1. «Молодые девушки немцам улыбаются…»
1. «Молодые девушки немцам улыбаются…»
Рано утром следующего дня, когда солнце осветило на аэродроме высокую вышку управления полетами, четверо приятелей высыпали во двор.
Стефан сливал воду на руки Яну Большому, Вацек — Яну Маленькому. Колодезную воду черпали из ведра сплюснутыми немецкими походными котелками.
— «Уланы, уланы, красивые ребята…» — напевал Ян Большой. — Надо, братцы, купить зубную пасту. Живем, как дикари…
— Однако некий бравый красавец улан, — заметил Ян Маленький, — на прошлой неделе отказался идти в баню.
— Не было смысла. Все равно на работе вывозишься.
— А что изменилось? — зевая, спросил Стефан. — Разве фюрер дал нам отпуск?
— Дурак! — заметил Вацек. — Компания девушек облагораживает даже уланов.
— Тихо! Во-первых, мальчики, мы обещали девочкам бал… Странное дело — все русские избегают нас, как прокаженных, а эти…
— И эти избегали раньше…
— Вот-вот! А теперь… Теперь вдруг они почему-то заинтересовались нами.
— А я ими, — сказал Ян Маленький.
— Надо постараться выяснить, чего они от нас хотят.
— Что же нам нужно для бала, капрал? — деловито спросил Вацек.
— Покажем широкую польскую натуру. Прежде всего оставим весь хлеб, а также ужин на вечер. Это вклад Геринга. Мы жа сложимся и одолжим в роте денег до получки. Купим шнапсу и консервы в «кзнтине».
— Только ты, Янек, сначала хоть под душ сбегай! У меня есть три банки с краской и немного бензина — стащил в ангаре. Сменяем на яйца и сало.
— Я достаю утюг, иголку с ниткой и сапожную мазь, — сказал Стефан. — Форма одежды — парадная.
— А я наточу патефонные иголки! — сказал Вацек.
— Мы встретим их как королев! — объявил Ян Большой. — Только никому ни слова. Ведь нам запрещено общаться с русскими.
Вечером на столе, застеленном газетой «Фолькише беобахтер», приятели расставили яишню с салом в огромной сковороде, банки с паштетом и свининой, кирпичик хлеба в станиоле, две бутылки и фляжку со шнапсом. Вместо свечей, как в варшавском ресторане, поставили четыре вермахтовские походные коптилки. Складные ложки и вилки были тоже немецкие.
Девушек встретили с музыкой:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось…
Поляки побрились, причесались, почистили и выгладили мундиры и бриджи, даже подшили подворотнички. Ян Маленький успел починить сапоги, а Ян Большой сбегать под душ. Девушки тоже не ударили лицом в грязь. Люся откопала ночью бочку с одеждой, и теперь Паша и она щеголяли в тесноватых довоенных платьях, от которых пахло землей и нафталином.
Люся, хмурая, взвинченная, с большим трудом играла свою роль. Танцуя с Яном Маленьким, она неотрывно смотрела на серебряного орла люфтваффе на груди своего партнера. Ян все еще робел, наступал Люсе на ноги.
Разливая шнапс по чашкам и кружкам, Ян Большой шепнул Яну Маленькому:
— Не забывай о деле, Янек! Ты, я вижу, совсем разлимонился.
— Да отстань ты, капрал! Мерещится тебе… Уж и повеселиться нельзя.
А Паша шептала Люсе:
— Ты длинного обрабатывай — он с тебя глаз не сводит! Выпили шнапсу.
— Фу, гадость немецкая! — закашлялась Люся. — Нет, уж лучше танцевать.
— С удовольствием, панна Люся! — проворно вскочил Ян Меленький, опережая Стефана и Вацека. — Опоздал, Стефан. Командуй патефоном, мальчик? А ты, Вацек, поточи иголки.
Ян Большой сунул скомканную майку в патефон.
— Нам ведь запрещают танцевать с русскими. Ферботен! — сказал он.
— А мы что, не люди, что ли? — вспыхнула Люся.
— Начхать мне на… — начал было Ян Маленький.
— Тише ты, дылда! — остановил его Ян Большой.
— Кем вы были до войны? — спросила Паша Яна Большого, танцуя с ним.
— Мураж… Каменщиком, панна Паша. Семь лет в школе учился, потом два года в строительном техникуме, потом пришли немцы…
— А ваши товарищи?
— Тоже рабочие парни.
Паша перестала танцевать, подошла к столу, подняла недопитую чашку:
— За хозяев дома — за рабочих парней! — проговорила она, волнуясь.
Ян Большой посмотрел Паше прямо в глаза:
— Не пахнет ли от этого тоста, панна Паша, политикой?
— Вот те на! Политикой пусть Риббентроп с Молотовым занимаются.
Наморщив лоб, не сводя глаз с Паши, Ян Большой медленно и раздельно произнес:
— Хорошо! Выпьем за рабочих парней! Только не за тех, которым Гитлер винтовку сунул в руки. Выпьем за хозяев этого дома, которые куда-то убежали! Янек! Люся!.. Где они? Тоже сбежали? Вот это блитц!..
Паша деланно улыбнулась, бросая тревожные взгляды на дверь.
Люся и Янек, стоя рядом на крыльце, помолчали, прислушиваясь к граммофонной музыке, к рокоту моторов на аэродроме, к приглушенным звукам майской ночи, следя глазами за лучами прожекторов.
— Свежо что-то, — передернув плечами, сказала Люся, не зная, как завязать разговор.
— Вернемся, панна Люся?
— Нет, нет! Там душно.
Из дома вышли Паша и трое поляков.
— Пора домой, Люсек, — сказала Паша.
Над поселком делало вираж, набирая высоту, звено одномоторных «мессеров»…
Они встречались потом почти каждый вечер. Встречались, несмотря на позднее возвращение с работы. Несмотря на то что немцы запрещали полякам общаться с русскими. Несмотря на молчаливое неодобрение жителей поселка.
Это было на третий или четвертый вечер Люсиного знакомства с Яном Маленьким. Она шла с ним по улице. Молодой поляк галантно поддерживал паненку под правую руку, чтобы удобнее было козырять немцам, если те повстречаются на пути. Яну все больше нравилась эта веселая, улыбчивая русская девушка.
Ночь была лунной, светлой. В роще у аэродрома заливался соловей.
— Хорошо поет! — мечтательно произнес Янек. — Четыре колена! Поет себе, заливается. А сколько их в березовой роще у аэродрома! В роще — склад авиабомб, горючее, зениток больше, чем деревьев, а ему что! Бомбы и соловьи…
— Зенитки? Бомбы? — переспросила Люся.
— Да, а он поет о мире, о счастье, о любви…
На аэродроме взревели мощные авиамоторы «фокке-вульфов». Всплески ракет озаряли черные кроны деревьев. Пахло молодой листвой, сиренью.
— Это был чудный вечер, панна Люси, — говорил Ян. — Паненка слични танчи… отлично танцует. Нам было так смутно… как по-русски? Так тоскливо одним…
— Вот я и дома, — ответила Люся, искоса, снизу вверх, поглядывая на него.
Неправильно истолковав этот взгляд, Ян Маленький хотел было обнять паненку и уже несмело обвил одной рукой за талию, но Люся оттолкнула его руку, замахнулась… Еще мгновение — раздался бы звонкий звук пощечины, но Люся вовремя опомнилась, опустила руку, поспешно улыбнулась поляку.
По улице, щелкая кнутом, ехал, стоя на телеге, молодой вихрастый парень. Люся узнала его. Это был белобрысый и губастый Ванька Алдюхов из Плетневки. Алдюхов тоже узнал Люсю и, окинув презрительным взглядом, дерзко, с вызовом, издевательски пропел:
Молодые девушки немцам улыбаются,
Позабыли девушки о парнях своих…
Люся вспыхнула. Ей захотелось кинуться вслед за парнем, оскорбившим ее, отодрать нахала за вихры. Она пыталась успокоить себя: ведь Алдюхов не знает, почему она гуляет с этим человеком в немецкой форме. И никто не знает. Неужели ее будут теперь все презирать, как этот противный Алдюхов?! И вовсе Янек не немец! Вот и повязка поляка на рукаве у него!..
— Он вас дразнил? — спросил Ян. — Я догоню его?
— Не смей! И поделом дразнил.
— Какой я немец! — точно отвечая ее мыслям, горько проронил Ян.
На востоке глухо прогремел гром, заморгали неяркие сполохи — то ли майская гроза, то ли фронтовая артиллерия…
— Может, зайдем к нам? — сказала Люся поляку, поднимаясь на крыльцо. — Мамы дома нет. Брат с сестрой спят — они маленькие. Посидим, поговорим…
Войдя в горницу, Люся бросила быстрый взгляд на цветастую ситцевую занавеску, разделявшую комнату на две половины. От Люси не укрылось, что занавеска, будто от сквозняка, едва заметно дрогнула. — Вот здорово! — весело воскликнула Люся. — Мы одни! Мамы долго не будет, Она в деревню на менки, за картошкой пошла…
Ян Маленький с удивлением поглядел на Люсю. Странно ведет себя эта паненка: то поманит, то оттолкнет. Впрочем, девушки, кажется, все такие…
Это хорошо, что мамы нет. Ян и вправду побаивался Люсину маму. Он слышал вчера, проводив Люсю домой, как Анна Афанасьевна устроила дочери скандал в сенях: «Опять с басурманом шлялась! Да что на тебя нашло такое, бесстыжая!..»
Ян несмело присел, сняв пилотку, на деревянный диван. Люся зажгла лучину. Стучали ходики на стене.
— Я вижу, у вас бензина нет для лампы, — сказал Ян, — так я для вас на аэродроме стащу…
Яну больше всего на свете в тот вечер хотелось поцеловать Люсю. Впервые позволила она ему обнять себя. Она о чем-то спрашивала его.
— Так этот майор улетел, — говорила Люся. — Может, знаете — усатый такой. А я, как на грех, забыла номер летной части, той, штабу которой уборщица требуется. Да вы совсем не слушаете!..
— Дужо… много есть новых, — равнодушно ответил Ян, держа в руке руку Люси. — Да я ими не очень интересовался.
— Как же мне быть? Забыла, совсем забыла я этот проклятый номер! — с расстроенным видом повторяла Люся.
— Может быть, тридцать один дробь двенадцать-Висбаден? — спросил Ян Маленький, поглаживая кисть Люсиной руки. — Это штаб аэродрома: тридцать один — номер части, двенадцать — номер военно-воздушного округа. Комендант и он же командир штабной роты — капитан Арвайлер.
— Нет, нет! Совсем не тот номер! — почти радостно воскликнула Люся. Ее обостренный волнением слух уловил скрип карандаша за занавеской.
— Еще зимой, — продолжал поляк, — из Брянска сюда прибыл новый штаб — штаб авиабазы или, вернее, штаб частей аэродромного обслуживания сещинской зоны. Это теперь самый главный штаб здесь. Начальник-полковник Дюдэ, заместитель — подполковник Грюневальд.
— А номер? — затаив дыхание спросила Люся.
— Номер двадцать один дробь одиннадцать-Брянск.
— Опять не тот! — еще радостнее воскликнула Люся.
Поляк называл номера воздушных эскадр, зенитных дивизий и корпусов, а Люся твердила:
— Нет, нет! Совсем не тот номер! — И отодвигалась от Яна. — Ну, не надо, Ян. Какие вы все, мужчины!.. Я прошу помочь, а вы…
— Номера других частей я не знаю, — сказал наконец Ян Маленький. — А знаете, панна Люся, лучше вам не узнавать номера частей. Это очень опасно.
— Опасно? Да почему?..
Ян и сам не заметил, как назвал все номера частей, которые только знал. Когда он спохватился, было уже поздно. Тут, к его радости и удивлению, Люся сама поцеловала его в щеку.
Мог ли Ян Маленький знать, что Люсина мать, сидя на кровати за занавеской, записала все номера, названные Яном! Мог ли он знать, что Аня Морозова, проведя «разъяснительную работу» с Люсиной мамой, рассказала ей, почему Люся гуляет с поляком.
Вскоре Люся выпроводила гостя и, заперев за ним дверь, бросилась к матери за занавеску.
— Ура, мама! — ликующе воскликнула она, целуя мать. — Победа! Мы выполнили задание.
Утром по дороге в военный городок, куда они шли с тазами и ведрами стирать белье, Люся доложила Ане о первом успехе.
— Молодец, Люсек! Видишь, не боги горшки обжигают! Но это только начало.
— Что?! Нет уж! Это начало и конец! Сначала меня мать по щекам отхлестала — за то, что с басурманами путаюсь…
— Так я же все объяснила Анне Афанасьевне! Она у тебя вполне сознательная, в текущем моменте разбирается. Она ведь уже помогает тебе…
— А вчера мальчишки мне гадости кричали. Соседи плюются. Того и гляди, дверь дегтем вымажут. Им тоже всё объяснишь?
— Эх, Люська! Сдрейфила?
— И вовсе я не сдрейфила.
— Ты же не меня подводишь, а партизан и летчиков наших.
— Ладно уж! — помолчав, со вздохом проговорила Люся. — Говори, что делать, Анька-атаман.
— Свидание своему кавалеру на сегодня назначила?
— Какой он мне кавалер?? — краснея, возразила Люся. — Мундир его видеть не могу. Ведь все это понарошку. Назначила, раз для дела нужно. — И, совсем смешавшись, тихо добавила: — А парень он вроде неплохой…
— Вечером, Люся, — чуть торжественно сказала Аня, — ты пустишь в ход наш главный козырь!..