19 Гитлер теряет сон

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

19

Гитлер теряет сон

Через четыре дня после того, как фон Рённе дал первоначальное заключение, некий капитан Ульрих из немецкого Генштаба предложил свою оценку полученных разведданных. Этот доклад, датированный 14 мая, «состоял из соображений, представляемых адмиралу Дёницу». Ульрих испытывал по поводу новой информации еще больший энтузиазм, чем фон Рённе.

«Относительно достоверности перехваченных документов уже не остается никаких сомнений. Исследование вопроса о том, не могли ли они быть нарочно нам подброшены, показывает, что это крайне маловероятно». Что за исследование можно было провести для устранения «остающихся сомнений» — непонятно. Никаких новых данных обнаружено не было, никакого официального разбирательства не проводилось. Принятие желаемого за действительное — поистине мощная сила.

Далее капитан Ульрих рассуждает о том, «известно ли противнику о прочтении нами документов, или же он осведомлен только о потере самолета над морем». Аналитик выражает уверенность, что у Германии теперь на руках более сильные козыри, чем у союзников. «Не исключено, что противник не знает о перехвате нами документов, но он, безусловно, увидит, что они не дошли по назначению. Внесет ли он изменения в запланированные операции, ускорит ли их ход — неизвестно, но это по-прежнему маловероятно». Письмо от Ная Александеру было «неотложным»; Александера попросили «дать ответ немедленно, „потому что долго мы тянуть с этим не можем“». С другой стороны, времени было достаточно, чтобы послать сообщение с курьером, а не по радио и ждать ответа. «По мнению Генерального штаба, на то, чтобы изменить планы операций как в Восточном, так и в Западном Средиземноморье, время у них еще остается».

С немецким педантизмом Ульрих изложил свои выводы: удары на востоке и на западе будут нанесены одновременно, «поскольку лишь в этом случае Сицилия годится как отвлекающая цель для обоих»; войска для вторжения в Грецию будут, вероятно, доставляться морем из Тобрука в Северо-Восточной Ливии; Александрия не будет использована как место посадки на суда, потому что «нелепо» делать вид в соответствии с отвлекающим планом, что столь крупные силы могут беспрепятственно добраться оттуда до Сицилии. («Это показывает, как сильно может ошибаться Генштаб: вторжение на Сицилию произошло именно из Александрии», — заметил Монтегю позднее, когда доклад капитана Ульриха был обнаружен.) Возможно, писал Ульрих, что 5-й и 56-й дивизиями «будут исчерпываться все силы вторжения» на Пелопоннес. Что касается отвлекающей атаки на Сицилию, это может быть краткая операция в стиле «коммандос» с немедленным отходом, но не исключено, что она будет и «продолжена после начала основной операции». Доклад завершался настоятельным предложением решительно переместить в Грецию средоточие немецких оборонительных усилий. «Следует особо подчеркнуть, что этот документ говорит об обширных подготовительных мероприятиях в Восточном Средиземноморье. Это тем более важно, что из того региона, ввиду его географического положения, до настоящего момента поступало гораздо меньше сведений о подготовительных действиях, чем из Алжира». Была, конечно, и другая очень веская причина того, что немцы получали меньше данных о подготовке атаки на востоке: союзники на самом деле никакой атаки там не готовили. В очередной раз немцы, когда правда не укладывалась в их представления, волевым усилием подгоняли факты под иллюзию.

Гроссадмирал Карл Дёниц, три месяца назад назначенный главнокомандующим немецкими ВМС, несомненно, читал доклад капитана Ульриха: он сделал на нем пометку. Среди документов, захваченных в Тамбахе в 1945 году, был оригинал доклада с «персональной закорючкой» Дёница, ясно видимой на полях. Его инициалы показывали, что он прочел текст и знаком с его содержанием. Дёниц был одним из ближайших доверенных лиц Гитлера, принимавших важные решения; в конце войны он станет его преемником. Его влияние играло огромную роль.

Бенито Муссолини давно уже считал, что следующий удар союзники нанесут по Сицилии, которая станет ключевым стратегическим опорным пунктом для полномасштабного вторжения в Италию. Его немецкие союзники теперь начали убеждать его в ином. Дёниц, вернувшись из Рима, послал Гитлеру отчет о своей встрече с Муссолини. В своем официальном военном дневнике за 14 мая немецкий адмирал пишет: «Фюрер не согласен с мнением дуче, что наиболее вероятное место вторжения — Сицилия. Он, напротив, согласен с тем, что обнаруженный приказ англосаксов подтверждает предположение, что запланированная атака будет направлена главным образом против Сардинии и Пелопоннеса». Несколько дней спустя Гитлер писал Муссолини: «Из обнаруженных документов также явствует, что они намерены вторгнуться на Пелопоннес и реально это осуществят… если мы хотим сорвать британские планы, что необходимо сделать любой ценой, этого можно добиться только силами немецких дивизий». Вера Гитлера в Италию как союзника быстро улетучивалась, и рассчитывать на итальянские войска он не мог: «В течение последующих нескольких дней или недель большое количество немецких дивизий необходимо отправить на Пелопоннес». В отношении угрозы Балканам письмо Ная не изменило мнения Гитлера — оно только укрепило ложное представление, которое у него уже сложилось. Как писал по поводу операции «Фарш» один историк разведки, «внушить противнику с помощью дезинформации совершенно новые идеи — задача очень необычная и чрезвычайно трудная. Гораздо легче и эффективнее подкреплять идеи, которые уже существуют».

По мере того как ложная информация операции «Фарш» распространялась по официальным и неофициальным немецким каналам, до британцев отовсюду во все большем количестве долетали подтверждения этому. Эрнст Кальтенбруннер, начальник РСХА (Главного управления имперской безопасности), созданного Гиммлером в результате объединения полиции безопасности и службы безопасности, сказал министру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу, что его шпионы в британском и американском посольствах в Мадриде подтверждают: «Цели вражеской операции — Италия и ее острова, а также Греция». Турецкие посольства в Лондоне и Вашингтоне, услышав свежую новость, сообщили в Германию, что «союзники хотят вторгнуться на Балканы через Грецию». Слышали, как генерал Йодль сказал по телефону немецким командующим, находившимся в Риме: «Можете забыть про Сицилию, мы знаем, что это будет Греция».

Согласно новым радиоперехватам «Ультра», отделение абвера на Родосе, ссылаясь на итальянское Верховное командование, сообщило, что «атака союзников будет нацелена на мыс Араксос и на Каламату», и добавило немножко отсебятины: «Подводным лодкам союзников приказано собраться в неизвестном пункте сосредоточения для массированных операций». Из Афин это предупреждение было передано немецким командирам на островах Эгейского моря и на Крите, командующему войсками в Южной Греции и в отделение абвера в Салониках, откуда «был послан соответствующий сигнал в Белград и Софию». К восторгу Лондона, фальшивка укрепляла сама себя: «Сообщения, приходившие с разных сторон, казалось, подтверждали друг друга, и они явно, по крайней мере на тот период, принимались за истину».

Информация, зародившаяся в одной определенной точке, распространялась и просачивалась в виде слухов, толков и донесений, кочевала от источника к источнику и шла обратно в Германию, звуча все громче и громче, как нарастающее эхо.

19 мая Гитлер созвал военное совещание, на котором он поднял вопрос об ожидаемом вторжении в Грецию и броске через Балканы. Его «врожденная одержимость по поводу Балкан», подогретая письмами операции «Фарш», не давала ему спать: «В прошедшие несколько дней и особенно этой ночью я опять много думал о последствиях, которые могла бы иметь потеря нами Балкан, и нет сомнений, что результаты были бы очень серьезными». Прожорливая немецкая военная машина не могла бы работать без балканского и румынского сырья: из этого региона она получала половину своей нефти, весь хром, три пятых бокситов. Немецкие военачальники еще с прошедшей зимы подчеркивали возможность вторжения англо-американских войск в Грецию, и в феврале союзники по Оси согласились, что Греция находится в уязвимом положении. Найденные документы вызвали кристаллизацию тех тревог, что Гитлер испытывал и раньше: «Опасность заключается в том, что они утвердятся на Пелопоннесе»; теперь он предложил «в качестве меры предосторожности предпринять дальнейшие превентивные шаги против возможного нападения на Пелопоннес». На оккупированных немцами Балканах росла партизанская активность, и с точки зрения Гитлера этот район представлял собой, по его собственному выражению, «естественную» мишень. Греция была тонким концом чрезвычайно острого «клина»: «Если на Балканах — скажем, на Пелопоннесе — произойдет высадка, то через обозримое время падет и Крит, — сказал он генералам на совещании 19 мая. — Поэтому я решил в любом случае перебросить на Пелопоннес одну бронетанковую дивизию».

Если фальшивое письмо от генерала Ная сосредоточило внимание Гитлера на Греции, то шутка Монтегю о сардинах усилила беспокойство немцев насчет Сардинии. «Сардиния находится в особой опасности, — заметил генерал Вальтер Варлимонт, заместитель начальника оперативного штаба. — В случае потери Сардинии возникнет острейшая угроза Северной Италии. Этот остров — ключ ко всей Италии». Зеркальным отражением немецких страхов из-за уязвимости Греции и Балкан стала тревога Гитлера по поводу Сардинии: «Он опасался, что с Сардинии противник будет угрожать Риму и важнейшим портам Генуе и Ливорно, сможет нанести одновременный удар по Северной Италии и Южной Франции, ударить в самое сердце европейской крепости».

Между тем один британский агент в итальянских правительственных кругах сообщил, что сведения о содержании писем достигли Рима — «не напрямую через немцев, а через испанцев». Этим подтверждалось, что испанский Генштаб сделал свои копии документов; затем он передал эти копии итальянцам: «Итальянское Верховное командование знакомо с подробностями письма и считает его подлинным». Итальянский посол в Мадриде сказал немцам, что получил «информацию из абсолютно надежного источника, что противник намеревается в самом ближайшем будущем осуществить десант в Греции». Немецкий посол в Риме переадресовал эту новость, уже отнюдь не свежую, в Берлин. Это интригующий показатель состояния союзнических отношений внутри Оси: итальянцы передали важнейшую секретную информацию немцам, но немцы, которые ознакомились с ней намного раньше, не сочли своим долгом поделиться ею со своими итальянскими союзниками.

Фрагменты подтверждающих сведений кружили по дипломатическому миру. Британской разведке стало известно, что немецкий посол в Анкаре проинформировал турецкого посланника в Будапеште о намерении Германии в ближайшее время увеличить свое военное присутствие в Греции без каких-либо враждебных намерений в отношении нейтральной Турции: «Планируются перемещения войск и транспорта на юг, которыми будет затронута Греция, но турецкое правительство ни в коей мере не должно беспокоиться, поскольку все это не направлено против Турции». При передаче информации по «испорченному телефону» слухов она, как всегда, искажалась. Из Мадрида Хиллгарт саркастически докладывал: «В здешних немецких кругах ходит история, будто Германия получила сведения о наших планах благодаря бумагам, найденным у британского офицера в Тунисе».

Вскоре Хиллгарт получил донесение агента Андроса, где во всех подробностях был описан путь документов в немецкие руки. «Степень соучастия испанцев» выявилась со всей определенностью: «Этот обмен информацией с немцами в Мадриде происходил на высшем уровне». Андрос подтвердил, что Ляйснер и Куленталь, два старших сотрудника абвера в Мадриде, непосредственно участвовали в получении документов от испанцев, и весь эпизод, как писал Монтегю начальнику МИ-6, «добавил нам знаний о немецких интригах в Испании».

Даже месяцы спустя осколки ложных разведданных продолжали летать от источника к источнику, рикошетируя и разбиваясь на более мелкие кусочки. Британский агент сообщил из Стокгольма, что местные немцы получили информацию о британском самолете, сбитом над Средиземным морем, который вез боевые приказы, касающиеся «одновременного десанта на Сардинии и Пелопоннесе» и отвлекающей атаки на Сицилию. Почти все прочие подробности, приведенные в этом донесении, были неточными, но не было сомнений, что источником информации стал, как выразился его автор, «наш замороженный приятель».

Один за другим ключевые советники Гитлера вовлекались в сеть обмана, либо получая доступ к документам непосредственно, либо доверяя независимым «подтверждениям» данных, приходившим окольными путями: Канарис, Йодль, Кальтенбруннер, Варлимонт, фон Рённе. К 20 мая Муссолини «пришел к тому же мнению». Под влиянием убежденности Гитлера коллективная вера в то, во что хотелось поверить, похоже, целиком охватила нацистскую военную верхушку. Чтобы спорить с главой государства в таких обстоятельствах, нужна недюжинная храбрость. Люди, окружавшие Гитлера, ею не обладали.

Нацисты остро нуждались в некой уверенности: державам Оси, потерпевшим поражение в Северной Африке, увязшим в кровавом болоте на Восточном фронте, сталкивающимся с растущей силой союзников, до появления чемоданчика с письмами весь южный берег Европы казался уязвимым. Но теперь вместо того, чтобы ждать нападения союзников где угодно, немцы и итальянцы могли засесть в ожидании близ Каламаты, на мысу Араксос и на Сардинии, рассчитывая сбросить англичан и американцев в море. Бумаги, выброшенные на испанский берег, были не просто разведывательным трофеем, а чем-то большим: они давали реальный шанс нанести ответный удар. Прилив военной удачи сменился было отливом — но вдруг морские волны принесли счастливую возможность повернуть течение вспять. Судьба снова улыбнулась Германии. Неудивительно, что нацистские лидеры решили поверить.

Правда, был в окружении Гитлера человек, который сохранял скептицизм. Йозеф Геббельс один из нацистской элиты допускал возможность того, что письма, столь удачно попавшие в немецкие руки в этот благоприятный момент, были всего-навсего «уловкой», изощренной попыткой англичан ввести немецкое руководство в заблуждение. Нацистский министр пропаганды лучше, чем многие, понимал, что военная реальность — субстанция зыбкая и податливая. «Истина есть то, что помогает одержать победу», — писал он. Геббельс не верил в абвер, который так расписывал свои невероятные шпионские сети, но принес так мало реальной пользы. «Несмотря на все заявления, наша политическая и военная разведка — полная дрянь», — жаловался он. Абвер, который четыре военных года только и мог, что портачить и хвастаться, теперь трубил о «блестящем» успехе — о нахождении писем, выявляющих планы союзников до последней запятой. Геббельс считал, что знает, как устроены британские мозги. Для него переводились все номера Times, и глава нацистской пропаганды высказывал недовольство газетой ровно так же, как мог бы его высказывать отставной генерал, доживающий свои дни недалеко от Лондона. «Times опять опустилась до публикации почти пробольшевистской статьи, — ворчал он. — Она воздала хвалу большевистской революции такими словами, что краснеешь за нее от стыда». Доктор Геббельс принадлежал к числу самых мерзких существ из нацистского бестиария, но в тонком нюхе на ложь ему не откажешь. Британские письма пахли подозрительно. Слишком уж все в них и вокруг них было гладко, и, пожалуй, он мог бы повторить любимое выражение адмирала Каннингема, номинального адресата одного из писем: «Ну, это для меня слишком лимузинно и мадемуазельно».

«У меня был долгий разговор с адмиралом Канарисом об имеющихся данных, которые касаются намерений англичан, — писал Геббельс в дневнике 25 мая 1943 года. — Канарис получил в свое распоряжение письмо из английского Генштаба генералу Александеру. Письмо чрезвычайно информативное и раскрывает английские планы почти полностью, вплоть до точек над i. Не знаю, является ли письмо всего лишь уловкой (Канарис энергично это отрицает), или же оно отражает подлинные факты». В отличие от большинства советников Гитлера и от самого фюрера Геббельс попытался соотнести картину реальности, представленную в письмах, с тем, что ему было известно о британском стратегическом мышлении. «Общий контур английских планов на это лето, который здесь вырисовывается, в целом правдоподобен. Согласно ему англичане и американцы планируют на ближайшие месяцы несколько фиктивных атак: одну на западе, нацеленную на Сицилию, другую — на острова Додеканес. Эти атаки должны сковать расположенные там наши войска, что позволит английским силам предпринять другие, более серьезные операции, которые затронут Сардинию и Пелопоннес. В целом эта линия рассуждений кажется верной. Следовательно, если письмо генералу Александеру настоящее, мы должны быть готовы отразить ряд атак, из которых одни будут серьезными, другие — фиктивными». Никто другой из высокопоставленных нацистов не ставил подлинность письма под вопрос. Собственно, даже и Геббельс держал свои сомнения при себе, самое большее — записывал в дневник.

Самый трудный и тонкий аспект лжи — ее поддержание. Сказать неправду легко, гораздо сложнее ее подкреплять, подпитывать. Человек по природе своей склонен на помощь первоначальной лжи посылать какую-нибудь новую. Что бы ни было ареной обмана — командный пункт, зал заседаний совета директоров или же спальня, — если он вскрывается, то обычно потому, что обманщик утрачивает бдительность и совершает какую-нибудь простую ошибку, сам сообщает или выдает истину.

Вторжение на Сицилию было намечено на 10 июля. Оставалось два месяца, в течение которых изощренную фальшивку надо было защищать, подпирать и упрочнять. Неделю за неделей мастера дезинформации работали над сотворением фиктивной союзнической «12-й армии» в Каире — несуществующей силы, нацеленной якобы на Пелопоннес. Распространялись «греческие мифы» наших дней: вербовались греческие рыбаки, знакомые с побережьем, в войсках раздавались карты Греции, нанимались греческие переводчики.

7 июня Карл Эрих Куленталь направил своему звездному агенту Хуану Пухолю поручение: выяснить, не занимаются ли британцы, готовясь к нападению, вербовкой греческих солдат. В Шотландии уже проходила обучение, готовясь к высадке на Сицилии, 1-я канадская дивизия. Куленталь полагал, что ее отправят в Грецию. «Постарайтесь узнать, не размещены ли поблизости от 1-й канадской армии или где-либо еще на юге Англии греческие части, и если размещены, то что это за части, — писал Куленталь Пухолю. — Чрезвычайно важно выяснить характер предстоящей операции». Гарбо сообщил своему немецкому куратору, что его агент № 5, богатый студент из Венесуэлы, немедленно отправится в Шотландию «изучить вопрос о присутствии греческих войск». Никаких греческих войск, конечно, не существовало — как и агента № 5.

Немцы явно схватили наживку, но они, безусловно, были намерены смотреть в оба в поисках любых данных, подтверждающих или опровергающих то, чему они поверили. Дадли Кларк послал сообщение, где высказал мысль, что «единственная серьезная опасность» для операции «Фарш» — «легальная или нелегальная эксгумация с целью более тщательного вскрытия» тела, похороненного в Уэльве. Монтегю еще раз встретился с сент-панкрасским коронером Бентли Перчасом, и тот заверил его, что вскрытие на столь поздней стадии, по всей вероятности, не прояснит картину. «После того как он пролежал в земле даже короткое время, его внутренние органы, по словам коронера, должны были прийти в очень невразумительное состояние, а легкие, скорее всего, разжижиться», что делало еще более проблематичной проверку версии об утоплении. Монтегю написал Бевану: «Хотя никто в этом мире не может быть уверен ни в чем, опасения, что немцы могут узнать что-либо посредством эксгумации и последующего вскрытия, судя по всему, необоснованны».

Тем не менее большая мраморная плита с надписью могла уменьшить соблазн потревожить прах Уильяма Мартина и одновременно придала бы могиле достойный вид, которого он заслуживал. 21 мая Алан Хиллгарт получил из Лондона шифровку:

«Предлагаем, если это не будет выглядеть необычно, установить на могиле средней цены плиту с надписью: „Уильям Мартин, родился 29 марта 1907 г., умер 24 (повторяю, 24) апреля 1943 г. Возлюбленный сын Джона Глиндуира, повторяю, Глиндуира Мартина и покойной Антонии Мартин из Кардиффа, Уэльс. Dulce et Decorum Est Pro Patria Mori. RIP“».[12]

Монтегю, как мы видим, неверно написал имя Глиндура Мартина, и ошибка затем была перенесена на плиту. В последний момент разведчики заколебались. Не будет ли большой мраморный могильный камень выглядеть подозрительно? «В условиях ограничений на платежи из Англии в Испанию и принимая во внимание другие трудности военного времени, отцу было бы слишком трудно это сделать в нормальных обстоятельствах». Хиллгарт ответил мгновенно: «Пожалуйста, пошлите мне сообщение обычным шифром, что родственники хотят поставить камень, и попросите оказать содействие. Я тогда обменяю деньги обычным способом и немедленно приступлю к делу».

Можно было не сомневаться, что немецкие шпионы в британском посольстве перехватят послание и рутинным порядком передадут его в абвер. Дополняя декорации еще одним элементом, разработчики «Фарша» написали Хиллгарту: «Предлагаем, чтобы консул уже сейчас положил венок и карточку с надписью: „От отца и Пам“». Марио Тоскана, резчик могильных камней из Уэльвы, получил указание изготовить камень «как можно скорее». Фрэнсис Хейзелден послал на могилу венок и несколько букетов из сада Каса Колон — штаб-квартиры компании Рио-Тинто. «Целью было не только совершить то, что, вероятно, произошло бы в реальной жизни, но и сделать так, чтобы могилу достаточно часто посещали: это уменьшало возможности для тайного и незаконного извлечения трупа ради последующего вскрытия». Альберту Шатту, другу Хейзелдена, было поручено ежедневно посещать могилу — формально в качестве официального лица, отдающего дань умершему, а на самом деле чтобы проверять, не были ли сдвинуты цветы и потревожена могила.

Хиллгарт сочинил и продиктовал письмо, адресованное «Джону Г. Мартину, эсквайру», но предназначенное Куленталю и его агентам:

Сэр!

Исполняя поручение Адмиралтейства, я предпринял все необходимое для установки камня на могиле Вашего сына. Это будет простая белая мраморная плита с надписью, текст которой Вы мне прислали через Адмиралтейство, и цена составит 900 песет.

Захоронение как таковое стоило 500 песет и произошло, как Вы знаете, на римско-католическом кладбище.

Венок и карточка с надписью, которую Вы просили сделать, положены на могилу. Цветы взяты из сада английской горнодобывающей компании в Уэльве.

Я взял на себя смелость поблагодарить от Вашего имени вице-консула в Уэльве за все, что он сделал.

Позвольте мне выразить Вам и невесте Вашего сына мое глубочайшее соболезнование.

Ваш покорный слуга

Алан Хиллгарт.

Одновременно Монтегю послал сообщение Хиллгарту, имея в виду, что с ним ознакомятся все те же посторонние читатели: «Отец майора Мартина, его невеста и друзья попросили меня поблагодарить Вас за все усилия, предпринятые Вами и вице-консулом в связи с похоронами, и сообщить, что они чрезвычайно благодарны Вам за быстроту, с которой Вы возвратили его личные вещи. Сколь бы мало их ни было, их будут хранить как сокровище, поскольку майор Мартин был единственным сыном и незадолго до смерти обручился со своей невестой». Тем самым немцы получали подтверждение, что все достояние и снаряжение Мартина благополучно вернулось в Великобританию. «Не могли бы Вы прислать ему фотографию могилы после того, как плита будет установлена?» Хиллгарт сделал это.

На взгляд немцев, британские власти испытали глубокое облегчение из-за возвращения ценных документов в нетронутом виде. Еще одна небольшая затрата со стороны Хиллгарта должна была подкрепить это впечатление через посредство местных сплетен: «Человека, передавшего бумаги в надежные руки военно-морских властей, следует вознаградить умеренной суммой величиной не более 25 фунтов. Оставляем на Ваше усмотрение, будет ли это сделано Вами через военно-морские власти или непосредственно через консула в Уэльве». 25 фунтов в Уэльве во время войны — это было небольшое состояние: та памятная рыбалка обещала стать для Хосе Рея самой удачной в жизни.

Пока «Пам» и «отец» горевали приватно, известие о гибели майора Мартина пора было сделать достоянием широкой публики. Немцы имели доступ к британским спискам погибших и раненых, и, если бы имя Мартина в них не появилось, могли бы возникнуть подозрения. По меньшей мере столь же сильное подозрение могло бы возникнуть среди офицеров Королевской морской пехоты, если бы некто из их рядов был внезапно и без предупреждения объявлен умершим. Командирам трех дивизий морской пехоты, а также полковнику, ведавшему изданием официального морпеховского информационного бюллетеня Globe and Laurel («Глобус и лавры»), было отправлено письмо с грифом «Совершенно секретно, лично»: «В связи с объявлением о смерти майора Уильяма Мартина никаких действий предпринимать не следует. Этот офицер был на специальном задании, и никаких упоминаний в общих приказах сделано не будет». Отдел потерь получил краткую директиву: «Вставьте в очередной список потерь следующее: „Капитан на временной основе (исполнял обязанности майора) Уильям Мартин, Королевская морская пехота“. Это должно быть опубликовано как можно скорее». Но не так-то легко оказалось пропихнуть фальшивое объявление о смерти в обход начальства. Позднее медицинская служба ВМС запросила сведения о том, погиб ли майор Мартин в ходе боевых действий, и если да, то как. Флотский юридический отдел захотел знать, оставил ли храбрый майор завещание, «и если да, то где оно находится». Обоим ведомствам было вежливо, но твердо сказано, чтобы они не совали нос куда не надо.

Объявление о гибели майора Уильяма Мартина в ходе несения активной воинской службы появилось в Times в пятницу 4 июня 1943 года. По чистой случайности в том же списке фигурировали имена двух других, реальных военно-морских офицеров, о чьей гибели в результате воздушной катастрофы газета уже сообщала. Немцы, рассудил Монтегю, могли теперь связать смерть Мартина с тем инцидентом. Кроме того, в заметке, размещенной рядом со списком погибших, в котором был упомянут У. Мартин, говорилось о гибели Лесли Говарда, «выдающегося актера театра и кино». Гражданский самолет, в котором летел артист, был сбит немецким истребителем над Бискайским заливом. Не исключено, что тот или иной абверовский информатор совершил зловещую ошибку, приняв самолет Говарда за самолет Уинстона Черчилля, недавно посещавшего Алжир и Тунис. Можно смело предположить, что этой «тяжелой утрате для британской сцены и британского кино» общественность уделила больше внимания, чем скромной гибели военного, о котором никто, кроме горстки шпионов, и не слыхивал.

Страницы Times были тем местом, где все известные люди хотели оказаться после смерти, и можно ли быть мертвее, чем в разделе некрологов этой самой знаменитой британской газеты? Однако известны случаи, когда пресса объявляла человека мертвым, а он между тем был очень даже жив. Так произошло, например, с Робертом Грейвзом, Эрнестом Хемингуэем, Марком Твеном (дважды) и Сэмюэлом Тейлором Кольриджем. В июле 1900 года Джордж Моррисон, пекинский корреспондент Times, прочел в родной газете заметку о своей собственной гибели во время Боксерского восстания. (В некрологе он был назван человеком преданным и бесстрашным. Его приятель заметил: «Чтобы прилично выглядеть, они теперь просто обязаны удвоить ваше жалованье». Они этого не сделали.) Теперь, однако, произошел первый случай в истории газеты, когда она официально объявила умершим человека, который никогда и не был жив.

В конце мая глава британской военно-морской разведки написал в своем секретном дневнике: «Первая немецкая бронетанковая дивизия (численностью около 18 тысяч человек) переводится из Франции в район Салоник». Информации был присвоен гриф «А1». Это было первое указание на крупное перемещение войск, вызванное дезинформацией «Фарш». В одном перехваченном сообщении содержались дальнейшие подробности «мер, принятых для переброски через Грецию в Триполис на Пелопоннесе 1-й немецкой бронетанковой дивизии». Это перемещение представлялось напрямую связанным с информацией, почерпнутой из письма Ная, поскольку Триполис, как отмечает Монтегю, был «стратегической точкой, хорошо подходящей для сопротивления нашему вторжению в район Каламаты и на мыс Араксос». Первая бронетанковая дивизия с ее восемьюдесятью тремя танками участвовала в яростных боях в России, но теперь была «полностью заново оснащена». Находившаяся перед этим, по сведениям британской разведки, в Бретани, дивизия была мощной, закаленной силой, и теперь ее переводили из одной части Европы в другую для защиты от иллюзии.

8 июня Монтегю написал промежуточный отчет о ходе операции «Фарш». «Мы сейчас находимся примерно на полпути между моментом, когда документы ФАРШа попали к немцам, и намеченным днем операции ХАСКИ, и поэтому я подверг рассмотрению нынешний образ мыслей немцев, насколько мы можем о нем судить». Монтегю суммировал сведения из перехваченных сообщений, данные о перемещениях войск, дипломатические толки и информацию от двойных агентов, и все это свидетельствовало о весьма «приятном» ходе событий. «Общая оценка нынешней ситуации дана в послании в адрес Гарбо [от 7 июня]; я вижу из него, что немцы по-прежнему считают нападение на Грецию весьма вероятным и по-прежнему встревоженно ищут место в Западном Средиземноморье, на которое мы намекнули как на цель». Какие бы подозрения ни были у немцев раньше, теперь они, похоже, развеялись: «Вопрос о том, не фальшивка ли это, они поднимали, но не исследовали».

«„Фарш“ уже привел к некоторому распылению вражеских сил и средств. Можно надеяться, что с ростом количества видимых признаков в Восточном Средиземноморье история, которую мы сочинили, будет „подтверждаться“ и все сильнее отвлекать внимание противника от Сицилии, хотя он, разумеется, не может полностью пренебречь укреплением столь уязвимого и непосредственно угрожаемого участка. Операция, судя по всему, уже оказала на противника желаемое воздействие, и по мере нарастания подготовительных усилий к „Хаски“ это воздействие может стать кумулятивным».

Еще оставалось время для того, чтобы «Фарш» потерпел ужасающее крушение, но пока тайная миссия майора Мартина, можно сказать, неслась на всех парах. В своем промежуточном отчете Монтегю писал: «Полагаю, что сегодня, когда „Фарш“ прошел полпути, по-прежнему можно считать, что мы успешно движемся к поставленной цели».