1. «Могучая кучка»
1. «Могучая кучка»
Война на рельсах разгоралась. Вместе с бригадами Коротченкова, Панасенкова и другими клетнянскими бригадами данчата громили стальные магистрали врага.
Первого июля комбриг Данченков выехал с девятью конниками в Мухинские леса, где стоял тогда один из батальонов бригады. Комбриг хотел лично возглавить операции на железной дороге Рославль — Кричев. Три ночи подряд провел Данченков на этой дороге. Его бойцы рассеяли охрану, подорвали сотни рельсов.
Утром комбриг вернулся со своими данчатами в лагерь батальона. Он уже лег было спать, но начальник караула, войдя в шалаш, протянул комбригу смятую бумажку.
Данченков взглянул на нее, увидел написанную чернильным карандашом цифру «24» и поднял недоумевающие глаза на «карнача»:
— Это что такое?
— Дивчину одну, товарищ майор, мы в полночь на дальней заставе задержали, — доложил партизан. — На вопросы отвечать отказывается. Рвется в лагерь. Хочет видеть только вас. Видно, прибежала откуда-то издалека. Есть, говорит, важное сообщение. Когда она узнала, что вас нет в лагере, чуть не разревелась, всю ночь не спала, вас поджидала. Я не хотел вас беспокоить, да с ней никакого сладу нет…
— «Двадцать четыре»! — вдруг воскликнул комбриг. — Ну конечно! Вчера ведь было третье июля! Никишева сюда! Пусть немедленно приведет эту девушку. Впрочем, нет! Где мой ординарец? Пусть оседлает пару свежих коней. Мы с Никишевым сами поедем к ней!..
«Двадцать четыре»! Пароль Ани Морозовой!.. Комбриг с нетерпением ожидал Дядю Колю — бывшего агронома, который к этому времени стал заместителем комбрига по агентурной разведке.
Вдвоем они ходкой рысью проехали к дальней заставе, расположенной в семи километрах от лагеря батальона.
— Федор Семенович! — еще издали, задыхаясь, крикнула Аня Морозова.
Лицо девушки осунулось, воспаленные глаза неестественно блестели.
— Вот кто заменил нам Костяка, Федор Семенович, — с гордостью сказал комбригу Дядя Коля, спешившись и обнимая Аню. — Вот наш дорогой резидент! Вы должны помнить Аню: это она прошлым летом принесла нам сведения о летчиках в Сергеевке…
— Помню, как же! — улыбнулся комбриг. — Садись, сестренка! А вам, ребята, — повернулся он к заинтересованным партизанам, — придется отойти.
Аня не могла отвести глаз от комбрига. Наконец-то она нашла его. А он возмужал и выглядит настоящим партизанским вожаком, в блестящем черном кожаном пальто, с желтой деревянной коробкой маузера на левом боку. Говорят, его еще осенью орденом Ленина наградили!..
Аня села на разостланную на земле трофейную плащ-палатку около догоравшего костра, разложенного в кустах в стороне от дороги. Заметив взгляд комбрига, Аня поспешно натянула черную юбку на босые ноги, распухшие, окровавленные…
— Как ты нашла меня здесь, в этом лесу? — спросил комбриг.
Аня объяснила, что сначала, выбравшись под вечер из Сещи, она побежала в сторону Клетнянских лесов. Устав, зашла передохнуть в избу связного в Струковке; там ей рассказали, с обычными в таких случаях преувеличениями, что Данченкова видели третьего дня с целым кавэскадроном — комбриг бесстрашно мчался средь бела дня по деревням, по большакам в Мухинский лес.
Поразмыслив, Аня повернула на запад и к полуночи, изнемогшая от усталости, наткнулась на заставу данчат. Сведения у нее очень важные…
Второго июля Таня Васенкова доложила Ане:
— Летчики в казино только и говорят: «Дейче оффензи-вен», «дейче оффензивен», «Орел — Курск, Орел — Курск…»
Третьего июля Янека Маньковского и его боевых друзей-подпольщиков поразило необычайное возбуждение, царившее на авиабазе. Сещинская ветка была забита эшелонами с горюче-смазочными материалами и бомбами. Пожалуй, никогда не видели они столько самолетов на аэродроме — почти триста машин. Поляков заставили подвешивать бомбы, заряжать пулеметы, заправлять самолеты горючим. Летчики, бортмеханики, стрелки-радисты, мотористы — все они только и говорили, что о захвате Курска, о новом наступлении на Москву. Бомбардировщики готовятся к налетам на Москву, Курск, Ярославль, Горький, Калугу, Тулу, Саратов…
— Примечайте каждую мелочь! — шепнул Янек друзьям. — Обо всем надо срочно сообщить командиру Ане.
Третьего июля Венделин Робличка сигнализировал: гитлеровцы готовят мощное наступление. На Сещинском аэродроме готовились к вылету летные части 6-го воздушного флота люфтваффе, специально созданного в канун битвы на Курской дуге для поддержания ударной группировки южнее Орла. Это был цвет люфтваффе — подразделения из истребительных эскадр «Иммельман» и «Мольдерс», стервятники испанского неба, бомбившие Гернику и Мадрид, из легиона «Кондор». В штабах разрабатываются схемы и графики боевых действий. Накануне курского сражения из Германии, Норвегии и Франции прилетели пополнения. Прилетела даже специальная «тропическая» эскадрилья со Средиземноморского театра военных действий. Ян и его друзья впервые увидели в таком количестве лучшие и новейшие самолеты Германии — истребители «Фокке-Вульф-190А-4», штурмовики «Хейншель-129», модернизированные бомбардировщики «Хейнкель-111», «Ме-110» в трех вариантах — истребитель, бомбардировщик и разведчик.
Эти сведения доставила в лес Федору Аня Морозова.
— На аэродроме, — говорила Аня скороговоркой Данченкову, сидя с ним в тени дуба, — самолеты стоят с подвешенными бомбами, а летчики в казино все в страшном возбуждении. Только и разговоров, что о реванше за Сталинград. Называют это операцией «Цитадель». Мушкетеры и Верный прислали свежую карту авиабазы. Дюда почти все на ней переставил… Вот она.
Комбриг разгладил на колене тонкий лист папиросной бумаги.
— …Так… Немцы усилили кольцо наземной обороны вокруг своей военно-воздушной базы, — проговорил он, водя пальцем по карте. — Вот новые данные… Да, этот орешек нам не по зубам. Видно, моя мечта разбить аэродром так и останется мечтой… Мощная охрана. Общая численность немецких войск — пять с половиной тысяч солдат и офицеров. Больше стапятидесяти зенитных орудий. Это, Аня, три зенитных дивизии. Пояс легкого оружия ПВО — в радиусе полутора километров, пояс тяжелого оружия — в радиусе восьмисот метров. Внезапности нападения добиться нельзя: местность открытая, простреливается на три-четыре километра. У немцев отличные осветительные средства — все поле чуть не до Трехбратского прожекторами освещается. Мы были бы как на ладони, а они от нас скрыты… Положу тысячу партизан, всю бригаду и ничего не добьюсь. Тут и пяти-шести бригад не хватит. — Данченков поднял глаза на Аню. — Вся надежда на поляков, Анюта, на Верного и на твоих подруг. Сещинский аэродром всегда был одним из самых важных аэродромов Гитлера в России. Теперь же, из-за его близости к Курску, он стал еще важнее. Надвигаются решающие дни. Мы надеемся на вас: поймите, ваша «могучая кучка» может сделать больше дивизии на фронте! Надо крушить базу изнутри. Еще недолго осталось: скоро будет праздник и на вашей улице в Сеще, и на нашей просеке в Клетнянском лесу.
— Вот еще сообщение от Верного, — сказала Аня, доставая из волос туго свернутую бумажку.
Комбриг развернул бумажку, пробежал ее глазами: «Установлена новая трасса самолетов из Сещи на юг через Алень, Акуличи (координаты 10–02), далее на Брянск, Курск. Летят по 8 бомбардировщиков…»
— Твой Верный, — взволнованно воскликнул комбриг, — просто золото! Замечательно! Теперь наши соколы устроят им партизанскую засаду в воздухе!..
Данченков передал Ане шесть мин. Они договорились, что через день Дядя Коля встретится с Ваней Алдюховым в Алешнинском лесу и передаст ему еще двенадцать «магниток».
— Чтобы отвести от вас в Сеще подозрение, — сказал он Ане, — мы постараемся минировать самолеты и на других аэродромах…
В лагере Данченков набросал текст радиограммы и вручил ее радисту: «Мигом в Москву. Это очень важно — сообщение о начале наступления на Курск…»
Круглосуточно работали радиоузлы армейских штабов на Большой земле, десятками поступали сообщения о том, что гитлеровская армия готовилась к безумному прыжку на Центральном фронте. Десятки тысяч глаз стерегли каждый шаг гитлеровцев в их тылу. Один из первых сигналов поступил от сещинских подпольщиков.
Аня вернулась с минами из лесу поздно ночью. В этот час Гитлер подписал приказ о переходе своих войск в наступление на Курск.
Едва забрезжил рассвет, весь личный состав авиабазы был поднят по тревоге. Все — от воздушных асов, кавалеров Рыцарского креста с мечами и дубовыми листьями, чьи портреты печатались в берлинских журналах, до аэродромной прислуги с разноцветными нарукавными повязками, поляков из Вартеланда и чехов из германского протектората, французов, союзных испанцев, итальянцев, венгров и румын, — слушали, вытянув руки по швам, приказ фюрера:
«Мои солдаты! Ваша победа должна еще более, чем раньше, укрепить во всем мире убеждение, что всякое сопротивление германским вооруженным силам в конечном счете бесполезно. Колоссальный удар, который будет нанесен сегодня утром советским армиям, должен потрясти их до основания».
Замерли впереди ряды летчиков — коричневые шлемофоны с очками, небесно-голубые или коричневые комбинезоны с перекрестием белых ремней подвесной системы парашюта на груди, черные ботинки.
Позади стоит польская стройрота из Вартеланда. У четырех подданных фюрера, у четырех заклятых его врагов, тяжелые мины оттягивают карманы…
После исступленного троекратного крика «Хайль!» в честь «величайшего полководца всех времен и народов» какой-то немецкий генерал зачитал приказ фельдмаршала Роберта фон Грейма, командующего 6-м воздушным флотом: эскадрам, базировавшимся на Сещинском аэродроме, надлежало во исполнение приказа «любимого фюрера» и верховного командующего вернуть рейху утерянное господство в воздухе, подавить и уничтожить советскую артиллерию и живую силу большевистских армий в их тактической глубине, взломать русскую оборону на участках прорыва, открывая путь танковым таранам, прикрывать наземные войска на полях великого и решающего сражения, крушить большевистские полчища Советов, когда обратятся они в паническое бегство. Более двух тысяч самолетов бросал в бой Гитлер в операции «Цитадель»…
К стоянкам «хейнкелей», поднимая пыль, мчались со склада грузовики с баллонами с кислородом и сжатым воздухом. Вновь на аэродроме появились двухтонные бомбы — огромные, хвостатые металлические сигары весом в полтонны, тонну и две тонны, на которых какой-то «шприц» — офицер пропаганды — вывел белой краской названия русских городов: «Москау», «Ярославль», «Горький», «Калуга», «Тула», «Саратов»…
— Ничего себе пасхальные яички! — посмеивались возбужденные немцы, глядя на двухтонные бомбы.
— И наши орлы снесут эти яички в Москве!..
На старте выстроились «мессеры». Ведущий поднял, оглядываясь, руку из кабины, и позади из всех кабин поднялись руки. Эскадрилья готова к вылету. С вышки взвилась сигнальная ракета. Опущены на глаза летные очки. Щелкнули замки фонарей кабин, взревели моторы. Один за другим взлетали самолеты. На старт выруливали все новые и новые эскадрильи. Решающий час пробил.
Когда по команде распались ряды, Ян Большой шепнул друзьям, направляясь к стоянке самолетов:
— Мины расходовать экономно. В первую очередь гробить флагманов, командиров и асов — их вы узнаете по тиграм, бизонам и прочему зверью, намалеванному на фюзеляжах! И не только по зверью — по всяким «ангелам смерти» и белым танцующим скелетам.
Первую мину поставил на двухмоторный двухместный истребитель «Мессершмитт-110Д» Ян Маленький, когда поляки подвешивали к этому истребителю два подвесных бензобака, вмещающие 900 литров бензина. Взревев своими моторами, мощностью в 1100 лошадиных сил, «мессер» вырулил на бетонку и унесся к своей гибели…
Вот мотористы заводят моторы еще одного «Ме-110Д». Заводят первый, второй. Моторы ревут на полных оборотах — три тысячи оборотов в секунду. Змеистым, радужным блеском сверкает июльское солнце на невидимых черных трехлопастных винтах… И еще один «мессер» стоимостью в миллион рейхсмарок плюс два летчика уносятся в небытие…
Во многих районах вражеского тыла наши партизаны добились «господства на рельсах». Оккупированная земля чуть не всюду горела под ногами захватчиков. Воздушные же пути-дороги считались свободными от партизанских мин — пойди заминируй небесную синь да облака! Но отвага подпольщиков и магнитные мины замедленного действия сделали невозможное возможным. Теперь мы знаем не только о партизанской войне на рельсах, но и о тайной войне в воздухе.
В «Журнале боевых действий» 1-й Клетнянской партизанской бригады сохранились следующие записи о диверсиях польской группы на Сещинском аэродроме:
«7 июля 1943 года. Взрыв немецких самолетов на Сещинском аэродроме. Уничтожено 4 самолета, два «Фокке-Вульф» и два «Хейнкель-111», путем закладки мин.
12 июля сожжен самолет «Юнкерс-88». В 1.00 от магнитной мины сгорели автомашина и вагон с боеприпасами.
С 15 июля по 21 июля. Сещинский аэродром. При помощи подкладки трех мин был уничтожен самолет марки «Хейнкель-111» прямо на аэродроме, паровоз на узкоколейке и автомашина. Исполнитель БС-33.
21 июля уничтожен самолет «Хейнкель-111» на аэродроме, другой через 12 минут в воздухе, 3-й не вернулся с задания. В 23.00 был уничтожен «Мессершмитт-109».
Четыре самолета за один день. И не в первый — во второй раз. Это был третий звездным час Ани Морозовой. Первый — большая бомбежка, второй — разгром «ночного санатория» в Сергеевке, третий — диверсии на авиабазе!..
«19 июля. Сещинский аэродром. В 19.00 взорван транспортный самолет с живой силой путем подкладывания магнитных мин.
Взорван 22 июля в воздухе «Юнкерс-88». Убит экипаж…
23 июля. Сещинский аэродром. Магнитными минами взорваны 2 самолета «Юккерс-88» в 2.00 на аэродроме.
13 и 15 августа. Сещинский аэродром. Взорвано 2 самолета путем подкладывания магнитных мин… Исполнитель БС-33»…
Когда-то гитлеровские летчики хвастались:
— Сеща самый счастливый и спокойный аэродром.
Самолеты тогда открыто крылом к крылу стояли тесным строем на Сещинском аэродроме, откуда за час-полтора можно было долететь до Москвы, и были в полной безопасности, словно на берлинском Темпельгофе. Теперь же летчики с суеверным страхом величали его не иначе, как «фердам-мтер, штреклихер Флюгплатц» («проклятый, ужасный аэродром»).
В таинственных воздушных катастрофах многие обвиняли саботажников — иностранных рабочих на авиазаводах в Германии. Никому и в голову не приходило, что в них повинны эти дисциплинированные парни-работяги в мундирах люфтваффе из «баулейтунга» — поляки из Познани.
Вот улетает в небытие очередной заминированный самолет.
— Утром доиграем партию! — кричит бортмеханик мотористу. — Запомни: козыри черви.
Ян Маньковский втихомолку посмеивался над незадачливым контрразведчиком — ходившим мрачнее грозовой тучи СС — оберштурмфюрером Вернером:
«Этот гестаповец напоминает мне старую тетку, которая отчаянно ищет очки, а очки-то у нее на носу!»
А казначей штаба Венделин Робличка, зажмурившись, с удовольствием прикидывал:
— Самолет стоит Гитлеру примерно столько же, сколько вооружение десяти тысяч солдат, или сто бронетранспортеров, или десять тяжелых орудий. Это «мессер». А «хейнкель» стоит вдвое больше.
Летчики Сещинской авиабазы теряли веру в свои самолеты. Прежде, бывало, Таня Васенкова слышала в казино, как летчики до драки спорили, какой в люфтваффе самый лучший самолет — «Фокке-Вульф-190», «Ме-109» или «Мессершмитт-110Д». Теперь же они ругали все свои самолеты. Как можно верить в эти воздушные гробы, если они взрываются вдруг по неизвестной причине и весь экипаж погибает, не успев радировать, унося в могилу тайну взрывов!.. Будь он проклят, профессор Вилли Мессершмитт, и все прочие авиаконструкторы! Таинственная гибель одного самолета повергала в уныние десятки экипажей других самолетов, сбивала спесь с летчиков, начинавших считать себя смертниками, возбуждала подозрения гестаповцев, приводила к арестам среди инженеров и техников, к следствию и судебным разбирательствам. Летчики становились суеверными, распространяли дикие слухи. Дурная слава пошла о Сещинской авиабазе среди летчиков 6-го воздушного флота. Паническая лихорадка трепала не только персонал авиабазы, но и целую цепь штабов, ведомств и предприятий.
Командующий 6-м воздушным флотом фельдмаршал Роберт фон Грейм, которому суждено было сменить Геринга на посту главнокомандующего люфтваффе в дни агонии третьего рейха, бомбардировал жалобами здание на Лейпцигер-штрассе в Берлине, где помещался штаб главнокомандования ВВС, и его полевую ставку в восточно-прусском городе Гольдапе, обвиняя авиационные заводы Германии в саботаже и предательстве. Главнокомандующий люфтваффе рейхсмаршал Герман Геринг и его начальник штаба генерал-полковник Иешонек посылали инспекцию за инспекцией на авиационные заводы Мессершмитта в Аугсбурге, на заводы Юнкерса и Хейнкеля, где иностранные подневольные рабочие и впрямь занимались саботажем. Эхо сещинских взрывов сотрясало не только осиное гнездо в Сеще, но и всю гитлеровскую авиацию…
В те жаркие июльские дни летчикам-новичкам во время инструктажа, при раздаче полетных карт и аэролоций рассказывали о Курской магнитной аномалии — самой значительной в мире аномалии земного магнетизма, которая, выводя из строя компас самолета, могла легко сбить с толку непосвященного летчика. Им показали на карте, где в районе Курска и Орла находятся мощные залежи магнитного железняка.
— Дьявольская страна! — ворчали, расходясь, летчики. — Даже компас и то здесь сходит с ума.
Да, в небе над Курском и Орлом в июле и августе 1943 года совсем размагнитился некогда безотказный компас люфтваффе.
В первые дни сражения на Курской дуге, несмотря на таинственные взрывы, среди летчиков на Сещинской авиабазе царило радостное оживление:
— Хох! Ура! Наступление идет успешно! Хайль дер фюрер.
Но 12 июля началось неожиданное мощное контрнаступление советских войск на орловский выступ. Под Прохоровкой разгорелась небывалая по масштабу танковая битва, в которую каждая из сторон бросила до полуторы тысячи танков и самоходных орудий. Жестокое сражение бушевало и в воздухе. Чем хуже шли дела у люфтваффе над Орлом и Курском, тем ниже падало моральное состояние немецких летчиков. Опытные асы вдруг стали замечать, что их укачивает в воздухе, как новичков, что их тошнит от вида крови, что их страшит, а не радует перспектива сразиться с русскими в воздухе. Теперь они не рвались азартно в бой, не стремились, как прежде, увеличить свой боевой счет, уклонялись от встречи не только с превосходящими, но и равными силами, все чаще спасались бегством, особенно над чужой территорией. В штаб Сещинской авиабазы поступало все больше жалоб на неточные бомбежки, на плохое воздушное прикрытие, даже на бомбежку и пулеметный обстрел собственных войск из-за нервозности летчиков. Постоянные бои, непрерывное напряжение, смертельный риск, гибель друзей, пораженческие настроения — все это давило на психику. За три-четыре недели летчики раскупили все вино в казино и штабном буфете. Одни напивались до положения риз и даже вылетали под хмельком, другие спали все свободное время и не могли отоспаться, третьи толпились в очередях в лазаретах — заныли старые раны, открылись старые болезни.
Дошло дело до того, что даже некоторые офицеры-летчики начали «прозревать». Один увешанный крестами лейтенант, которого все звали «Черным Карлом», напившись в казино, задал шепотом такую загадку Венделину:
— Летит самолет с Гитлером, Гиммлером, Герингом и Геббельсом. Наш ас Геринг пилотирует самолет. Вдруг авария, вся четверка разбивается насмерть. Кто спасается?
— Не знаю, — чистосердечно признался Венделин, попивая свое любимое пльзенское пиво.
— Немецкий народ.
За такие шутки Черный Карл через две недели угодил в штрафной батальон полевой дивизии люфтваффе на фронте за Витебском.
И все же эскадры люфтваффе, базировавшиеся в Сеще, были еще грозной силой. Каждый день взлетали бомбардировочные эскадрильи. Каждый день поднимались истребители, выстраивались в «небесную постель» или «дикую свинью» и улетали хищной стаей на восток.