6 Как в романах

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6

Как в романах

Немалую часть предыдущих трех лет Монтегю и Чамли провели за сотворением, пестованием и введением в игру шпионов, которых не было. Комитет «Двадцать» и отдел B1A в составе МИ-5 возвели использование двойных агентов в ранг искусства, но, по мере того как «система XX» развивалась и расширялась, в числе агентов, посылавших донесения в Германию, все больше становилось людей чисто вымышленных: агент А (реальный) якобы пользовался услугами агента Б (фиктивного), который, в свою очередь, вербовал агентов от В до Я (столь же воображаемых). Хуан Пухоль (агент Гарбо), самый знаменитый из всех этих двойных агентов, под конец «руководил» ни много ни мало двадцатью семью вымышленными вспомогательными агентами, у которых были свои индивидуальные характеры, свои друзья, профессии, вкусы, местожительства и возлюбленные. «Активная и хорошо продуманная команда фиктивных помощников» агента Гарбо была пестрой компашкой: тут и сторонник превосходства арийской расы из Уэльса, и коммунист, и официант-грек, и богатый студент из Венесуэлы, и военный, недовольный службой в Южной Африке, и несколько мошенников… По словам Джона Мастермана, председателя комитета «Двадцать» и автора триллеров, «лиссабонский солист мало-помалу превратился в целый оркестр, причем оркестр, исполнявший все более амбициозную программу». Грэм Грин, который во время войны был офицером разведки в Западной Африке, именно на истории Гарбо основал свой роман «Наш человек в Гаване», где шпион изобретает целую сеть фальшивых «агентов».

После войны Мастерман писал, что «для дезинформации „номинальные“, или воображаемые, агенты в целом были предпочтительнее» настоящих. Реальные агенты порой становились непокорными или требовательными; их надо было кормить, ублажать, им надо было платить. Вымышленный агент, напротив, был идеально податлив, готов немедленно и без лишних вопросов исполнить любое требование немецкого начальства: «Немцы редко могли устоять против искушения клюнуть на такую мушку, если она была заброшена умело и аккуратно», — писал Мастерман, который и сам был докой по части рыбной ловли на мушку.

Чтобы командовать мини-армией несуществующих людей, требовалось повышенное внимание к подробностям. «Чрезвычайно трудно было, — пишет Монтегю, — держать в памяти все особенности и обстоятельства жизни каждого из множества абсолютно вымышленных вспомогательных агентов». Эти воображаемые лица должны были подвергаться всем превратностям обычной жизни, должны были болеть, праздновать дни рождения, время от времени «садиться на мель». Они не должны были противоречить сами себе в поведении, пристрастиях и эмоциях. Как выразился Монтегю, вымышленный агент «никогда не должен выбиваться из роли». Многочисленная фальшивая агентура позволила британской разведке постоянно снабжать немцев неправдами и полуправдами и убедить абвер в существовании широкой и эффективной шпионской сети в Британии — сети, которой не было и в помине.

Но чтобы создать личность, которая подходила бы к трупу, лежавшему в сент-панкрасском морге, нужны были еще большие усилия воображения. В романе Мастермана «Дело четырех друзей» сыщик Эрнест Брендель замечает, что ключ к успешной детективной работе — предвидение действий преступника: «Расшифровать преступление до того, как оно совершено, предвидеть способ его организации, а затем предотвратить! Вот это — действительно триумф». Чамли и Монтегю с помощью Мастермана предстояло проложить путеводные нити к жизни, которая не была прожита, и устроить мертвецу новую смерть.

До сих пор все фиктивные агенты, изобретенные «группой XX», сообщались со своими немецкими кураторами (точнее, за них с ними сообщались другие) посредством радиограмм и писем в их адрес, но немцы, естественно, никогда этих агентов не видели. Однако в случае операции «Фарш» фальшивый персонаж мог «говорить» только одеждой, в которую был облачен, содержимым карманов и, самое важное, письмами, которые он имел при себе. Немцы должны были обнаружить у него не только официальные машинописные послания, составляющие ядро дезинформации, но и личные письма, написанные от руки и создающие представление о его личности. «Чем более реальным удалось бы его сделать, тем убедительнее выглядело бы все в целом», — рассуждал Монтегю; ведь «немцы наверняка должны были дотошно исследовать все подробности».

Юэн Монтегю за работой в комнате № 13, ок. 1943 г.

Тексты, предназначенные немцам, должны были выглядеть естественно, но при этом быть читаемыми. «Не расплывутся ли чернила на рукописных посланиях и подписи на машинописных?» — тревожился Монтегю. Можно было использовать специальные водостойкие чернила, но это было бы «саморазоблачительно». Они обратились к специалистам из МИ-5, и те проделали многочисленные эксперименты с разными сортами чернил и типами пишущих машинок. Тексты погружались в морскую воду на то или иное время, результаты изучались. Они внушали оптимизм: «Многие сорта чернил в свеженаписанных письмах расплывались, как только бумага намокала. С другой стороны, многие другие вполне обычные сорта, если дать чернилам полностью высохнуть, хорошо выдерживали намокание даже при непосредственном погружении в воду. Если же документ лежит в конверте или бумажнике, который, в свою очередь, находится в кармане, то полностью высохшие чернила некоторых вполне обычных сортов часто позволяют прочесть текст после поразительно долгого пребывания в воде — вполне достаточного для наших целей».

Придать обману окончательную форму можно было позднее; прежде всего Монтегю и Чамли должны были сотворить правдоподобного курьера.

Не случайно оба они были заядлыми читателями романов. Почти все величайшие авторы шпионских историй до обращения к писательству работали в разведке. Сомерсет Моэм, Джон Бакан, Ян Флеминг, Грэм Грин, Джон Ле Карре — все они знали мир шпионажа не понаслышке. Ведь задача шпиона не так уж сильно отличается от задачи романиста: сотворить воображаемый, но правдоподобный мир, а затем завлечь в него других словами и выдумкой.

Словно конструируя персонаж романа, Монтегю и Чамли с помощью Джоан Сондерс из подразделения 17М взялись за создание личности, которую можно было бы вселить в имеющееся у них мертвое тело. Час за часом в подвале Адмиралтейства они обсуждали и обтачивали этот вымышленный образ, его симпатии и антипатии, привычки и хобби, таланты и слабости. Вечерами они продолжали эту странную работу по сотворению человека из ничего, сидя в расположенном в Сохо очаровательном клубе «Горгулья», членом которого был Монтегю. Проекту были присущи все возможности и все ловушки писательства: если изобразить человека слишком яркими красками или допустить непоследовательность, немцы, конечно, поймут, что их дурят. Однако если удастся убедить противника, что это действительно британский офицер, то вполне возможно, что немецкое командование серьезно отнесется к найденным при нем документам. Под конец Монтегю и Чамли сами почти поверили в существование этого человека. «Мы говорили и говорили о нем, пока не почувствовали, что это наш старый друг, — писал Монтегю. — Он стал для нас совершенно реальным». Они придумали ему второе (среднее) имя и место рождения, сделали его курильщиком. Они наделили его родным городом, воинским званием, подразделением, любовью к рыбалке. У этого человека будут часы, банковский счет, адвокат, запонки. У него будет все, чего не имел в своей горемычной жизни Глиндур Майкл: заботливая семья, деньги, друзья, любовь.

Но прежде всего ему необходимы были имя, фамилия и, самое важное, военная форма. Вначале предполагали сделать умершего армейским офицером, везущим важное донесение высокому начальству в Северную Африку. Армейский офицер мог быть одет не в парадную форму, подогнанную по фигуре, а в обычное полевое обмундирование. Армейские офицеры в поездках за пределами Англии не имели при себе удостоверений личности с фотографиями — поэтому отпадала необходимость фотографировать Глиндура Майкла для фальшивого удостоверения. Однако глава военной разведки указал на то, что если курьер будет армейским офицером, то о нахождении тела должны будут доложить военному атташе в Мадриде, а тот передаст информацию в Лондон, что увеличит количество людей, осведомленных о случившемся, и повысит вероятность утечки.

Поскольку идея зародилась в военно-морской разведке, разумнее было сделать курьера морским офицером и тем самым оставить секрет внутри военно-морского ведомства. Однако офицер флота вряд ли мог везти документы, касающиеся планируемого вторжения, и такие офицеры всегда путешествовали в полной военно-морской парадной форме с галунами и нарукавными знаками различия. Идея снятия с трупа мерки портным была слишком омерзительной и слишком опасной, чтобы рассматривать ее всерьез. В британской секретной службе работали люди разных профессий, с разными талантами, но мужских портных, имеющих опыт обслуживания мертвецов, в ней не было.

После долгих обсуждений решили, что труп будет одет в форму офицера морской пехоты. Морские пехотинцы всегда путешествовали в полевой форме: берет или фуражка, куртка и брюки защитного цвета, гетры, ботинки. Форма выдавалась им в готовом виде, стандартных размеров.

Поскольку морские пехотинцы, в отличие от армейских офицеров, в поездках должны были иметь удостоверения с фотографиями, нужно было изготовить поддельное удостоверение. Это создавало дополнительную проблему. В отличие от тысяч и тысяч офицеров британской армии число офицеров морской пехоты было сравнительно небольшим, и их имена значились в списке офицерского состава ВМС, экземпляром которого немецкая разведка, конечно же, располагала. Один из этих морских пехотинцев должен был «одолжить» свое имя мертвецу.

Проглядывая список, Монтегю обратил внимание на большое количество офицеров по фамилии Мартин. Как минимум девять из них служили в морской пехоте: восемь лейтенантов и один капитан, которого в 1941 году сделали исполняющим обязанности майора. Доставку важных документов могли поручить только офицеру достаточно высокого звания — и вот капитан Уильям Хайнд Норри Мартин, сам не зная того, был вовлечен в операцию. Подлинный Норри Мартин начал служить в 1937 году и стал одним из лучших пилотов британской морской авиации. В 1943 году он инструктировал американских летчиков на базе Куонсет-Пойнт, штат Род-Айленд, и потому вряд ли мог узнать, как используется его имя. По чистому совпадению реальный Мартин ранее служил на авианосце «Гермес», потопленном японцами в апреле 1942 года; тогда погибло более 300 человек. Было решено опубликовать в британской печати некролог, посвященный фальшивому Уильяму Мартину: немцы должны были подумать, что речь идет о найденном ими мертвеце с документами, а друзья и соратники подлинного майора Мартина — предположить, что, скорее всего, он утонул вместе с «Гермесом», просто его смерть была подтверждена с опозданием.

Адмиралтейство в обычном порядке выпустило на имя капитана Уильяма («Билла») Мартина удостоверение личности под номером 148228. Мартина сделали на четыре года моложе Глиндура Майкла, но в качестве места рождения был выбран Кардифф, расположенный всего в 10 милях от Абербаргойда, где родился Майкл. Согласно удостоверению, Мартин служил в британских силах, предназначенных для совместных операций армии и флота, которыми командовал Луис Маунтбеттен. Поскольку удостоверение было подозрительно новеньким, в порядке предосторожности в него вписали: «Выдано взамен утерянного № 09650». Это был номер удостоверения самого Монтегю, так что всякий, кто взялся бы исследовать личность несуществующего офицера с фальшивым удостоверением, в конце концов вышел бы на Монтегю. Потеря удостоверения в Британии военных лет была делом серьезным; в случае Билла Мартина эта потеря не только объясняла новизну удостоверения, но и в какой-то степени характеризовала его как человека: с ним постоянно что-то случалось. Монтегю расписался в удостоверении, и это был первый случай из многих, когда он играл роль Билла Мартина.

Необходимо было еще наклеить на удостоверение фотографию. У Глиндура Майкла никогда не было ни паспорта, ни какого-либо иного удостоверения с фотоснимком, и попытаться получить его недавнюю фотографию, даже если она существовала, означало вступить в контакт с родными Майкла. Монтегю и Чамли отправились в сент-панкрасский морг с фотоаппаратом и рулеткой. Пока Чамли снимал с Глиндура мерку для униформы и ботинок морского пехотинца, Монтегю готовил его для фотосъемки. Они впервые тогда увидели умершего: лицо его было худым и болезненным, нисколько не похожим на лицо бравого молодого военного, который рисовался им в воображении. Однако, как заметил Монтегю, «он ведь и не обязан выглядеть как боевой офицер — он же штабной». Штабные офицеры редко отличались впечатляющими физическими данными.

Не исключено, что это вообще был первый раз, когда Глиндура Майкла фотографировали. Так или иначе, мрачная фотосессия завершилась «полным провалом». Всего за несколько дней хранения в холодильнике глаза трупа заметно ввалились, лицевые мышцы одрябли. Нет никакой возможности сфотографировать мертвое лицо так, чтобы оно не выглядело абсолютно, недвусмысленно мертвым. К тому же Майкл еще при жизни был истощен. С каждым днем тело в сент-панкрасском морге выглядело еще немного мертвее. Под каким углом и при каком освещении ни снимали умершего, новонареченный Уильям Мартин наотрез отказывался оживать под объективом.

И у себя на службе, и на улицах Монтегю и Чамли после этого стали исподтишка присматриваться к лицам знакомых и незнакомых, надеясь увидеть человека, который мог бы сойти за Билла Мартина. У Глиндура Майкла было непримечательное лицо, волосы уже начали седеть и редеть на лбу. Внешность у него, размышлял Монтегю, была «не такая, чтобы он выделялся в толпе». Но найти того, кто даже отдаленно был бы на него похож, оказалось необычайно трудным делом.

Пока Монтегю искал подходящую физиономию, «невежливо разглядывая всякого, с кем мы встречались», Чамли озаботился покупкой одежды. Глиндур Майкл был высок и худ, «почти такого же телосложения», как сам Чамли. Первым делом Чамли приобрел подтяжки, гетры и стандартные военные ботинки 47-го размера. Затем, получив разрешение от полковника морской пехоты Невилла, он пришел в военное ателье фирмы «Гивз» на Пикадилли купить якобы для себя боевое обмундирование морского пехотинца с соответствующими знаками различия, с эмблемами морской пехоты и сил, предназначенных для совместных операций. В комплект входили плащ и берет. Одежду надо было сделать ношеной, так что Чамли облачился в купленную униформу и носил ее каждый день в течение трех месяцев.

Белье было более щекотливой проблемой. Со своим бельем Чамли, понятное дело, расставаться не хотел, потому что в Британии военных лет, где многое распределялось по карточкам, раздобыть хорошие кальсоны было нелегко. Посоветовались с Джоном Мастерманом, оксфордским ученым и председателем комитета «Двадцать», и тот предложил «научное» решение, которое к тому же принесло ему личное удовлетворение. «Вопрос о приобретении белья, представлявший трудность ввиду карточной системы, — писал Мастерман, — был снят благодаря принесенному в дар теплому белью из гардероба покойного ректора оксфордского Нью-колледжа». На майора Мартина предстояло надеть фланелевую майку и кальсоны, принадлежавшие не кому иному, как Г. Л. А. Фишеру, видному оксфордскому историку, бывшему председателю Совета по образованию в кабинете Ллойд-Джорджа. В 1920-х годах и Джон Мастерман, и Герберт Фишер преподавали историю в Оксфорде, и между ними развернулась долгая и яростная академическая распря. Фишер был фигурой важной, степенной, величественной; по словам одного коллеги, он управлял Нью-колледжем «как одним громадным мавзолеем». Мастерман считал его напыщенным занудой. Фишер погиб, сбитый грузовиком, будучи председателем трибунала, который рассматривал дела об отказе от воинской службы по религиозным или политическим соображениям. Некрологи торжественно отдали дань его интеллектуальным и научным достижениям, и это уязвило Мастермана. Надеть белье выдающегося человека на мертвеца, которого собирались сплавить по волнам в руки к немцам, — это была как раз такая шутка, какая отвечала его странноватому чувству юмора. Мастерман пишет, что белье было принесено «в дар»; больше похоже на правду, что он просто-напросто «мобилизовал» подштанники покойного профессора на военную службу.

Монтегю и Чамли, каждый по-своему, входили в образ Билла Мартина. Монтегю освоил его подпись. Чамли носил его одежду. Мало-помалу вырисовывалась личность майора Мартина, характер, о котором можно будет судить по содержимому его бумажника, карманов и чемоданчика. Было решено изобразить Мартина обожаемым сыном довольно обеспеченного семейства из Уэльса (валлийское происхождение стало практически единственной чертой, указывающей на подлинную личность Глиндура Майкла). Мартина сделали католиком. Считалось, что в католических странах по религиозным соображениям не столь охотно решаются на хирургическое вскрытие трупа, и возникла мысль, что общность религии будет в данном случае способствовать этому традиционному нежеланию.

Уильям Мартин, которого они изобрели, был умным, даже «блестящим» молодым человеком, трудолюбивым, но забывчивым и любителем широких жестов. Он был не прочь хорошо провести время, не упускал случая пойти в театр или на танцы и тратил больше, чем зарабатывал, полагаясь на денежную помощь отца. Его мать Антония умерла несколькими годами раньше. Они все детальнее прорисовывали его прошлое. Учился Мартин в хорошей частной школе, затем в университете. Он тайком занимался писательством, и у него неплохо получалось, хотя он ничего не опубликовал. После университета он вернулся домой писать, слушать музыку и рыбачить. В нем была некая склонность к уединению. Когда началась война, он поступил в морскую пехоту, но ему пришлось заниматься штабной кабинетной работой, которую он не любил. Стремясь к «более активной и опасной деятельности», он перешел в «коммандос» и отличился по технической части, главным образом в области механики десантных плавучих средств. Он предсказал, что высадка в Дьепе окончится неудачей, и оказался прав. Мартин, заключили Монтегю и Чамли, был «превосходный парень», романтичный и храбрый, но при этом несколько безответственный, непунктуальный и склонный к мотовству.

Перевод:

Ллойдс-банк лимитед

Головной офис.

Лондон, Е. С. 3.

14 апреля 1943 г.

ЛИЧНО

Майору Королевской морской пехоты У. Мартину

Клуб армии и флота,

Пэлл-Мэлл,

Лондон, S. W. 1.

Уважаемый сэр!

Согласно имеющимся у меня сведениям, несмотря на неоднократные письменные напоминания, превышение Вами кредита в размере 79 фунтов 19 шиллингов 2 пенсов по-прежнему имеет место.

В сложившейся ситуации извещаю Вас о том, что, если эта сумма с добавлением пени в размере 4 процентов вплоть до даты платежа не будет в самое ближайшее время уплачена, мы будем вынуждены принять необходимые меры для защиты наших интересов.

Искренне Ваш Э. У. Джоунз, общий генеральный менеджер.

Источником первого свидетельства о характере Мартина стал его банковский менеджер. Монтегю обратился к Эрнесту Уитли Джоунзу, генеральному менеджеру Ллойдс-банка, и спросил его, не согласится ли он написать рассерженное письмо по поводу несуществующего превышения кредита несуществующим клиентом (в анналах британского банковского дела эта просьба, безусловно, уникальна). Уитли Джоунз был, вполне естественно, человеком осторожным. Он указал, что генеральный менеджер головного банковского офиса такими мелкими вопросами, как правило, не занимается. Но когда Монтегю объяснил ему, что не хотел бы «посвящать в это дело» кого-либо еще, менеджер уступил. Такое письмо, сказал он, «иногда может быть послано из головного офиса», особенно «если генеральный менеджер знаком с отцом молодого клиента, чью расточительность необходимо обуздать, и если при этом отец не хочет упрекать сына лично».

Это требовательное письмо было адресовано майору Мартину в Клуб армии и флота на Пэлл-Мэлл. Было решено, что именно там Мартин будет проживать, приезжая в столицу. Чамли получил счет этого клуба, выписанный на имя майора Мартина.

Вообразив себе отца Мартина, Монтегю и Чамли решили, что этот обеспокоенный родитель заслуживает более заметной роли в разворачивающейся драме. Итак, на сцену выходит Джон С. Мартин, отец семейства, «папаша старой закалки», как выразился Монтегю, который, вполне возможно, скопировал его со своего собственного отца, человека отнюдь не бессердечного, но строгого и чопорного. Письмо как таковое написал, вероятно, Сирил Миллз, сотрудник МИ-5. Сын циркового импресарио Бертрама Миллза, Сирил в 1938 году после смерти отца унаследовал цирковой бизнес, а теперь был одним из ключевых членов «группы XX». Уж он-то знал, как произвести впечатление. Письмо было «подлинным шедевром»: полное педантизма и напыщенности, оно рисовало образ типичного отца семейства, чья молодость пришлась на эпоху короля Эдуарда.

Тел. № 98

Отель «Черный лев».

Молд

Сев. Уэльс

13 апреля 1943 г.

Мой дорогой Уильям!

Не могу сказать, что этот отель остался таким же комфортабельным, каким я его помню по довоенным дням. Я остановился, однако, именно в нем, иначе мне пришлось бы еще раз навязать свое присутствие твоей тете, чья малочисленная ныне прислуга и строгость по части экономии топлива (должен согласиться, необходимая в военное время) сделали дом почти непригодным для проживания гостей, по крайней мере моего возраста. Я предполагаю быть в Лондоне 20 и 21 апреля, и тогда мы, несомненно, сможем повидаться. Прилагаю копию письма о твоих делах, которое я написал Гуоткину из «Маккенны и КО». Там ты прочтешь, что я пригласил его на ланч в «Карлтон Грилл» (они, я полагаю, еще работают) 21-го, в среду, без четверти час. Буду рад, если ты сможешь к нам присоединиться. Помни, однако, что ждать с ланчем ради тебя мы не будем, поэтому надеюсь, что если ты найдешь возможность прийти, то постараешься не опаздывать.

Твоя кузина Присцилла просила передать тебе поклон. Она повзрослела и стала разумной девушкой, хотя не могу сказать, что работа в Сельскохозяйственной армии улучшила ее внешность. В этом отношении, боюсь, она пошла скорее по отцовской линии.

С любовью, твой отец.

Чамли и Монтегю уже вошли во вкус и резвились вовсю, изощряясь в изобретательности, в прорисовке деталей, в поворотах сюжета: раздраженный папаша, нехотя улаживающий денежные дела сына, недовольный сестрой, которая хозяйничает в семейном доме, и вынужденный из-за этого остановиться во второразрядном отеле; кузина Присцилла, неглупая, но толстоватая и, можно предположить, чуточку влюбленная в старшего кузена Билла; упоминания о лишениях военного времени с его карточной системой; живописная клякса на первой странице. В каждом слове поддельных документов сквозило едкое чувство юмора, присущее Монтегю.

Пока набрасывались общие контуры жизни Мартина, Чамли занялся сбором мелких вещиц, какие могли находиться в карманах и бумажнике у офицера военного времени. Маловажные сами по себе, они были существенны для общей картины. На современном шпионском жаргоне это называется «карманный мусор»: всякая мелочевка, которая накапливается у каждого и может говорить о том, что это за человек и где он побывал. «Карманный мусор» Мартина включал в себя «книжечку» почтовых марок (две были оторваны), серебряный крестик на цепочке, медальон с ликом святого Христофора, огрызок карандаша, ключи, пачку сигарет «Плейерз нэйви кат» (их традиционно курили на флоте), спички и использованный двухпенсовый автобусный билет. В бумажник ему положили пропуск в штаб-квартиру «Совместных операций», который был просрочен, что лишний раз свидетельствовало о его беспечности в вопросах безопасности. Сотрудники подразделения 17М, которые все были в курсе операции, добавляли свои собственные штрихи. Долго обсуждали, какой именно ночной клуб Билл облюбовал. Марджери Боксалл, секретарша Монтегю, раздобыла приглашение в «Кабаре» — модный лондонский ночной клуб. Оно должно было свидетельствовать о пристрастии Мартина к веселому времяпрепровождению. Возник, кроме того, оторванный клочок письма, отправленного Биллу с некоего адреса в Пертшире, с обрывками каких-то романтических сплетен: «…в последний момент — и это было тем более обидно, что раньше он с ней практически не встречался. И все же, как я ему тогда сказал…» По почерку узнается рука Джона Мастермана.

К подтяжкам, на которых должны были держаться брюки мертвеца, прикрепили два личных знака, где было напечатано: «Майор У. Мартин, К. М. П., P/К» (Королевская морская пехота, римский католик). Счет за рубашки от ателье Гивза, по которому было уплачено наличными, хорошенько помяли прежде чем засунуть в карман. В последнее путешествие Билл Мартин должен был взять с собой деньги: одну пятифунтовую бумажку, три фунтовые и немного мелочи. Номера банкнот были тщательно переписаны. Во всех случаях, когда деньги могли попасть в руки противника или быть получены от него, за ними внимательно следили, рассчитывая, что их маршрут может указать на что-либо существенное. Если деньги Мартина после того, как тело окажется в Испании, пропадут, это, по крайней мере, будет означать, что кто-то рылся в карманах трупа.

Старались ничего не оставлять на волю случая. Все, что на труп будет надето, и все, что при нем будет находиться, кропотливо проверяли, соображая, какие штрихи это добавит к истории, и предполагая, что немцы будут «всеми силами искать подвохи в том, что найдут при майоре Мартине». И все-таки чего-то в жизни Мартина недоставало. Чего именно, указала Джоан Сондерс: личной жизни. Билл Мартин должен влюбиться. «Мы решили перед самой отправкой Билла Мартина за границу организовать его „помолвку“ с какой-нибудь девушкой», — писал Монтегю. Несмотря на небрежное «какой-нибудь», Монтегю уже твердо знал, с какой именно.