Конец ноября — декабрь 1943 г. Белорусское Полесье

Конец ноября — декабрь 1943 г. Белорусское Полесье

При очередном дежурстве в окопе у телефона услышал: «Смена белья».

Наши позиции заняли стрелковые роты, а полк оттянули в тыл на отдых и пополнение. Впрочем, тыл — понятие весьма относительное: до переднего края 2–3 километра, и его «музыка» звучит непрерывно. Долетают часто и «гостинцы»: немецкая артиллерия не бездействует и методично ведет обстрел «по площадям». Правда, потерь от этого обстрела, насколько я помню, не было. Бездействовала и немецкая авиация, так что по сравнению с только что оставленной передовой жизнь здесь казалась вполне безопасной.

В сильно поредевшие сабельные эскадроны пришло пополнение: молодые солдаты, призванные уже на территории недавно освобожденных областей Украины и Белоруссии, а также и бывалые солдаты, выпущенные из госпиталей.

Расположились в лесу, вырыли землянки и несколько дней отдыхали. Чистили оружие, одежду — стеганые ватные шаровары, телогрейки и шинели после многодневного ползания по осенней грязи приобрели трудноописуемый вид. Командир полка, проходя вдоль строя при утренней поверке, возмущенно сказал: «Что за вид? Это что, кавалерия или артель углежогов?»

Чистка шинелей и ватников в «полевых» условиях при почти уже зимней погоде — проблема. Сушили у костра, затем трясли и выбивали грязь, превратившуюся после сушки в пыль.

В землянках устроили норы-печки, топили их и пекли картошку, доставая ее из ям на краю разоренной деревни (белорусы хранят картошку в ямах, застланных соломой, сверху накрытых соломой и присыпанных землей).

Впервые за много дней прошли санитарную обработку, что было весьма кстати, очень сильно стали одолевать насекомые. Когда тепло, спасаться от них было нетрудно. Достаточно было положить нижнее белье на большой муравейник, чтобы через час-полтора оно было почти полностью очищено от вшей и гнид. Но наступили морозы, и муравьи-санитары спрятались в глубине своих лесных домов.

Вырыли землянки попросторнее, внутри землянки печка, сделанная из железной бочки с трубой, на ней другая бочка, в ней кипит вода. Землянка наполнена паром. Раздеваешься снаружи прямо на морозном воздухе, кидаешь всю одежду в пропарочную камеру (такая же бочка, под ней разведен костер, на дне — кипит вода, над паром на решетке пропаривается одежда) и ныряешь в землянку. После многодневного пребывания на холоде — прямо райское удовольствие.

Еще во время событий у деревни Хатки меня зацепил осколок мины. Осколок был уже на излете и вонзился в мой сапог на правой ноге ниже колена. Не почувствовав боли, я выдернул его. Но вскоре стал ощущать, что в этом месте саднит. Переобуваясь, заметил небольшую ранку вроде царапины, но не придал ей никакого значения. Со временем ранка стала болеть и гноиться, белье стало прилипать к ней, что сильно мешало при ходьбе. Воспользовавшись свободным временем, я пошел в полковую санчасть, и медсестра санчасти, пышная розовощекая молодица Муза (так ее все называли), перевязала меня и вручила направление в медсанэскадрон, подписанное начальником медслужбы полка.

Муза — Мария Ивановна Толокнова — через много лет обнаружилась в Москве: оказалась почти что моей соседкой. Ее однокомнатная квартира находилась в доме, который был всего в трех трамвайных остановках от меня. Встретились в один из дней 9 Мая в парке им. Горького на традиционной встрече ветеранов. Встречались мы с ней впоследствии неоднократно и у меня дома, и у нее, часто в обществе нашего однополчанина бывшего старшины 1-го эскадрона Бато Аюшиева. Нам было что вспомнить. К сожалению, ни Музы, ни Бато уже нет в живых…

С этим направлением, служившим пропуском для бдительных заградотрядовцев, я пришел в лес, в котором располагались дивизионные тылы. По стрелкам-указателям, прибитым к деревьям, разыскал «хозяйство Брюханова», по фамилии командира медсанэскадрона.

Хозяйство медсанэскадрона было довольно обширным: несколько больших брезентовых палаток, коновязь и 10–15 санитарных повозок.

В палатке, служившей приемным отделением, дежурная медсестра, не обратив внимания на мои охи, рывком сорвала прилипшую к ране повязку, промыла ее дезраствором.

Подошел дежурный врач в офицерской форме, но без погон, с накинутым на плечи белым халатом.

Внимательно осмотрев мою ногу, он сказал:

— С такой травмой мы оставить тебя подлечиться не можем. Сейчас, когда полк не ведет боевых действий, здесь пусто, раненых нет. Но мы должны быть готовыми к тому, что, как только начнутся бои, придется без сна и отдыха принимать раненых, оказывать им неотложную помощь и переправлять в эвакогоспиталь. Я напишу направление в полковую санчасть с рекомендациями по уходу за ранкой. Тебе будут делать перевязки по мере надобности. Рана чистая, не воспалена, скоро заживет.

Мне продезинфицировали ранку, тщательно перевязали, заклеив какой-то целительной мазью, накормили супом из рыбных консервов и оставили переночевать. С наслаждением я улегся прямо на пол госпитальной палатки и заснул в тепле и неге. Наутро отправился обратно в полк.

В 1980 году Армавире на слете ветеранов корпуса я встретил этого доктора. Однополчане обращались к нему «доктор Нисс». Он меня, конечно, не помнил: этот эпизод в его фронтовой жизни был слишком малозначительным. Говорили потом, что он эмигрировал в США.

Через три-четыре дня последовала команда к походному построению. Разобрали коней, у кого они были, погрузили в тачанки наше телефонное имущество и тронулись в путь.

У нас во взводе связи оставалось лишь четыре верховых коня, так что в конном строю присутствовали лишь командир взвода и сержанты. Нам же, рядовым связистам, пришлось тащиться пешком вслед за полковым обозом, изредка присаживаясь на тачанки, чтобы передохнуть.

Несколько дней мы шли большими мучительными переходами вдоль линии фронта. На каждой стоянке копали ячейки-укрытия, с трудом пробивая лопатками верхний смерзшийся слой грунта. В них же и спали, завернувшись в шинель. Укладываясь спать, я снимал сапоги, в шапку засовывал ноги, портянки поддевал под гимнастерку на голое тело, сапоги подкладывал под бок. Зато утром ноги были в тепле и в сухих портянках.

Правда, далеко не каждый день у меня после длительного многочасового перехода оставались силы для такой подготовки ко сну. Я валился с ног в едва отрытую нору, накидав туда елового лапника. К тому же ноги, разогревшиеся при ходьбе, не чувствовали холода и лишь спустя пару часов начинали замерзать.

Если не считать сапог, в которых даже в зимних байковых портянках было холодно, в общем, мы были тепло одеты: ватные стеганые шаровары, телогрейка и шинель, которой, если расстегнуть хлястик, можно укрыться с головой. А вот валенки мы получили позже, как раз тогда, когда началась оттепель, и мы в них шлепали по лужам.

Не всегда устроиться в окопе с комфортом позволяла боевая обстановка: фронт был рядом, всего в 1–3 километрах, и вполне можно было ожидать его прорыва противником.

Бывало и так, что на ночной отдых отводилось всего 3–4 часа, тогда усаживались у костров, обставленных со всех сторон срубленными молодыми елочками, чтобы не демаскировать наше положение, и дремали, переругиваясь из-за того, чья очередь добывать хворост.

В этих переходах не оставалось времени разжигать большой костер для устройства общей теплой лежанки. Иногда ночью шел снег, к утру заносивший окопы, и, вставая, приходилось пробивать головой снежный занос.

Наверное, следует пояснить, что это такое «общая лежанка».

Коней нечем было кормить, так как мы шли по местности почти безлюдной, в малообитаемых Полесских болотах. Наконец, остановились, как казалось, на продолжительное время: было приказано вырыть и основательно обустроить землянки, установить стационарную телефонную связь между штабами и эскадронами. Основательно чистили и опробовали оружие, меняли карабины и автоматы, нуждавшиеся в ремонте. Проводились полевые учения, стрельбы.

Во взводе связи, казалось, уже забыли, что я — радист. На передовой телефонная связь в то время была надежнее. Фронт был где-то рядом, судя по отчетливо доносившимся звукам орудийной стрельбы и пулеметных очередей. Немецкая авиация бездействовала (как всегда зимой, ее активность резко уменьшалась), иногда высоко в воздухе проплывала неуязвимая «рама» (двухфюзеляжный самолет-разведчик «Фокке-Вульф»). Обычно ее появление было прелюдией к авиационным или артиллерийским налетам, но тогда она ограничивалась, очевидно, только фотографированием наших позиций.

Наконец-то выдали валенки, что было очень кстати в связи с усиливавшимися холодами.

Отощавших от бескормицы коней было приказано отправить куда-то в тыл. С коноводами остались только кони командиров эскадронов и выше рангом, обозные лошади и упряжки полковых батарей.

Наконец, раздалась команда к сбору и построению в походном порядке, и полк в пешем строю двинулся куда-то по еле заметным тропам в заболоченном лесу.