Николай Тихонов Выдающийся борец за мир

Николай Тихонов

Выдающийся борец за мир

Книга эта, посвященная воспоминаниям об Илье Григорьевиче Эренбурге, многое расскажет о писателе, о его жизни и творчестве.

Я хочу ограничиться воспоминаниями, которые связаны с его деятельностью выдающегося борца за мир.

Еще в 1935 году он был одним из инициаторов Международного конгресса передовых писателей Европы в защиту культуры в Париже. Содержание этого собрания точно выразил Ромен Роллан в своей телеграмме конгрессу, где он писал: "Мы находимся на опасном повороте истории, когда все силы реакции и обскурантизма притаились в последнем усилии, не только чтобы раздавить прогресс, но и чтобы уничтожить плоды того, что уже завоевано. Восстанем же все против этих сил смерти на защиту всего живого!"

Максим Горький в своем обращении к конгрессу писал: "Не новый, но уже последний крик буржуазной мудрости — мудрости отчаяния, фашизм все более нагло заявляет о себе как об отрицании всего, что существует под именем европейской культуры".

Да, это было так. В Италии свирепствовали черные рубашки фанатиков Муссолини, в Германии фашизм под именем национал-социализма уже рубил головы и загонял тысячи людей в концлагеря и Гитлер бросал вызов всему существующему, нагло утверждая свои человеконенавистнические лозунги.

На парижский конгресс выехала большая делегация советских писателей. Ехали мы двумя группами: одна — через Германию, другая — через Польшу, Чехословакию, Австрию, Швейцарию.

Когда та группа, в которой был и я, достигла французской границы и к нам в купе пришли проверять документы, мы все вынули свои красные «паспортины». Увидев такое количество необычных книжек, французский чиновник в шутливом испуге воскликнул:

— Что я вижу — красный десант?!

Но в следующий момент, обследовав все паспорта, он уже с удивлением спросил нас:

— Но, простите, почему вы здесь?

— А разве наши паспорта не в порядке?

— Нет, они в порядке, но почему вы едете через Базель, вы же должны въехать во Францию через бельгийскую границу. Почему же вы оказались не там, а здесь?

Тут мы вспомнили, что, когда произошел раздел нашей делегации в Варшаве, мы быстро решили, кто едет через Берлин, а кто через Вену, но не посмотрели отметку в паспортах.

Создалось затруднительное положение. Француз ушел и привел какого-то начальника, который, рассмотрев паспорта, недоумевающе покачал головой и сказал неуверенно:

— Что же теперь делать? Запрашивать Париж — министерство иностранных дел — поздно, поезд задерживать нельзя. Как же быть? Но почему же вы все-таки так ехали?

И тогда кто-то из нас воскликнул:

— Мы не хотели ехать через Германию!

Этот наивный возглас вдруг возымел неожиданное действие. Чиновник посмотрел на нас другими глазами и сказал:

— Вы не хотели ехать через Германию! Все понятно. Благодарю. Все в порядке… — И, уходя, повторил: — Они не хотели ехать через Германию. О, я вас хорошо понимаю! Все в порядке…

Мы приехали в Париж поздно вечером и устроились в небольшом отеле на углу улицы Ренн. Рядом оказался знаменитый бульвар Сен-Жермен. Утром, полный еще впечатлений долгой поездки (я был в первый раз за границей), я смело пошел по незнакомым или, вернее, знакомым мне по литературе знаменитым улицам великого города, к Эренбургу, который жил далеко от центра, около Северного вокзала.

Я шел, оглядывая прохожих, останавливаясь у магазинов, твердо держась плана, по которому я наметил свой маршрут. Я шел долго, удостоверяясь по временам, что держу правильный путь, и дошел до дома, где мне открыл дверь изумленный моим неожиданным появлением Илья Григорьевич. Тут же была милая и добрая Любовь Михайловна. Они думали, что я приехал на такси, и когда узнали, что я пришел пешком, очень удивились. Илья Григорьевич расспрашивал о Москве, кто в делегации, как мы ехали, и все-таки спросил, как же я его нашел.

Я отвечал:

— Признаюсь, у меня с собой был план, но я его заранее изучил и не доставал на улице, чтобы не привлекать внимания.

И я показал ему план, который он взял, и, развернув, засмеялся так громко, что я смутился.

— Где вы взяли этот план? — спросил он.

— Я вырвал его из старой энциклопедии.

— Это и видно. Смотри, Люба, ты видела когда-нибудь план Парижа времен Османовского его переустройства…

— То-то я удивлялся, что иду свободно там, где должны быть дома. Пересекаю улицы там, где их нет на моем плане! — воскликнул я.

Конгресс был очень ответственным собранием больших писателей, на которых мы смотрели с почтением, потому что это были всесветно известные имена. Иные высказывания звучали из глубины сердца. Я никогда не забуду слов старой гордой женщины — датской писательницы Карин Михаэлис: "Наш конгресс обозначает для всех нас глубокое пробуждение совести. Мы опять проснулись. Мы опять готовы бороться. Мы опять сильны и смелы, хотим подать друг другу руку и торжественно обещать: не сдаваться! Никогда! Мы готовы за это рисковать и даже заплатить нашей жизнью!"

В таком духе выступали многие. Всем была ясна угроза, которая уже обозначилась, но только нельзя было еще назвать срок прихода катастрофы, в которой многие писатели за свою непримиримость заплатят большими испытаниями и даже жизнью, о чем говорила Карин Михаэлис. Она и не подозревала, как близок этот срок.

Илья Григорьевич Эренбург сказал в своем выступлении: "Полжизни я прожил на Западе". Да, ему здесь было все знакомо. Он лично знал многих из тех писателей, что были на конгрессе. Он знал жизнь Запада, Париж для него был городом таким же близким, как и тот, в котором он родился. Он говорил о новом типе писателя — о советском писателе, о том, что советский писатель книгами меняет жизнь. "Он помогает людям сказать «да» и «нет». Он создает новую дружбу, новую любовь, новое мужество…"

Дни конгресса знакомили нас и с общественной жизнью Франции. Мы видели день 14 июля, день национального праздника, где на одной стороне города демонстрировали все, кто шел за Народным фронтом, а на Елисейских полях молодчики Де ля Рока, под крики буржуазной публики, вопили: долой Советы! В эти жаркие дни страсти были накалены. И хотя многие ораторы называли уже гитлеровский фашизм главным врагом и даже определяли верно его природу истребителя европейской цивилизации, — но не верили в возможность его скорого варварского нашествия на страны Европы.

Когда прошли дни конгресса, когда кончились дружеские встречи и разговоры, как раз перед отъездом, я имел большую беседу с Ильей Григорьевичем. Он расспрашивал о впечатлениях от моих поездок по Франции и Бельгии, где я был с Овадием Савичем, благодаря дружеской помощи доктора Вермерша, говорил об Англии, куда я направлялся. И я спросил его тогда: "Скажите, вам не кажется, что война уже у дверей и что это произойдет неожиданно. И очень скоро. Весь воздух дышит войной".

Он снисходительно улыбнулся: "Вы очень погрузились в военную тему. Я знаю, что вы проехали весь фронт первой мировой войны от Вердена до Ипра и это произвело на вас сильное впечатление. Войны быть не может. Посмотрите на Париж. Он тих и спокоен. В нем сейчас происходит соревнование пожарных оркестров со всей Европы. Посмотрите вокруг — люди трудятся и веселятся. И конечно, поносят гитлеровцев за их зверства и угрозы. Конгресс выразил мысли передовых людей мира. Это широко прозвучало, но это не означает войну".

Я не мог ему возражать, но, вернувшись домой в Ленинград, грустно вспоминал о том, что я видел в своей поездке по Европе и по дороге из Лондона. В каком-то мрачном предчувствии я сразу по возвращении начал писать книгу стихов под названием "Тень друга", где в том же 1935 году, кончая стихотворение "Форт Дуомон", говоря о надписи над траншеей мертвых, сказал:

Нет, не хотел бы надпись я прочесть,

Чтобы в строках, украшенных аляпо,

Звучало бы: "Почтите мертвой честь

Здесь Франция стояла! Скиньте шляпу!"

А через год запылала война в Испании. Мы услышали голос Эренбурга с полей битв республиканцев с фашистами Франко, итальянскими дивизиями, танкистами и летчиками Гитлера.

Шли времена, и настало первое сентября 1939 года, а затем страшный, невероятный 1940 год, когда по площадям и улицам Парижа зазвучали каменные шаги гитлеровских когорт.

Вероятно, тогда многие участники конгресса в защиту культуры в 1935 году встали перед горьковской формулой: с кем вы, мастера культуры?

Я услышал Илью Григорьевича, когда, вернувшись из захваченного фашистами Парижа, он на открытом вечере в зале Ленинградской консерватории подробно рассказывал о трагедии Франции. Он был свидетелем всего, что связано с тем драматическим периодом. Паника, измена высших сановников, деморализация, предательство генералов, бегство населения под пулеметными очередями германских самолетов, пустынный Париж, торжество свастики и предателей, перешедших на службу к гестапо.

Конгресс 35-го года предстал в те дни совсем по-другому. Он стал началом того сопротивления, которое позже перешло в гигантское движение, принявшее мировой масштаб, — в борьбу за мир.

Но сначала была война, и не просто война, а смертельная схватка прошлого с будущим, за судьбу всего человечества.

Гитлер напал на Советский Союз. 22 июня 1941 года Эренбург в своей первой статье говорил о войне за свободу, за мир. Он пишет: "Я видел, как пал Париж. Он пал не потому, что были непобедимы немцы. Он пал потому, что Францию разъедали измена и малодушие. Советский народ един, сплочен, он защищает Родину, честь, свободу, и здесь не удастся фашистам их низкая и темная игра. Высокая судьба пала на нашу долю — защитить нашу страну, наших детей и спасти измученный врагами мир. Наша священная война, война, которую навязали нам захватчики, станет освободительной войной порабощенной Европы".

Михаил Иванович Калинин, говоря о некоторых вопросах агитации и пропаганды, сказал про статьи Эренбурга, которые он почти ежедневно помещал в прессе: "Эренбург ведет рукопашный бой с немцами, он бьет направо и налево. Это горячая атака, и он бьет немцев тем предметом, который ему в данный момент попался в руки: стреляет из винтовки, вышли патроны — бьет прикладом, бьет по голове, куда попало. И в этом главная заслуга автора".

Это верные слова. С первых дней войны Эренбург со всей страстью патриота, со всем жаром журналиста-бойца бросился в бой. С тех пор он писал так же безостановочно, как безостановочно сражались на фронте. Он разоблачал хитрости «фрицев», клеймил их зверства, срывал маску "гордого завоевателя" с морды убийцы и насильника. Он был неутомим в своей работе. Он был и снайпером, и судьей, и свидетелем, и бронебойщиком, громившим врага на всех фронтах.

Недаром его бойцы звали на фронте ласково: "Наш Илья". Искали в газете раньше всего, что он написал.

Он не пренебрегал и маленькой заметкой, если в ней можно было раскрыть большую правду. Он писал много, страстно, так что жар его статей обжигал, звал на истребление гитлеровцев, внушал ненависть к ним, призывал к мести.

Так он писал до того последнего дня, когда взвилось над Берлином, над миром знамя великой победы справедливости и свободы. Казалось, что закончилась война, за которой следует заслуженный, длительный, прекрасный мир для всех народов, для всех материков!

Но только четыре года прошло со дня, когда перестали греметь пушки, дома в городах окутываться облаками дыма от разрывов авиабомб, еще вокруг стояли неподдающиеся описанию развалины, миллионы осиротевших семейств оплакивали свои потери, солдаты только успели снять походное снаряжение и начать первые полевые работы на искалеченных воронками и окопами полях, еще начиненных минами и осколками бесчисленных снарядов, а уже новые тучи заволокли горизонт.

Бросив открытый вызов миру, империалисты перешли к подготовке новой войны. 4 апреля 1949 года в Вашингтоне был подписан Северо-Атлантический пакт, договор об агрессивном военном союзе, известном под названием НАТО.

И тогда же, в апреле 1949 года, собрался Всемирный конгресс сторонников мира, заседания которого происходили одновременно в Париже и в Праге. Среди участников конгресса и организаторов были французский академик Фредерик Жолио-Кюри, английский профессор Джон Бернал, советские писатели А. А. Фадеев, А. Е. Корнейчук, И. Г. Эренбург, большая группа выдающихся деятелей от самых разных стран.

Это был исторический конгресс. Открывший его Фредерик Жолио-Кюри в своем выступлении уверенно сказал: "Хотя мы прекрасно сознаем трудность стоящей перед нами задачи, ибо люди, к сожалению, уже не впервые собираются для того, чтобы избежать войны, мы все же вступаем в битву с уверенностью в победе, потому что мы сильны и сумеем найти новые и действенные методы борьбы и применить их на деле. Мы не ограничимся простым порицанием злоумышленников, порицанием, которое ставит их на одну доску с их жертвами. Мы собрались здесь не для того, чтобы просить мира у сторонников войны, а для того, чтобы навязать им мир".

С этого момента началось то движение, которое охватило все континенты. Очень скоро возникли национальные комитеты сначала в 76 странах, связанные с постоянным Комитетом Всемирного конгресса сторонников мира. Новое было в беспримерном участии миллионов людей доброй воли, участников движения за мир.

Возник и Советский Комитет защиты мира, с деятельностью которого Илья Григорьевич Эренбург был связан до последних дней жизни. С того дня, когда он выступил одним из организаторов Парижского конгресса 1949 года, он уже не оставлял своего боевого места в первом ряду защитников мира. Эренбург связал себя с борьбой за мир на долгие, трудные, сложные годы. Он писал впоследствии в своей автобиографии: "Победа оказалась не такой, какой она мыслилась в землянках и блиндажах. Начали говорить о возможности новой войны, еще более ужасной. Борьба за мир стала продолжением военных лет. Я положил на нее много сил и времени, но не жалею об этом".

Он бросился в океан борьбы, который поистине не имел берегов. Когда-нибудь об этом будут написаны большие книги, будут созданы монографии о выдающихся людях этой борьбы. У нас накопились целые холмы воспоминаний об этих незабываемых годах.

У нас есть могилы мучеников и триумфы героев. Голоса великих деятелей, звучавшие на весь мир, и подобный буре отклик народных миллионных масс. Мы видели рядом со слабостью и усталостью огромное мужество и все растущую энергию борьбы. Стойкое сопротивление народов, уверенный взгляд в будущее, поиски дружбы и укрепления веры в силу сплоченных народов, выступающих против новой угрозы человечеству.

Проходили годы, и над миром раздавались голоса лучших представителей мировой культуры, призывавшие к миру, дававшие сигнал тревоги.

Имена городов, где проходили конгрессы, конференции, сессии, встречи, остались в памяти человечества. Вроцлав, Париж, Варшава, Стокгольм с его историческим воззванием, Москва, Пекин, Дели, Каир, Берлин, Вена, Будапешт, Хельсинки, Коломбо! Необыкновенная география во времени, необыкновенная история в пространстве.

И всюду, в этих пестрых толпах делегатов со всех концов мира, в этих дневных и ночных заседаниях, в беседах с новыми, вступающими в движение людьми, среди ветеранов борьбы за мир, на демонстрациях, на митингах, на пресс-конференциях — всюду вы увидите полного энергии, неутомимого человека с усталым лицом и живыми глазами — увидите Илью Григорьевича Эренбурга. Прекрасно зная обстановку, следя за враждебными выпадами, ободряя сторонников мира, рядом с Александром Фадеевым, он исполняет свои ответственные обязанности вице-президента Всемирного Совета Мира.

Первые конгрессы полны особого величия и особой драматичности. Второй Всемирный конгресс должен был состояться в Шеффилде, в Англии. Эттли, возглавлявший лейбористское правительство, гордо заявил: "Англия свободная страна. Никто не будет мешать тому, чтобы конгресс сторонников мира состоялся в Шеффилде". А когда он увидел, с каким энтузиазмом англичане принимают первые прибывшие делегации, он сократил наполовину визы для делегатов, потом отменил специальные авиационные рейсы для перевозки делегатов на конгресс. И наконец, английское правительство выслало обратно прибывшего в Дувр славного борца за мир, мирового ученого Фредерика Жолио-Кюри.

Но конгресс состоялся в Варшаве, имел огромное значение в истории движения, потому что положил основание созданию Всемирного Совета Мира. Я видел Эренбурга на трибуне конгресса, до этого слышал, как он сказал про английских правителей, узнав о том, как они не пустили делегатов в Англию: "Рано или поздно они поймут, что им никто не простит этого".

И по иронии судьбы, через несколько лет после съезда, Эттли прилетел с лейбористской делегацией в Москву. Потерпев крах в своей политике, он, как простой член делегации, попал в Советский Комитет защиты мира и тут встретил Эренбурга. В ходе беседы Эренбург с большой иронией напомнил ему о Шеффилде и его отношении к сторонникам мира в те дни. Он сказал ему о том, что время справедливее людей, оно восстанавливает правду, которую он видит хотя бы в том, что, не пущенная в Англию, она привела Эттли в Москву в Комитет защиты мира, сторонников которого он не хотел пустить в Шеффилд.

Попытка пошутить в ответ у Эттли не вышла. Она была неубедительной, как и его политика.

Но все эти постоянные занятия делами мира требовали от Эренбурга много времени, много труда. Постоянно в поездках, перелетая из страны в страну, участвуя с утра до вечера в совещаниях по самым разнообразным проблемам, он встречался со множеством самых удивительных людей. В дни конгрессов и конференций участники их исчислялись тысячами. И каждый хотел активно участвовать, то есть хотел если не выступать на трибуне, то иметь хоть самую краткую беседу или встречу.

Эренбург облетел все материки — так мне кажется. Он был и в Америке, и в Азии, и в Африке, не помню только, побывал ли он в Австралии.

Его друзьями были самые разные деятели, больше всего было французов. Это естественно, он так любил Францию и так много жил в ней. Особенно он бывал доволен, когда сессия бывала в Париже. Но он мог легко переправиться через воздушные просторы и оказаться совсем в другом, далеком месте, скажем, в Коломбо.

Его выступления на конгрессах и конференциях всегда выслушивались с большим интересом. Отличие его речей от выступлений, скажем, Александра Фадеева заключалось в том, что он переводил всю большую тему в глубокую лирическую публицистику, в которой он был большой мастер. Фадеев строил свой доклад на четких формулах, прямолинейных примерах, на фактах политического звучания, его речь была речью государственного мужа, облеченного высоким доверием говорить от имени Советского Союза. Это производило большое впечатление. Он имел всегда успех.

Эренбург готовился к своей речи очень тщательно. Когда она была готова и требовался ее перевод, так как переводчики в кабинках должны были иметь речь заранее, он проверял сам французский текст, чтобы не было нигде недоговоренности или приблизительного перевода, не говоря уже о неправильности или двусмысленности.

Эренбург превращал свою речь в беседу, обращенную к чувствам слушателей. Поэтому она была полна цитат, удачных сравнений, живописных строчек, иногда даже похожих на белый стих, взывала к сердцу, вызывала волнение, тревогу, негодование. Талант публициста, широко и вольно пользующегося всеми возможностями очень продуманной, но легко, плавно идущей речи, создавал великолепные возможности. Иногда, как это было в Хельсинки, в 1955 году, его речь была настолько отточена и эффектна, что ему хлопали среди речи много раз. Один участник ассамблеи тогда сказал восхищенно: "Это речь опытнейшего публициста, редактированная поэтом и положенная на музыку". Правда, это сказал восточный друг, склонный к гиперболизации.

Вот маленький образец из речи, произнесенной Эренбургом в Стокгольме в 1952 году. Он сказал: "Большие реки начинаются неприметно, как маленькие ручьи; они растут, ширятся, к ним спешат сотни других рек и речек; и великие реки пересекают материки, соединяют страны, меняют жизнь миллионов людей. Движение за мир началось в глубине возмущенных сердец, быстро оно разрослось, пересекло наш век, связало народы. Такого движения еще не знала история. Высокая ассамблея, перед которой я имею честь выступать, представляет не сторонников той или иной идеи, не правительства, в ряде стран эфемерные и случайные. Нет, это конгресс народов, которые живут разной жизнью, воодушевлены разными идеалами, но которые все жаждут закрыть дорогу войне".

В ходе каждого конгресса или конференции наступал момент, когда комиссии кончали свою работу, сдавали свои резолюции и рекомендации в президиум и начиналась выработка резолюции общей, призывов, рекомендаций и прочих общих документов. Вот тут доходило подчас и до ночных прений и заседаний. В зале объявлялся ночной пленум. Ораторы могли говорить всю ночь, а президиум заседал. Иногда в перерыве появлялись его измученные представители и жадно пили кофе или минеральные воды, чтобы немного освежиться. В клубах дыма от трубок, сигар и сигарет плавали зеленые лица обреченных заседать до утра. Это пожирало и здоровье и энергию, но мученики долга добивались полного согласия всех и по всем пунктам. Из недр этого полуночного помещения появлялся Эренбург с бледной улыбкой на бледном лице и говорил удовлетворенно: "Осталась одна поправка, все скоро кончится. Упрямец такой-то (называлось имя) отстаивает одну фразу, но он уже согласен на ее другое толкование…"

В пылу таких долгих споров и дискуссий иногда становилось просто по-человечески жаль немолодого, нервного человека, так много отдававшего своих сил. времени, энергии делу, которое каждый раз выдвигало на обсуждение новые проблемы, казавшиеся порой неразрешимыми. Но потом вы с удивлением убеждались в том, что ему — скептику и энтузиасту, неутомимому борцу за мир — все это нравится. Он просто все это любит, может быть, странной любовью, нервничая и проклиная те или иные трудности, но в целом он не может без этого жить.

Ему нравилась возбужденность этих красочных зал, переполненных тысячами любопытнейших, необыкновенных мужчин и женщин из самых разных стран, шум и гам этого смешанного общества вне заседаний и страстные речи больших ораторов, иногда вопли и крики увлекшегося человека колониальной страны, борющейся за свое освобождение, иногда умные, тонкие, иронические речи, иногда трогательные женские призывы, весь разноцветный, разноголосый мир ассамблеи, где действительно все равны — и цвет кожи, и цвет религии, и положение в обществе не имеет значения. И так интересно, что на голове человека из африканской страны лежит голова леопарда, чья шкура спускается по черной спине, так что человек кажется двухголовым.

Ему нравилось переноситься из страны в страну, встречаться с новыми людьми, есть блюда неизвестной кухни, дивиться древностям, о которых он имел условное представление, выступать перед сердечно настроенной аудиторией и говорить о деле мира, о борьбе за будущее, вербовать новых сторонников и борцов.

Ему нравилось встречаться со множеством старых и новых друзей, чувствовать их большую внутреннюю заинтересованность событиями, советоваться с ними, советовать им, как лучше включиться в действие, о чем следует думать в ближайшем будущем, какие внести проблемы на обсуждение конгресса или ассамблеи.

И всем этим разным людям был близок и понятен этот всегда сосредоточенный человек с трубкой, с которым всегда можно было поговорить просто о сложных вещах, который умел выслушивать собеседника, понимал шутку, никогда не отказывал во встрече.

И он не терялся в трудных и неожиданных обстоятельствах. Обстоятельства же иногда возникали такие, что начинали дрожать самые спокойные сердца. Так случилось в Стокгольме летом 1958 года. Июльские ночи Стокгольма были не по-летнему холодны. Холодом тянуло от черной воды, от игры переливающихся ледяным блеском городских огней, от ночных улиц с закрытыми наглухо окнами, от синих туч, закрывших небо. Но другим холодом тянуло с далекого Востока, где разыгрывались роковые события. В Ираке убиты Нури-Саид и регент. Король арестован. Переворот. Американская эскадра у берегов Ливана. Английские парашютисты в Иордании. Американские танки в Бейруте. Турецкие войска на сирийской границе. Начались маневры советских войск на турецкой границе. Насер обратился за посредничеством к Неру. Аденауэр предложил сам себя в посредники.

Такая зловещая тень легла на мирные дни, что сразу во всем мире потемнело. Делегаты Стокгольмского конгресса смутились и многие растерялись. Я видел бледных арабов, не знавших, что будет с их семьями там, на родине; потрясенных англичан, испуганных шведов. Все почувствовали серьезность создавшегося положения.

Илья Григорьевич был среди тех немногих, которые вели ассамблею без всякой паники, внушая уверенность в том, что дело мира восторжествует. Это было нелегко. Дыхание большого самума событий как будто донеслось до берегов Швеции, не потеряв жара пустыни. Все ощущали трагичность создавшегося положения, все были потрясены до глубины души размерами бездны, открывшейся в эти дни перед человечеством, но именно поэтому, говорил Эренбург, делегаты должны остаться в Стокгольме, как солдаты в передовых окопах, чтобы смотреть в лицо надвинувшейся опасности. И действительно, делегаты конгресса вдруг ощутили новый приток сил, поняли, что движение за мир как никогда сплотило их, что они могут в этом единении обращаться к народам и правительствам с твердыми и верными решениями.

Кто был свидетелем того, как люди в Стокгольме переживали неожиданные грозные события, вдруг вспыхнувшие в Ираке, Ливане, Иордании, тот никогда не забудет острого ощущения опасности, угрожающей миру…

И когда стало ясно, что войны не будет, что кризис миновал, огромная радость охватила участников конгресса, и невольно вошло в сознание, что работа сторонников мира сыграла в этом благополучном конце какую-то свою, особую роль. Даже суровые скандинавы просветлели, и даже дождь Стокгольма стал ласковей.

Так как в Стокгольме мы бывали часто и отель «Мальмен» стал нашим шведским домом, то после заседаний и комиссий мы, отдыхая, собирались всей компанией, чтобы побеседовать о происходящем. Часто после общей встречи делегации мы вели беседы на самые разные темы. И когда Илья Григорьевич был в духе, он становился словоохотливым, пускался в долгие воспоминания о литераторах, о картинах прошлого, дореволюционного времени. Он красочно говорил о писателях и художниках, о встречах с эмигрантами-писателями, их уже осталось мало, и те, что живы, старики и живут одинокой, грустной жизнью.

В движении за мир с самого его начала принимали участие такие выдающиеся деятели разных стран, что о каждом из них можно написать книгу.

Во главе многие годы стоял французский ученый с мировым именем, любимый и почитаемый всеми, герой Сопротивления — профессор Фредерик Жолио-Кюри. Один из величайших физиков нашей эпохи, рыцарски благородный человек, он воплощал все лучшие устремления борцов за мир, душу и совесть движения.

С ним рядом были английский профессор Джон Бернал, мудрая француженка, возглавлявшая мировое женское движение, — Эжени Коттон, прославленный настоятель Кентерберийского собора Хьюлетт Джонсон, знаменитый чилийский поэт Пабло Неруда, неустрашимая антифашистка немка Анна Зегерс, бразильский романист Жоржи Амаду, советские представители Эренбург, Фадеев, позже Корнейчук, английский юрист Деннис Притт, профессор Дюбуа, художник Пабло Пикассо, румынский писатель Садовяну, чешский профессор Ян Мукаржевский, польский знаменитый ученый-атомник Инфельдт, ливанский архитектор Антуан Табет, Поль Робсон и многие другие.

Александр Фадеев, Илья Эренбург с честью представляли в президиуме Всемирного Совета Мира Советский Союз и высоко несли свои нелегкие обязанности вице-председателей, заслужив всеобщее признание своей самоотверженной работой в защиту мира. В свое время всех людей доброй воли искренне обрадовало присуждение Международной Ленинской премии мира великому борцу за мир — Фредерику Жолио-Кюри. Он первый получил эту высшую награду.

Но в числе первых, получивших премию, был и Илья Григорьевич Эренбург. Это было достойное увенчание его многолетних трудов на пользу борющемуся за мирное будущее человечеству.

А борьба за мир не утихала, принимала самые разнообразные формы, переносилась с материка на материк.

Эренбург все расширял и расширял районы своих поездок. Он признавался, что был сначала далек от Азии, и теперь перед ним одна за другой открывались эти неизвестные дотоле края. Индия произвела на него сильное впечатление. Ее народ, искусство этого народа, его взгляды на жизнь, на природу — все было необычно. Он красочно написал о своем путешествии в Индию и много рассказывал о том, что видел.

Япония произвела на него несколько иное впечатление. Ее уклад, драма японского народа — драма Хиросимы — была зловещим напоминанием того, что может случиться со всем человечеством. Он видел Хиросиму, говорил с оставшимися в живых свидетелями, посетил рыбаков злосчастного корабля «Фукурумару», на который упала радиоактивная пыль, говорил со вдовой погибшего моряка.

Все это он, волнуясь и негодуя, рассказывал в Советском Комитете защиты мира. Он был и на Цейлоне, и в Китае. Но на мой вопрос, будет ли он что-нибудь писать о Китае, он в раздумье ответил: "Китай мне остался непонятным. Я плохо понимаю китайцев. Мне далеки их воззрения, обычаи, быт… Нет, я, пожалуй, писать не буду…"

Проходили годы. Начинались и кончались вспыхивавшие то там, то тут войны. Но защитники мира следили зорко за тем, чтобы не грянула мировая война. Разрешались острые кризисы. Ослабевала «холодная» война. Но были в жизни мира какие-то мучительные, непрекращающиеся трагедии.

Однажды на одной из сессий Всемирного Совета Мира, где обсуждался вьетнамский вопрос, во время перерыва заседания Эренбург неожиданно спросил меня: "А вы помните ту итальянку, что плакала, выйдя с заседания в Париже, мы тогда говорили с ней?.."

Да, я хорошо помнил эту молодую итальянку, которая не могла сдержать своего волнения. Почему же она убежала и так безутешно плакала?

"Я не могла там сидеть, — сказала она, — мне было невыносимо слушать, как эти маленькие, красивые люди, эти вьетнамцы, тихо, вежливо, с достоинством рассказывают ужасы о том, как французские колонизаторы убивают их, мучают женщин, стариков, детей, сжигают их деревни, всячески над ними издеваются. И никто не приходит к ним на помощь. И их тоже вежливо слушают, и даже нельзя понять, каким образом выразить им сочувствие. Это грязная война, говорят сами французы, и все же это продолжается… Я не выдержала…"

Да, я вспомнил эту итальянку. С тех пор прошли годы, а вьетнамская война все продолжалась. Мы только что вышли с заседания, где обсуждался вьетнамский вопрос, и снова говорили о пытках, об убийствах мирного населения, о зверствах и ограблении маленького, гордого, героически борющегося народа. Но теперь были уже шестидесятые годы, а война продолжалась. Уже счет дням потерян. Проходят долгие годы, а война продолжается, но теперь французов сменили американцы.

Уже Алжир, долго воевавший за свободу, получил ее. Уже десятки новых государств Африки заявили о своем освобождении от гнета колониализма, уже началась и кончилась война в Корее, а во Вьетнаме продолжалась бесконечная новая «грязная» война. Она продолжается и сейчас, когда я пишу эти строки.

А тогда Эренбург сказал: "Меня поразил вьетнамский делегат. Он скромно и тихо, очень сосредоточенно и уверенно заявил, что такое уже бывало во Вьетнаме в средние века. И сколько бы война с американцами ни продолжалась, мы не сдадимся. Мы никогда не сдадимся. То, что разрушили у нас, разрушали не раз. Мы все восстановим. Но мы не сдадимся!"

Помолчав, он сказал: "Им надо помочь всем миром. Надо принять все меры, чтобы война во Вьетнаме прекратилась. По-моему, она идет уже почти двадцать лет. Это невозможно — надо ее кончать!"

Да, подумал я: вьетнамцы сражались с японскими оккупантами, потом с французскими колонизаторами и теперь с американскими агрессорами, да, получается что-то около двадцати лет. Надо кончать…

И за последние годы на всех конференциях, сессиях, ассамблеях вьетнамский вопрос стал главным, первым вопросом, с которого начинались доклады и дискуссии. Из страны в страну переносились собрания сторонников мира, и вдруг — это случилось незаметно, с годами, но, оглядываясь, можно уже было установить простым глазом, как поредели ряды ветеранов мира, как много новых лиц, новых голосов.

Один из друзей сказал мне как-то на очередном конгрессе: "Встречаешь старых знакомых все реже, а иных уже не встречаешь. Иные хорошо живут в памяти, других нужно как бы обновлять каждый раз, третьи — живут как тени, как старые сновидения".

Ушло так много — кто уже прошел до конца свой земной путь, кто постарел, кто по разным причинам отошел от движения.

В 1958 году умер великий гуманист, борец за мир — Фредерик Жолио-Кюри. Не стало Эжени Коттон, Александра Фадеева, Хьюлетта Джонсона, Инфельдта, Длусского, Ива Фаржа, Антуана Табета, доктора Китчлу, Хмаинга, Сарананкара Тьеро, генерала Хара, Назыма Хикмета, Ванды Василевской, Дюбуа, Фридриха Карденаса, Садовяну, многих не стало.

Мировые события осложнились. Но в движение приходили новые силы. И Джон Бернал правильно говорил о том, что движение внутри каждой страны затронуло самые различные слои населения, даже людей, которые не были никогда затронуты более ранними политическими движениями. Многие организации вне движения охотно присоединяли свои усилия в решающих международных кампаниях к Всемирному Совету Мира. Борьба продолжалась. Илья Эренбург был неутомим в розыске возможностей распространения идей движения за мир среди далеких от защитников мира деятелей. Но вопросы разоружения, ослабление международной напряженности, проблемы сотрудничества между странами Востока и Запада, вопросы европейской безопасности действительно интересовали многих обшественных деятелей, и они охотно шли на переговоры, на обмен мнений, и эти встречи Эренбург называл "Круглым столом".

За таким "Круглым столом" он не только встречался с новыми собеседниками по старым проблемам, но и со старыми знакомыми, частично участвовавшими уже в акциях Всемирного Совета Мира, и бывало так, что они принимали участие в очередной конференции или сессии мира.

По окончании сессии "Круглого стола" принимались информационные документы. Чтобы судить о составе участников этих собеседований, стоит посмотреть, кто участвовал, например, в четвертой встрече "Круглого стола" — Восток — Запад в феврале 1961 года. На ней заседали Ф. Ноэль-Бейкер, лауреат Нобелевской премии, член парламента Англии; Александр Корнейчук, Илья Эренбург, Георг Брантинг — депутат из Швеции, итальянский сенатор Ферручио Парри, Жюль Мок, Раймон Шмитлэн, норвежский парламентарий, Оскар Ланге из Польши, сенатор из Бельгии Анри Ролен, Младен Ивекович, председатель Союзного веча Союзной народной скупщины (Югославия). Были и другие, но уже этот список говорит о том, что самые разные деятели приходили к одним и тем же выводам, расширяя тем самым круг сторонников мира, способствуя расширению идей Всемирного движения мира.

Тут следует сказать, что Илья Эренбург обладал большим талантом привлекать самых разных людей к участию в защите мира. Он еще в 1962 году говорил, что движение не организация, движение теряет свой смысл, когда оно перестает двигаться. Наше дело не радоваться статистике заседаний или циркуляров, а поднять народы для борьбы за мир… Наш долг привлечь к движению всех сторонников мира: тех, кто верит в близкий конец капитализма, и тех, которым капитализм нравится, лишь бы они хотели искренне мира.

Вот чем он и объяснял своеобразную пестроту группы самых разных людей за "Круглым столом", почему ратовал за привлечение разномыслящих и стоящих в стороне организаций к участию в едином движении в защиту мира.

В 1965 году перед Всемирным конгрессом в Хельсинки он подчеркивал, "что время слишком трудное, опасность слишком велика, чтобы выставлять на первый план то, что может разъединить миролюбивые силы. Нужно надеяться, что это поймут все".

Он хорошо знал, о чем говорит. Уже начиная с 1961 года представители КНР во Всемирном Совете Мира начали сначала скрытую, а потом все более явную работу против единства движения.

Они прибегали к тайным сговорам, встречам с отдельными делегатами разных стран, пытались привлечь на свою сторону целые делегации, привозили с собой из Пекина подставных делегатов, постоянно проживавших в Китае эмигрантов из стран Африки и Азии, и всеми силами старались внести расслоение в ряды сторонников мира. Наконец они стали распространять свою литературу, в которой проповедовали иные взгляды на движение, стали, впадая в истерику, устраивать нелепые демонстрации с грубейшими выкриками, предлагать при голосовании свои резолюции, предлагать свой вариант действий, запугивать делегатов соседних с КНР азиатских стран.

Словом, они вели дело к явному разрыву с всемирным движением, если не удастся подчинить его своему влиянию.

Всемирный Совет Мира, борясь с тайными и явными недоброжелателями и врагами мира, стремившимися развалить организацию, сам вел большие дискуссии по вопросу о дальнейшей работе. Некоторые скептические настроения были. Говорили об объединении с параллельными движениями, о децентрализации деятельности ВСМ, о нахождении новых способов действия в условиях изменившегося международного положения.

Бывало, что и Илья Григорьевич Эренбург высказывал сомнения в необходимости сохранения существующего порядка деятельности сторонников мира. Но Всемирный конгресс в Хельсинки, который происходил с 10 по 15 июля 1965 года, конгресс за мир, национальную независимость и всеобщее разоружение, повлиял на него самым положительным образом.

Для делегатов было ясно, что они собрались в очень сложный и ответственный час, когда нельзя просто произносить слова, наслаждаясь собственным красноречием, а надо искать пути к действию, к единению всех миролюбивых сил, когда надо прямо и смело принимать решения, за которыми стоит очень многое.

Эренбурга поразило место, где заседал конгресс. Оно ему понравилось. Дом был построен руками финских рабочих, которые не только жертвовали свои деньги, но после работы приходили, чтобы участвовать в строительстве своего Дома культуры. Они убрали груды скал, валунов, камней, чтобы на их месте возникли стройные, легкие стены дома, предназначенного для труда и мира.

Представители почти ста стран, пришедшие на конгресс, тоже, как бы символически продолжая их труд, должны были забрать все препятствия, мешающие идти в будущее, — и они приступили к работе в обстановке торжественной и серьезной. Сам президент Финляндии присутствовал при открытии. Премьер-министр пожелал конгрессу большого успеха.

На столе президиума конгресса пламенно сверкал стяг, подаренный конгрессу Национальным фронтом освобождения Южного Вьетнама. Он напоминал о крови, льющейся на древней земле, о мужестве и бесстрашии народа, о его великой уверенности в том, что все народы мира поддержат народ борющегося Вьетнама.

Эренбург не мог не волноваться вместе со всеми, когда американская женщина от имени американских матерей говорила: "Я не хочу, чтобы мои пять сыновей были убиты во Вьетнаме. Но я и не хочу, чтобы мои сыновья убивали вьетнамцев".

И с ней горестно обнималась вьетнамская мать. Финны — народ молчаливый и не так просто открыто выражающий свои чувства. Городской парк, где был организован митинг в честь Вьетнама, был переполнен финнами всех возрастов. Борьба за мир популярна в стране озер и лесов так же, как под знойным небом Африки.

На конгрессе шли непрерывные встречи друзей, соратников по прошлым конгрессам. Африканцы в пышных одеждах и скромные индийцы в черных куртках одинаково приветствовали его. Знакомый житель Дамаска, узкоплечий непалец, похожий на горного духа своих высокогорных долин, с фантастическим убором на голове, приглашал в гости в далекое Катманду южноамериканца. Эренбург разговаривал с потомками первых русских поселенцев, строивших когда-то колонию Росс на месте нынешнего Сан-Франциско, Он говорил с ними по-русски, и ему было странно слышать, что пышная, похожая на кустодиевскую купчиху американка готовит ботвинью, сама делает квас и печет пироги с капустой на рождество!

Среди советских делегатов была славная и скромная Валентина Владимировна Николаева-Терешкова. За ней шел всегда человеческий поток, прося автограф или желая просто посмотреть на нее. Матери подносили своих детей, чтобы она притронулась к ним. На счастье!

Когда резолюцию по Вьетнаму читал известный французский писатель Жан Поль Сартр, в затихшем зале было слышно, как трещат наушники. И когда Эндикотт, председательствующий на заседании, поставил резолюцию на голосование, то оказалось, что все голосуют за нее. Это было первое чудо вечера. Второе чудо наступило, когда голосовалась вторая общая резолюция. И она была принята единогласно! Разве это не говорило красноречиво о большом успехе сил мира! Это подтверждало то, что записано в конце общего заявления Всемирного конгресса: "В действиях народов для поддержания мира сила заключается в единстве".

И Эренбург с радостью признал, что движение сторонников мира не только существует, а находится в полной силе и на подъеме. Оно координирует свои действия со всеми миролюбивыми силами, продолжая свою работу в защиту мира, национальной независимости, за всеобщее разоружение.

Много новых людей вступило в движение. Очень выросли организации Африки.

Обо всем этом когда-нибудь будет создана большая книга, и в этой книге красноречивым языком будут написаны страницы о тех выдающихся деятелях, которые, не щадя усилий, неутомимо, без отдыха, боролись за мир для всего мира, и в числе этих глубоко любивших человечество и все, что оно создало великого, прекрасного, чудесного, будет и имя одного из основателей движения сторонников мира — Ильи Григорьевича Эренбурга.