2. «Меня угоняют в Германию!..»

2. «Меня угоняют в Германию!..»

Вторую зиму работали поляки на Сещинскам аэродроме. Опять на самолетах замерзало масла, заедали пушки и турельные пулеметы, отказывали зенитки.

После целого дня, проведенного на аэродроме под сильным — десять метров в секунду-ледяным юго-западным ветром, Яну Маньковскому было диковато видеть, как немецкие асы, раскормленные и распаренные, выбегают из бани, чтобы поваляться, покататься в снегу. Зато из-за частых бомбежек доставалось зенитчикам. Сещинские зенитчики провели всю первую страшную зиму в Россия а жарко натопленных казармах. Теперь же, в летную погоду, они днем, и ночью мерзли у орудий. Если и удавалось согреться, то только у пылающих, разбитых бомбами казарм. На аэродром, в зимней шинели с бобровым воротником и теплыми наушниками приезжал полковник Дюда. Он подбадривал, молодых летчиков:

— Не робейте, мальчики! Холодно? Это в закрытой машине, в отапливаемом комбинезоне?! Да я в этой России, будучи летчиком кайзера, летал в открытых «фоккерах»! Мы, ваши отцы, мазали лицо китовым жиром, чтобы не обморозиться!..

Поляки мерзли почти так же жестоко, как а первую зиму, и все же вторая зима была мало похожа на первую, потому что тайный огонь согревал сердца четырех поляков-Яна Маленького и Яна Большого, Стефана и Вацека. А когда долетела из Клетнянского леса в Сещу весть о сталинградской победе, немцы перестали с жеребячьим гоготом валяться в снегу, зато поляки с трудом скрывали переполнявшее их буйное ликование.

— Слышь, Вацек! — ликовал Ян Маньковский. — Немцы закрыли оба кинотеатра в Сеще с четвертого по шестое февраля. Приказ Геббельса. Три дня траура во всем рейхе.

Теперь они взялись за подпольную работу с удвоенной энергией. Теперь они взирали на каждую бомбежку Сещи, когда снизу летели разноцветные трассирующие пули, а сверху плавно спускались на парашютиках гроздья осветительных ракет, как на победный салют. Подпольщики чувствовали себя участниками Сталинградской битвы. В дни сражения на Волге они продолжали наводить советские самолеты на авиабазу врага. Сещинская авиабаза и подчиненные ей аэродромы сковывали чересчур много наших самолетов в районе Москвы. Чем сильнее удары наносились по Сеще, тем больше наших самолетов можно было отправить на юг, где гремела великая битва…

Венделин Робличка, вернувшись из отпуска, продолжал работать в штабе. Теперь Христманн уехал в отпуск в Бремен. Его обязанности исполнял штабс-фельдфебель Зейдель. Но и этот штабной писарь отдавал Венделину ключи от сейфа, уходя в казино.

Эхо великой битвы на Волге потрясло и Сещинскую авиабазу. Его услышали и летчики в авиагородке, и подпольщики в поселке. Берлинское радио передавало траурные марши. Немецкая печать призывала к тотальной мобилизации. Из Берлина летели приказы в оккупированные районы. Оккупационные власти еще лихорадочнее проводили мобилизацию всех сил на «борьбу с большевизмом», угоняли молодежь, порой с духовым оркестром, под развеселую польку-бабочку, на каторжный труд в Германию. Вернер проводил почти ежедневные облавы и обыски.

…После работы Ян Маленький завернул к Люсе, стал отряхивать снег в сенях.

— Ян! — крикнула Люся, выбегая навстречу. Она едва сдерживала рыдания. — Ян! Меня хотят отправить в Германию, что мне делать? Бежать? В лес бежать?..

Ян Маленький обнял ее за плечи. В руке у Люси белела повестка.

Яну вспомнился плакат на бирже труда: «Приехавшие в Германию будут обеспечены всеми видами хорошей жизни…» И на фоне готических шпилей мордастый парень жарит в экстазе на балалайке. А рядом другой плакат: «Фюрер вас любит!» С приукрашенным изображением личности фюрера.

— До лясу тераз не можно, — ответил Ян, заговорив от волнения по-польски.

— В лес никак нельзя! — подтвердила Аня Морозова, выходя вслед за Люсей в холодные сени.

На подступах к Клетнянским лесам и в самих лесах уже полтора месяца гремели бои. С аэродрома ежедневно летали на юго-запад бомбардировщики и разведывательные самолеты. «Уму непостижимо! — говорил Ян Большой. — Как только выдерживают все это ребята в лесу!» В операциях карателей принимал участие и гарнизон Сещи. Через Сещу на выкрашенных белой краской танках катили солдаты в белых маскировочных костюмах. Однажды полковник Дюда установил вокруг леса, в котором были зажаты лазовцы, прожекторы с аэродрома, чтобы помешать ночному прорыву. Немцы уверяли, что партизанские отряды истекают кровью, умирают с голоду, среди «клетнянских короедов» уйма обмороженных. Каратели бахвалились, что бригады Данченкова и Коротченкова уничтожены, комбриг Галюга взят раненым в плен. В те дни советско-польско-чехословацкая группа надолго потеряла связь и с разведчиками Виницкого, и с партизанами Данченкова.

— Что же делать, Ян? Да я лучше повешусь.

Ян положил руки на вздрагивающие плечи Люси, провел рукой по светло-русым волосам.

— Есть одно средство, — сказал он нерешительно. — Мою жену не пошлют в Германию.

Люся посмотрела было на него с надеждой, но тут же лицо ее вновь омрачилось.

— Вот те раз! Но я не хочу замуж…

Не такого ответа ждал Ян Маленький от девушки, которую любил. Но он пересилил себя, усмехнулся печально.

— Это будет фиктивный брак, — сказал он тихо. — У нас в Польше часто шли на такой брак. Ведь я, панна Люся, пользуюсь некоторыми правами немецкого жолнежа, солдата, и мою жену в Германию не пошлют. Как думаешь, Аня?

— Да, но… — растерянно проговорила пораженная Аня. — Но почему ты, Ян, а не Ян Большой, не Стефан, не Вацек? Нет, не время любовь крутить! Мы ж договаривались — сердце на замок!..

— Это же все понарошку, — проговорила Люся, внимательно глядя на Аню. — Какая там любовь! Нельзя-не будем расписываться, только как я тогда от Неметчины отбоярюсь?

— Ну что ж… — с трудом сказала Аня, беря себя в руки. — Значит, так тому и быть…

Странная, невеселая была эта свадьба. По завьюженной улице гнали парней и девчат. Полицаи силой отрывали, оттаскивали голосящих матерей от их сыновей и дочерей. На ветру трепыхался плакат: «Фюрер вас любит!» Какой-то краснокожий полицай орал:

— Шнель! Ферфлюхтер твою бабушку! Давай, давай!.. А в домике Сенчилиных играл патефон Вацека:

Утомленное солнце

Нежно с морем прощалось…

За столом со шнапсом, самогоном и скудной закуской чинно восседали жених с невестой, Люсина мама, подавленная Аня, скучные Паша, Лида Корнеева, тетя Варя, Стефан, Вацлав и Ян Большой. Староста Сещи Зинаков произнес речь. Кричали «горько», а Эдик, нахохлившись, говорил сестренке Эмме:

— Люська-дура за фрица выходит.

— Да поляк он.

— Польский фриц, какая разница… Со свастикой!..

Ян Маленький смотрел на Люсю влюбленными глазами.

— Жених здорово играет свою роль! — шепнула Лида Паше.

— Скорее бы кончилась эта комедия! — сказала Яну Люся под крики «горько». — Горько? Что верно, то верно — горькая у нас свадьба.

— Для меня это не комедия, Люся! — серьезно ответил Ян Маленький. — Это по-настоящему. На всю жизнь.

Люся фыркнула, но пришлось опять целоваться. Люсина мама прижимала уголок косынки к мокрым глазам, хотя Аня все ей растолковала. А Паша вполголоса говорила Люсе:

— А сама-то ты разве только роль играешь? Ой ли! Не верю я что-то в твое «понарошку»…

Люся вскочила. В глазах слезы. На щеках жаркий румянец.

— Что ж носы повесили, гости дорогие? А я плясать буду. Свадьба-то моя! Гуляй, пока бомбой не пристукнуло! А ну, русского!..

Но тут в горенку вошли трое полицаев во главе с Никифором Антошенковым.

— По какому случаю праздник? А ну, девки, бабы, живо на аэродром снег расчищать.

— Это свадьба! — сдерживаясь, проговорил Ян Маленький. — С разрешения германского командования! Траур по Сталинграду кончился…

— Терпеть не могу эту шкуру, — тихо сказала Люся. — Вроде того же Поварова: «Мундир немецкий, табак турецкий, язык — наш, русский, а воин — прусский!» Ничего, и он, как Поваров, кончит.

— Ты что, Никифор, — пробасил, выходя из боковушки староста Зинаков, — назюзюкался? Своих не узнаешь?

— Вот оно что! — пробормотал Антошенков. — С разрешения, значит… — И выразительно глянул на бутылки. — Раз начальство не против — мне что!..

— Выпейте, господин старший полицейский, за здоровье молодых! — громко сказала Аня, наливая шнапсу в граненыйстакан.

— Корешей не обнесите… А то промерзли мы, сдирая с заборов новые листовки бандита Данченкова! За молодых! Зер гут! Данке! Хайль-покедова!..

Лицо Ани озарилось внезапной радостью. Вот это подарок! Значит, бригада не уничтожена, как уверял Вернер, бригада действует!.. Этой новостью она поделилась шепотом с друзьями, и тут и впрямь начали танцевать и барыню и оберек…

После свадьбы Люся все еще верила, что разыгрывает комедию, чтобы обмануть полицию, а Яну все обиднее становилось слушать невеселые шутки Люси:

— Тоже мне свадьба! Жених польский, невеста русская, а загс немецкий.

Она злилась и капризничала, когда Ян приходил по вечерам, скучала и томилась, когда он оставался в казарме. Но потом все чаще видел Янек, как в глазах Люси, когда она задумывалась, светилось еще несмелое, еще только зарождающееся чувство.

Свидетельство о браке, выданное немецко-фашистской регистратурой двум подпольщикам, скрепленное круглой печатью с имперским орлом третьего рейха, на время избавило Люсю Сенчилину от визитов полицейских и от грозных мобилизационных повесток комендатуры.

…Весь день до позднего вечера поляки и русские военнопленные под наблюдением немцев устанавливали штабелями в обгорелой роще у аэродрома бочки с бензином, а потом засыпали сверху снегом, чтобы не было видно с воздуха.

— Эх, сюда бы мину! — вздохнул Ян Большой. Заметив проходившего мимо Венделина, Ян Маленький подошел к обер-ефрейтору, попросил закурить.

— Назад, Маньковский! — закричал баулейтер. — Не курить здесь! Арбайтен.

Но Ян уже успел переговорить с Венделином.

— Блокада в основном закончилась, — шепнул Венделин Яну. — У партизан потери тяжелые, но бригады целы и готовятся к действиям… Но большая опасность грозит Данченкову!..

В ту ночь Маньковский не спал. И не из-за бомбежки. Мартовская ночь была ненастной, нелетной — авиабаза спала. Яну мешали спать думы о Люсе и беспокойство за партизан. Венделин накануне узнал в штабе о секретной акции против данчат, подготовленной особой бригадой СС обер-фюрера доктора Оскара Дирлевангера, того самого Дирлевангера, который всегда ходил с обезьяной на плече, который позднее сыскал себе славу одного из главных палачей восставшей Варшавы.

— Эта бригада, — сказал Венделин Яну, — знаменита тем, что она целиком укомплектована немцами — уголовниками, бандитами и убийцами, выпущенными из концлагерей и тюрем. Дирлевангер мечтает сделать то, что не удалось карательным отрядам. В бригаду Данченкова проник шпион Вернера — он дал эсэсовцам исчерпывающие сведения о данчатах. Партизаны думают, что немцы ушли из леса надолго. Двести пятьдесят отборных головорезов бесшумно войдут ночью в Малиновский лес, из которого только недавно ни с чем ушли каратели. Они окружат лагерь Данченкова, снимут часовых и перережут спящих партизан! Операция «Варфоломеевская ночь» — месть за ту ночь в Сергеевке…

— Надо предупредить Данченкова…

— Я послал человека, чтоб тот предупредил партизан, но не знаю, успеем ли мы, удастся ли связаться с партизанами — ведь из-за блокады мы давно уже не имеем связи с Данченковым. Спасибо немцам, из их планов я узнал, в каком квартале леса разбили лагерь данчата!..

К счастью, как потом узнали Ян Маленький и Венделин, Данченков вовремя получил донесение Вэнделина, переданное им через дубровских подпольщиков. Всех больных и раненых партизан комбриг тотчас приказал отправить в соседний Бочаровский лес, а с остальными, обезвредив очередного шпиона Вернэра, вышел встречать бандитов доктора Дирлевангера.

Охотники за партизанами, одетые в белые маскировочныекостюмы, похожие на привидения, бесшумно продвигались к лагерю на лыжах, обходя заставы партизан. Они думали застать партизан врасплох, но сами попали в западню. Ночную тьму осветили огни ракет, грохнул залп, светляки трассирующих пуль густо роились в подлеске. Не более половины бандитов вырвалось в ту ночь из лесу.

Через несколько дней разведчики бригады встретились с Аней Морозовой на квартире Марии Иванютиной в Сердечкине. Комбриг Данченков прислал подпольщикам благодарность, а комиссар Гайдуков — газеты и листовки с Большой земли, свежие сводки Совинформбюро, рассказывающие о великой Сталинградской битве, о прорыве блокады Ленинграда, освобождении Северного Кавказа и других славных победах Красной Армии.

И снова ударял могучий партизанский прибой о стены сещинской крепости. Снова бушевали партизанские пожары в занятых гитлеровскими гарнизонами селах вокруг Сещи, снова рвались мины на всех коммуникациях врага. Авиабаза — островок среди враждебного моря — ощетинилась дулами пушек, пулеметов и автоматов.

СС-оберштурмфюрер Вернер свирепствовал вовсю: по малейшему подозрению бросал в тюрьму или отправлял на каторжную работу в Германию жителей все заметнее пустевшего поселка, еще строже ограничивал передвижение всех русских подсобных рабочих, выставлял еще больше часовых и патрульных, ограждал колючей проволокой и заборами многие участки на авиабазе. Вернер решил положить конец «позорной фратернизации» солдат и иностранных рабочих с русским населением. Все рабочие были переведены в казармы и взяты под неусыпное наблюдение СД и ГФП.

Но даже оберштурмфюреру Вернеру делалось ясно: не получилось у него «мертвой зоны». Какая там, к дьяволу, «мертвая зона», когда в самом сердце ее — авиагородке — появлялись на стенах домов и заборах листовки, подписанные секретарем большевистского обкома.

…Наверное, ни одно сообщение Венделина Роблички не потрясло Аню так, как то, которое она услышала от него числа 10 марта 1943 года.

— Аня! В штабе ходят слухи, будто в Смоленск из главной ставки в Растенбурге должен прилететь фюрер.

— Гитлер?! — переспросила Аня, бледнея. — Но Смоленск отсюда далеко — километров сто пятьдесят.

— А вдруг из-за погоды или еще почему-нибудь он сядет не в Смоленске, а в Сеще? Говорят, что его прилет и отлет будут эскортировать и прикрывать и сещинские истребители. Ставка все время отменяет и переносит дату прилета, называет разные аэродромы…

— На всякий случай, — медленно, кусая губы от волнения, проговорила Аня, — мы попросим несколько мин в лесу. Чем черт не шутит.

Аня сделала все, чтобы быть готовой к встрече фюрера, хотя шансов на успех задуманной операции почти не было. Ни ей, ни Венделину не было дано знать, что из Смоленска, куда Гитлер прилетел из Растенбурга, не залетая в Сещу, его самолет полетел обратно с миной, переданной немецким офицером-антифашистом из штаба группы армий «Центр» одному из адъютантов в свертке под видом двух бутылок коньяка. Мина должна была взорваться, когда Гитлер пролетал над Минском. Кислота во взрывателе мины разъела проволочку, удерживавшую пружину, ударник разбил капсюль. Но капсюль не сработал…

Через несколько дней в Сещу пробралась с просроченным пропуском Шура Гарбузова. Ее новый командир, Иван Петрович Косырев, хотел лично встретиться с Аней и представителем поляков. Аня решила взять с собой Яна Маленького и Люсю Сенчилину. Никто так не радовался предстоящей встрече, как Ян Маленький. Ведь он еще ни разу не видел живого партизана. Мог ли он думать, что завтра партизаны поведут его на расстрел!..