Путешествие в Германию

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Путешествие в Германию

Узнав о намерениях своего подопечного отправиться за границу, Жуковский позволил себе сделать строгие замечания о его жизни: «Вместо того чтобы отвечать твоей матери, пишу прямо к тебе, мой милый Иван Васильевич. Она меня обрадовала, уведомив, что ты собираешься путешествовать и (qui plus est[38]) учиться. <…> Я не много читал твоего, одну только статью, но по ней готов уверять, что ты мог бы сделаться писателем заметным и полезным для Отечества. Но тебе недостает классических знаний. <…> Я на твоем месте (прежде путешествия, которое должно дополнить занятия кабинетные) прежде выбрал бы года два постоянного пребывания в таком месте, где можно солидно выучиться, и не в Париже, а в Германии, и в Германии предпочтительно в Берлине. <…>…употреби года два на жизнь университетскую; потом года два на путешествие, в особенности по Франции, Англии, Швейцарии и Италии, в конце четвертого года будет готова и Греция. Возвратись через Южную Россию, на которую также употреби год. В течение этого времени пиши для себя по-русски, ломай язык и создай чистый, простой, ясный язык для своих мыслей. Со всем этим возвратись и пиши. Обещаю тебе, что будешь хорошим писателем»[39]. Встретив Рождество и Новый год с родными, в середине января 1830 г. Киреевский отправился в Петербург, где остановился у Жуковского. В столице он пробыл с неделю, проводя дни с «петербургскими московцами», а вечера с Жуковским. «Я всякий день вижусь с своими петербургцами: с Титовым, Кошелевым, Одоевским и Мальцевым. Пушкин был у нас вчера и сделал мне три короба комплиментов об моей статье <в альманахе «Денница». — Н.Л.>. Жуковский читал ему детский журнал, и Пушкин смеялся на каждом слове — и все ему понравилось. Он удивлялся, ахал и прыгал»[40]. Заботливый Василий Андреевич снабдил Киреевского рекомендательными письмами к своим знакомым по всему маршруту путешествия и проводил его до дилижанса 21 января 1830 года.

Останавливаясь на день-два в Риге и Кенигсберге, по хорошей зимней дороге Иван Васильевич не спеша доехал до Берлина.

Путевые впечатления и новые жизненные планы не вытеснили из души молодого человека печали, вызванной разлукой с близкими: «Вчера получил я ваши письма, ваши милые, святые письма. Чувство, которое они дали мне, я не могу ни назвать, ни описать. На каждое слово ваше я отвечал вам слезою, а на большую часть у вас недостает слов. Не удивляйтесь этому: с некоторого времени я выучился плакать. Однако не толкуйте этого дурно; напротив, вообще я стал покойнее, яснее, свежее, чем в Москве. <…> Я покоен, тверд и не шатаюсь из стороны в сторону, иду верным шагом по одной дороге, которая ведет прямо к избранной цели. Мысли, в несбытности которых я раз убедился, для меня умерли, без воскресения. След, который они оставили в душе, не ослабляет ее, но укрепляет»[41]. Девятого февраля, на следующий день по приезде в Берлин, Киреевский уже слушал лекции в университете. Внимание его привлекли лекции по всеобщей географии К. Риттера, а лекции по новейшей истории и истории XVIII в. показались ему неинтересными, как, впрочем, и лекции по церковному праву, слушанные им на теологическом факультете. Познакомившись с грудами знаменитого протестантского проповедника и теолога Ф. Шлейермахера и побывав на его лекциях, он вынес о немецком богослове двойственное впечатление: «Сердечные убеждения образовались в нем отдельно от умственных, и между тем как первые развились под влиянием жизни, классического чтения, изучения святых отцов и Евангелия, вторые росли и костенели в борьбе с господствующим материализмом XVIII века. Вот отчего он верит сердцем и старается верить умом»[42]. Историю философии читал Г.В.Ф. Гегель, ради которого и было отчасти предпринято путешествие в Берлин, впрочем, в лекциях его не оказалось ничего нового сравнительно с тем, что уже было опубликовано. «Я предпочел слушать Гегеля, потому что он стар, скоро умрет, и тогда уже не будет возможности узнать, что он думал о каждом из новейших философов»[43].

В последние дни своего пребывания в Берлине Иван Васильевич был приглашен в дом Гегеля и провел вечер в обществе берлинской профессуры: «14/26 марта. За полночь. Сейчас от Гегеля и спешу писать к вам, чтобы поделиться с вами моими сегодняшними впечатлениями, хотя не знаю, как выразить то, до сих пор не испытанное расположение духа, которое насильно и как чародейство овладело мною при мысли: Я окружен первоклассными умами Европы! <Ивана Васильевича потрясли грандиозность личности философа, простота его обхождения, систематичность его мышления, которую Иван Васильевич мог оценить как никто другой. — Н.Л.> <…> Каждому предмету разговора давал он невольно оборот ко всеобщности, все намекало на целую систему новейшего мышления»[44].

Двадцатого марта 1830 г. прилежный студент покинул Берлин, через сутки он был уже в Дрездене. Здесь, осмотрев знаменитую галерею, он провел три дня со старым московским приятелем Н.М. Рожалиным, и потом они вместе отправились в Мюнхен, к брату Петру Васильевичу. В Мюнхене они встретили Пасху, отстояв обедню в греческой церкви, а затем побывали в гостях у Ф.И.Тютчева, который служил в русской дипломатической миссии. Дни потекли тем же чередом, что и в Берлине, разве что занятия в компании шли не так успешно, как в одиночестве. Тем не менее Иван Васильевич посещал лекции по натуральной истории, физиологии, новейшей истории искусства. Кумир московских любомудров Шеллинг, в доме которого братья Киреевские были приняты, летним семестром 1830 г. читал курс «Введение в философию». Сначала Иван Васильевич записывал лекции, намереваясь переслать их в Москву, потом бросил: дух лекций казался ему интереснее, чем их буква. Но в целом Шеллинг несколько разочаровал Ивана Васильевича своим однообразием, так как «против прошлогодней его системы нового немного»[45].

Планы на будущее у мюнхенских студентов менялись каждый день: Иван Васильевич с добродушной иронией сообщал на родину, что у них вместо одной пятницы «семь на неделе»[46]. Они собирались ехать то в Париж, то в Италию, куда их звал Шевырев, для чего друзья даже начали было усердно заниматься итальянским. Но осенью, когда брат и Рожалин уехали в Вену, из России пришли известия об эпидемии холеры — и все планы рухнули. Иван Васильевич срочно выехал домой, опасаясь за здоровье своих близких. Это была та самая, страшная, холера, которая вызвала бунт на Сенной площади в Петербурге и задержала Пушкина в Болдине. Шестнадцатого ноября 1830 г. Иван Васильевич переступил порог дома у Красных ворот, найдя близких и друзей вполне здоровыми: эпидемия не коснулась их. Вслед за братом вернулся в Россию и Петр Васильевич.

Жуковский, узнав о возвращении братьев Киреевских в Россию, написал Ивану, осторожно руководя его жизнью: «Холера заставила тебя сделать то, что ты всегда сделаешь, т. е. забыть себя и все отдать за милых… Прости, мой милый Курций. Думая о том, каков ты и как совершенно во всем похож на свою мать, убеждаюсь, что ты создан более для внутренней, душевной жизни, нежели для практической на нашей сцене. Живи для пера и для нескольких сот крестьян, которых судьба от тебя зависит: довольно поживы для твоего сердца»[47]. Так некоторое время и происходило. Зимой 1831 г. Иван Васильевич жил в Долбине, летом — на даче в подмосковном Ильинском, где написал волшебную сказку «Опал» и несколько шуточных пьес — вместе с Языковым. Деятельный Погодин недоумевал: «Киреевского я не понимаю. Лежит и спит; да неужели он ничего не надумывает? Невероятно»[48].