II. ОНИ ИСКАЛИ ДРУГ ДРУГА

II. ОНИ ИСКАЛИ ДРУГ ДРУГА

1. «Странные немцы»

Услышав незнакомый мужской голос во дворе, Евдокия Фоминична поставила ведра, повесила коромысло на стену и выглянула из сеней. У крыльца соседнего дома стояли немцы. Их было четверо. Все без оружия — в районе авиабазы немцы смело ходили днем без оружия, — деревня Кутец окружена большими немецко-полицейскими гарнизонами, и находится она всего километрах в двух от Сещинского аэродрома.

— Фарбе, матка? — спрашивал соседку один из немцев. — Добрая сухая краска! На яйки меняем, на сало, хлеб… И нафта — керосин у нас есть.

— Нет у нас хлеба, — угрюмо сказала проходившая мимо крестьянка. — Все ваши забрали — и хлеб, и кур, и поросят.

Евдокия Фоминична подумала: «Краску нигде нынче не купишь. И керосин для мигалочки нужен, всё лучше лучины! Но что за странные немцы? Не грабят, а меняют…»

— Я тоже возьму! — несмело крикнула она и сама была не рада, когда немцы, взяв у соседки лукошко яиц в обмен на краски, гурьбой двинулись в ее избу.

Все падало у Евдокии Фоминичны из рук. Достала она бутылку с посудника, а сама глаз не спускает с немцев. Как на грех, дочки Евдокии Фоминичны не успели спрятаться. За трех младших мать не так боялась, как за Таню. Тане шел семнадцатый год, и такой обещала она стать красавицей, что страшно было выпустить ее в это лихолетье на улицу. Евдокия Фоминична старалась похуже одевать дочь, но и в лохмотьях Золушки не могла девушка уберечься от масленых взглядов гитлеровцев. Вот и сейчас один из немцев загляделся на Таню. Ни жива ни мертва сидела она у окошка. Был этот немчик молод, круглолиц, с чубом вьющихся темно-русых волос и маленькими усиками. Всем с виду хорош парень, кровь с молоком, крепок, плечист, да подальше надо Таню держать от этих охальников.

Отлив керосину из бутыли, Евдокия Фоминична стала отсчитывать яички, как вдруг в сенях загремели пустые ведра, кто-то матюгнулся хриплым голосом и дверь с треском распахнулась. В избу ввалился человек в затрепанной солдатской форме вермахта, с винтовкой-трехлинейкой и грязно-белой нарукавной повязкой. Увидев немцев, он тут же вытянулся, неуклюже отдал честь.

— Ты Ващенкова Авдотья? — спросил он хозяйку.

— Васенкова я, — поправила она полицая. — Евдокия Фоминична.

— Так, так! Комишаровы родштвеннички! — шепелявил полицай. — Родня партизанская. Думаешь, не знаю, што Гришка Мальцев — комиссар партизанский — мужика твоего брательник? Вот скажу сейчас им…

Немцы обменялись понимающими взглядами, быстрыми и многозначительными, внимательно поглядели на испуганную Евдокию Фоминичну. Чубатый присел на скамью рядом с Таней, словно собирался остаться надолго.

— Уж я за вас возьмусь! — грозил полицай, выписывая ногами кренделя, дыша Евдокии Фоминичне в лицо самогонным перегаром. — Танька у тебя — пацанка, а тоже у большевиков выслуживалась, окопы на Десне рыла! Все знаю!.. Мы вам души-то повытрясем! Хоша… ежели шамогонки найдете, то и повременить можно…

— Да ты сам окопы на Десне рыл!.. — проговорила Евдокия Фоминична.

Чубатый немец встал вдруг со скамьи и решительно шагнул к полицаю.

— Не свое дело занимайся! — нахмурясь, сказал он резко на ломаном русском языке. — Вы из «баншуц» — железно-дорожная охрана? Свое дело знай! Эти люди — мы сами заниматься! Идите! Раус, обершнелль.

Ошарашенный полицай козырнул и поспешил убраться вон. «Вот попала! — со страхом подумала Евдокия Фоминична. — Из огня да в полымя! Пропади пропадом эта краска, этот керосин!»

Немцы заулыбались, когда полицай вышел, а чубатый подошел к Евдокии Фоминичне и сказал мягко:

— Не бойтесь, матка! Мы не немцы, а поляки с аэродрома. Видите, погон нет, эти повязки на рукавах?.. Вот, берите всю краску. Мы вам и керосину еще принесем. Давайте знакомиться — я Вацлав Мессьяш. А это мои друзья-Тыма, Маньковский, Горкевич… Если разрешите, мы будем к вам заходить.

С того дня часто стали захаживать поляки в деревню Кутец к Евдокии Фоминичне. Чаще всех — Вацлав, которого скоро все звали по-русски Васей. Молча глядел он на Таню Васенкову, глядел и вздыхал. И то сбривал усики, то снова отпускал их — никак не мог решить, нравятся они Тане или нет. Нередко и все настойчивее пытался расспросить он Евдокию Фоминичну о партизанах. Молчала Евдокия Фоминична, приглядывалась…

Давно приглядывалась к полякам и Аня Морозова… Их привезли в Сещу в хмурый день поздней осенью сорок первого года, когда на изрытое снарядами и бомбами аэродромное поле лег первый снег.

Поляков заставили впроголодь работать на аэродроме столярами, плотниками, каменщиками, малярами, чернорабочими. Они вошли в строительный батальон Организации Тодта — сколоченной гитлеровцами огромной армии подневольных рабочих почти из всех европейских стран. «Вам здорово повезло, — говорили полякам гитлеровцы из управления полевых строительных работ люфтваффе, — фюрер позволил вам помогать армии-победительнице, а вашу Познанщину присоединил к великой Германии. Мы с вами граждане одной империи! Арбайтен! Работайте во славу тысячелетнего третьего рейха!..»

И поляки работали. Поселок отнесся к этим нелюдимым, подавленным, замкнутым людям настороженно, с подозрением: «Вот так братья-славяне — на Гитлера ишачат!»

Однако до Ани Морозовой вскоре дошел слух, что один из поляков — Ян Маньковский подбил своих соотечественников на забастовку. Работая зимой на аэродроме, поляки пообтрепались. Когда ударили знаменитые морозы того года, они оказались чуть ли не босыми, им приходилось обматывать ноги в опорках соломой. В метель и стужу, когда руки примерзали к металлу, немцы заставляли работать этих полураздетых и полуразутых людей на открытом всем ветрам летном поле. Маньковский потребовал, чтобы немцы выдали полякам «анцуг» — одежду. Комендант аэродрома капитан Арвайлер скрепя сердце согласился на это, выдал всем полякам форму люфтваффе без погон и без знаков различий, Маньковскому баулейтер — начальник строительных работ — отмерил в придачу пятнадцать палок, чтобы отбить охоту у строптивого поляка к подстрекательским действиям. «Арбайтен! — приговаривал он. — Работай!»

Все это Аня рассказала партизанам в Клетнянском лесу.

Рощинцев в это время в Клетнянском лесу не оказалось — Командирский отряд ушел к линии фронта. Теперь с Аней держал прямую связь командир молодого, вышедшего весной в лес партизанского отряда — Федор. Покидая лес, рощинцы передали Федору Данченкову все свои связи. С Большой землей Данченков держал связь по рации недавно выброшенного в Клетнянский лес лейтенанта Майдана, командира разведгруппы из штаба Западного фронта.

— Значит, на базе у них целый интернационал, — задумался капитан Данченков. — Это хорошо, что вы решили связаться с поляками. Не может быть, чтобы поляки по своей охоте на Гитлера работали. Где они живут? В авиагородке? В казарме с немцами?

— Нет, в Первомайском переулке, в пустом доме, — ответила Аня. — Хозяева этого дома куда-то бежали от бомбежек.

— Вот удача! — Данченков посмотрел за окно в черную ночь. — Интересно, чем они дышат? Слышь, Анюта! Мы вот что надумали…

Аня внимательно слушала Данченкова. Уже все в округе знали этого бесстрашного партизанского командира, знали, что он свой человек — родился недалеко от Сещи, в Дубровском же районе, в деревне Жуково, — окончил Киевское артиллерийское училище. Данченков командовал гаубичным дивизионом во время советско-финской войны, вступил на Карельском фронте в партию, после «финской» приезжал на родину с медалью «За отвагу». В сорок первом артдивизион Данченкова дрался с гитлеровцами в Белоруссии, потерял в неравных боях с немецкими танками и авиацией больше половины людей и техники. В октябре немцы окружили артдивизион. Оставшись без горючего, расстреляв все снаряды, Данченков взорвал свои гаубицы и повел уцелевших бойцов на восток. Под Вязьмой немцы разбили и рассеяли его группу. Сам Данченков был ранен. С неделю отлеживался он в копне сена, а потом, немного поправившись, решил пробраться знакомыми тропами через Брянские леса. По пути у него родилось новое решение: он видел на дорогах много оружия, встречал в деревнях сотни окруженцев. А что, если с этими людьми, с этим оружием ударить по врагу с тыла?

Всю первую военную зиму, скрываясь в родных местах, он закладывал базу будущего отряда. В отличие от большинства партизан, он и его первые помощники начали с создания подпольно-разведывательной сети, а потом уже, к весне, перед чернотропом, начали сколачивать отряд для выхода в лес. В отличие от других отрядов и разведгрупп, у Данченкова было огромное преимущество — и сам он и его помощники по разведке были местными людьми, воевали на родной земле, знали всех в округе.

Партизанский вожак Федор Данченков был один из тех десятков тысяч советских солдат и офицеров, которых Гитлер объявил уничтоженными в котлах под Вязьмой и Брянском…

И вот крестьянский сын Федор Данченков, думая о сыновьях польских крестьян, говорил Ане:

— Нет, не могу я поверить, что братья-славяне в охотку на немцев, на Гитлера, ишачат.

Прощаясь с Данченковым и Майданом под шум весеннего дождя в лесу, Аня сказала:

— Немцы в Сеще хвастаются: летают, мол, только немцы, а снаряжает их в полет, на борьбу с большевизмом, вся Европа.

— Вот мы и проверим, так ли это, — ответил капитан,