фотокарточки были подарены мне, а я их послал Эренбургу. 15 октября 1959 года Илья Григорьевич писал:
"Дорогой Левон!
Очень благодарен Вам за снимки. О Вашей просьбе насчет Исаакяна я помню.
Мне крайне необходимо было бы получить фотографию моего портрета, сделанного Сарьяном, и фото Сарьяна за работой над ним. Очень прошу Вас помочь мне достать эти снимки *.
Сердечный Вам привет от Любови Михайловны. Всего Вам доброго.
Ваш И. Эренбург
* Я получил в Ереване экземпляр, но его взяли в Швеции для печати".
Конечно, я тут же раздобыл и послал Эренбургу требуемые фотокарточки.
V
Еще раз я встретился с писателем в 1961 году в Москве.
Был я у Эренбурга дома на улице Горького вечером 22 февраля. Любовь Михайловна и Илья Григорьевич вспоминали Ереван, спрашивали о Сарьяне и Галенце.
Незадолго до этого, в январе 1961 года, общественность страны отмечала 70-летие со дня рождения Эренбурга. Я сказал, что по случаю его юбилея у нас в Ереване были опубликованы статьи Мартироса Сарьяна и Геворка Эмина. Илья Григорьевич просил прислать ему переводы этих статей, вспомнил, что была еще телеграмма от Наири Заряна. Оказалось, что он знаком и с моей статьей.
Эренбург говорил, что его речь, которую он произнес на своем юбилее, передавали по радио рано утром. Поэтому многие речь не слыхали, и, так как я был в числе этих многих, Илья Григорьевич прочел мне выдержки из своей речи о критике, о читателях, о жизни писателя до и после юбилея…
Эренбург подарил мне "на добрую память" свою книгу "Путевые записи. Япония. Греция. Индия".
Книгу своих стихов на французском языке Илья Григорьевич надписал Армине и Арутюну Галенцам. Дважды подчеркнул, что переводы скверные. (Я вспомнил замечание Эренбурга, что лучше всего знакомиться с переводной литературой именно на французском, но, очевидно, переводы собственных стихов трудно признать удавшимися.) Илья Григорьевич сказал, что кочет написать о Галенце, но не уверен, что его статья может помочь художнику. Галенц в свою очередь хотел написать портрет Эренбурга и просил меня узнать, когда бы писатель мог позировать ему.
— В любое время, когда я в Москве. За две недели расписание бывает известно. Позвоните мне, и пусть приезжает.
Во время нашего разговора позвонили и сообщили, что вторая книга "Нового мира" с воспоминаниями Эренбурга уже вышла.
— Вот, говорят, вышел второй номер "Нового мира". Я еще не видел. В следующих частях воспоминаний буду писать о Чаренце, о Сарьяне и вообще об Армении.
Позже, 7 мая 1965 года, в коротеньком письме Эренбург сообщал: "До сих пор с удовольствием вспоминаю мою поездку в Ереван и встречи. Очень радуюсь успехам Галенца…"
Больше с И. Г. Эренбургом я не встречался. Уже после его смерти прочитал в "Литературной Армении" отрывок из его книги "Люди, годы, жизнь". Это было эссе об Армении, написанное тепло, с глубокой любовью. Оно заканчивалось словами: "Воздух Армении придал мне силы".
1971