24 А потом?

24

А потом?

Через три недели после вторжения на Сицилию лейтенант Билл Джуэлл снова встретился с Розмари Галлоуэй в Алжире. Они немедленно обручились. Затем Розмари продолжала службу в штаб-квартире союзных войск — теперь уже в Италии, а Джуэлл продолжал нападать на вражеские суда в Средиземном море, в Восточной Атлантике и в Норвежском море. Во время высадки в Нормандии в июне 1944 года «Сераф» опять направлял движение десантных судов. В том же месяце Билл Джуэлл и Розмари сочетались браком в Пиннере. Они оставались вместе и были «абсолютно преданы друг другу» в течение последующих пятидесяти трех лет. Джуэлл получил крест «За отличную службу», стал кавалером ордена Британской империи, американцы наградили его орденом «Легион почета» за участие в операции «Хаски», французы — Военным крестом. Он дослужился до капитана, командовавшего подводной флотилией, и умер в 2004 году в возрасте девяноста лет.

Подводная лодка «Сераф» тоже продолжала нести активную службу. На память о ее роли в подготовке к вторжению в Северную Африку к двери гальюна была прикреплена латунная табличка: «Здесь восседал генерал Марк Уэйн Кларк, заместитель главнокомандующего силами в Северной Африке». Субмарина действовала как тренировочное судно в заливе Холи-Лох в устье Клайда, откуда в 1943 году она отправилась в плавание к Уэльве. Она была выведена из действующего флота в 1963 году, через двадцать один год — день в день — после своего спуска на воду, и в конце концов ее пустили на слом в Бритон-Ферри в Южном Уэльсе — недалеко от места рождения Глиндура Майкла. Боевая рубка, носовой торпедопогрузочный люк и перископ лодки были сохранены и составили часть мемориала в память об англо-американском военном сотрудничестве в годы Второй мировой, созданного в американском военном учебном заведении «Ситадел» в Южной Каролине. Над мемориалом вместе реют американский и британский флаги, и это единственное место в Америке, где разрешено поднимать британский военно-морской флаг.

Лейтенант Дэвид Скотт, служивший на «Серафе», дочитал «Войну и мир» незадолго до конца войны. Он служил на десяти подводных лодках как в военное, так и в мирное время, командовал пятью из них и в 1971 году стал контр-адмиралом.

Деррик Левертон провоевал всю итальянскую кампанию, был отмечен в донесениях, принял командование над своим артиллерийским полком, а затем вернулся в Великобританию трудиться на своем законном месте рядом с братом Айвором в семейном похоронном бизнесе. Айвор Левертон при случае был не прочь похвастаться, что «сыграл свою малюсенькую роль в окончании войны». Поддразнивая Дрика, он говорил, что спас ему жизнь: мол, брат потому остался жив на сицилийском берегу, что он, Айвор, однажды глухой ночью отвез труп в Хэкни. Он чувствовал, что на свой скромный лад «оправдан» ролью, которую сыграл. От Айвора бизнес перешел к его сыновьям, которые затем передали его восьмому поколению похоронных агентов.

Полковник Билл Дарби, командовавший американским подразделением «Рейнджерс», был убит в Северной Италии за два дня до окончательной капитуляции немецких войск на полуострове. Когда Дарби отдавал приказы о том, как отрезать немцам путь к отступлению, около его командного пункта взорвался 88-миллиметровый снаряд. Дарби погиб на месте. Ему было тридцать четыре года. Дарби не смог отказаться от звания бригадного генерала, которое было присвоено ему посмертно. В фильме 1958 года «Рейнджеры Дарби» его играет Джеймс Гарнер.

После успеха операции «Фарш» и перехода Средиземноморья под контроль союзников Алан Хиллгарт сменил поле деятельности. В конце 1943 года его перевели на Цейлон на должность главы разведки Восточного флота; позднее он возглавил военно-морскую разведку на всем Восточном театре военных действий. Там он «создал разведывательную организацию, которая существенно помогла союзникам в их борьбе на море против Японии», и вновь его советы, касающиеся разведки, шли непосредственно к Черчиллю.

После победы в войне он ушел с военно-морской службы и купил поместье в Ирландии, где насадил лес. «Осматривая свои деревья, он проходил пешком по нескольку миль в день». Кроме того, он культивировал экзотическую человеческую флору, самыми яркими образчиками которой были сомнительный финансист Хуан Марш, помогавший подкупать испанских генералов, и Уинстон Черчилль. Благодаря ряду подозрительных финансовых операций богатство Марша и его нехорошая слава росли параллельно; в 1952 году он стал седьмым в списке богачей мира. В свое время Хиллгарт назвал Хуана Марша «самым беспринципным человеком в Испании», но его собственные принципы не помешали ему стать директором «Гельвеции» — подставной финансовой компании Марша в Лондоне. Высказывалось мнение, что Хиллгарт и МИ-6, возможно, помогли Маршу придать его бизнесу мало-мальски пристойный вид, расплачиваясь за его участие в подвигах «кавалерии святого Георгия». Марш погиб в автокатастрофе под Мадридом в 1962 году.

Блюдя деловые интересы Марша, Хиллгарт вместе с тем продолжал действовать как неофициальный советник Черчилля по разведывательным делам. Между концом войны и возвращением Черчилля на Даунинг-стрит в 1951 году Хиллгарт регулярно встречался с бывшим и будущим премьером в его загородной резиденции Чартуэлл, в его лондонской квартире на Гайд-парк-Гейт и в Швейцарии. Черпая сведения из своих разведывательных и дипломатических источников, Хиллгарт информировал Черчилля насчет испанских дел, американских планов атомной войны и, прежде всего, угрозы со стороны советского шпионажа в Великобритании, о котором он говорил как о «бесшумной хладнокровной войне умов, скрывающихся за кулисами». Советские шифры, предупреждал Хиллгарт, раскрыть будет куда труднее, чем код немецкой «Энигмы»: «Русские умнее, чем немцы». Замаскированная кодовым именем Стерди тайная переписка Хиллгарта с Черчиллем, находившимся в оппозиции, продолжалась шесть лет и сыграла ключевую роль в формировании позиции Черчилля в начальный период холодной войны.

Через несколько лет после завершения войны Хиллгарт получил письмо от Эдгара Зандерса, его товарища по неудачной экспедиции в Сакамбаю, ставшее своего рода постскриптумом к этому фиаско. Зандерс писал, что американский инженер Джулиус Нольте, пока все рыли огромную яму, нашел-таки вход в пещеру с сокровищами, но не поделился этим открытием с остальными. В 1938 году Нольте вернулся в Сакамбаю с группой американских исследователей и мощной землеройной техникой, извлек из пещеры золота на 8 миллионов долларов и вернулся в Калифорнию, где выстроил себе замок. «Таков конец истории о сокровищах Сакамбаи», — писал Зандерс, который побывал у Нольте и безуспешно пытался выжать из него хоть какие-то деньги. «Сумасшедший Нольте богат, а мы с Вами бедны — я, по крайней мере, уж точно. Черт! Выпьем еще по одной».

Хиллгарт понятия не имел, можно ли верить хоть слову из написанного Зандерсом. Он давно уже понял, что не следует верить тому, что люди пишут в письмах.

Алан Хиллгарт оставался близким другом Черчилля, принял католицизм, ни разу не проронил ни слова по поводу своей секретной деятельности в годы войны и после нее и умер в 1978 году в Илланнане в ирландском графстве Типперери, окруженный тайной и деревьями.

Дон Гомес-Беар был удостоен звания кавалера ордена Британской империи, хотя за что именно — никто никогда толком не объяснил. Пенсионные годы он провел в Севилье и Мадриде, играя в бридж и гольф. Когда один британский журналист спросил его, что он делал во время войны, он с изысканной вежливостью ответил: «Мне очень жаль, но есть темы, которые я обсуждать не имею возможности».

16 декабря 1947 года сэр Бернард Спилсбери, светило судебной медицины, поужинал в одиночестве в клубе «Джуниор Карлтон», затем отправился в свой кабинет в лондонском Университетском колледже, запер за собой дверь, открыл кран бунзеновской горелки и покончил с собой, отравившись газом. В последние годы ему все яснее становилось, что его ум притупляется; он начал делать ошибки, а ошибок сэр Бернард не терпел. Ученый, исследовавший, объяснивший и каталогизировавший многие тысячи смертей, не оставил записки, которая объяснила бы его собственную смерть. Его друг Бентли Перчас, коронер, произвел вскрытие тела Спилсбери и констатировал самоубийство: «Его разум был не таким, как в прежние годы».

Жизнерадостный коронер в 1949 году стал командором Ордена Британской империи, а в 1958 году он был удостоен рыцарского звания. В следующем году Перчас вышел на пенсию, после чего только и делал, что выращивал свиней да слушал оперы Гилберта и Салливана. Писать мемуары он не хотел: «Всякий раз, когда я что-нибудь рассказываю, мне кажется, что я начинаю греметь костями скелета у кого-нибудь в шкафу». Это в полной мере относилось к его роли в операции «Фарш». Сэр Бентли Перчас умер в 1961 году после того, как упал с крыши, где чинил телеантенну. Весьма характерно, что сэр Бентли, проведя около 20 тысяч посмертных дознаний, оставил после себя маленькую посмертную тайну: коронер, занимавшийся его случаем, не смог установить, когда произошел сердечный приступ, от которого он умер: до или после падения с крыши.

Адольф Клаус, шпион из Уэльвы, тоже не хотел рассказывать, что он делал в военные годы, — правда, по несколько иным причинам. В конце войны воздаяние немцам, занимавшимся шпионажем, распределялось неравномерно. Луис Клаус был обвинен в шпионаже, поскольку его рыболовные суда использовались для слежения за кораблями союзников, и провел два безотрадных года под домашним арестом в деревушке Кальдес-де-Малавелла в Северо-Восточной Испании. Дон Адольфо, игравший в абвере намного более важную роль, никакого наказания не понес. «Его жена была дочерью влиятельного испанского генерала. И это его защитило». Клаус вернулся к коллекционированию бабочек и конструированию стульев, которые разваливались, если на них сядешь. Годы спустя, когда правда об операции «Фарш» начала выходить наружу, он, как истый супершпион, изобрел новую версию реальности. Его сын и сейчас настойчиво утверждает: «Он с самого начала не верил этим бумагам, потому что они слишком уж легко попали к нему в руки. Он сразу распознал обман и предупредил вышестоящих в Берлине и Мадриде, но они ему не поверили. Он считал берлинских начальников никчемными людьми, неспособными понять, что их дурачат». Густав Ляйснер, он же Ленц, возглавлявший мадридское отделение абвера, был более честен и признал поражение. В 1946 году его арестовали и допросили американцы, но затем ему разрешили вернуться в Испанию. Десять лет спустя, когда ему убедительно объяснили, что именно совершила британская разведка, он «признал такую возможность, протянув: „Sch?n![17] Ну, если так, я должен искренне их поздравить… Снимаю шляпу“».

Карл Эрих Куленталь, главная движущая сила абвера в Испании, был слишком занят спасением своей шкуры, чтобы заботиться о сохранении лица или признавать ошибки.

Когда здание нацистской власти рухнуло, Хуан Пухоль (куленталевский агент Арабель, он же британский агент Гарбо) продолжал изливать в письмах к своему немецкому куратору неиссякаемый поток нацистской риторики. На письмо Куленталя с выражением скорби по поводу «героической смерти нашего любимого фюрера» агент Гарбо ответил в своем обычном высокопарном стиле: «Весть о смерти дорогого вождя пошатнула нашу глубокую веру в судьбу, которая ждет нашу несчастную Европу, но его дела и повесть о его самопожертвовании спасут мир… благородная борьба, которую он начал, чтобы спасти всех нас от хаотического варварства, будет продолжена».

Куленталь сообщил своему звездному агенту, что намерен скрываться. Теперь их роли диаметрально переменились. «Если Вам будет грозить какая-либо опасность, дайте мне знать, — писал ему Пухоль. — Без колебаний извещайте меня обо всех Ваших трудностях. Сожалею лишь о том, что не нахожусь рядом с Вами, чтобы оказать Вам реальную помощь. Наша борьба на нынешней стадии не окончится. Мы вступаем во всемирную гражданскую войну, которая завершится распадом враждебных нам держав». Все это составляло часть изощренной игры, целью которой было выяснить, собираются ли уцелевшие сотрудники немецких разведывательных служб создать после войны некую подпольную нацистскую сеть. После поражения немцев Куленталь бежал из Мадрида, тщательно уничтожив документы абвера, и под вымышленным именем укрылся в Авиле к западу от столицы. Британская МИ-5 послала Пухоля, чтобы тот нашел его и выяснил, что собирается дальше делать человек, который был гордостью мадридского абвера. Пухоль отыскал Куленталя в Авиле и постучался в его дверь. «Куленталь, вводя Гарбо в свою гостиную, был переполнен чувствами». Они проговорили три часа, в течение которых Пухоль усердно притворялся нацистом-фанатиком. «Куленталь не оставил у него сомнений в том, что не только по-прежнему верит в подлинность Гарбо, но и смотрит на него как на супермена».

Пухоль, как сообщил ему Куленталь, был за заслуги перед Третьим рейхом награжден Железным крестом; Гитлер якобы «лично распорядился о присуждении ордена. Но, к сожалению, документ, удостоверяющий это награждение, не успел попасть в Мадрид до краха Германии». Впрочем, как говорится, главное — не подарок, а хорошее отношение. О себе Куленталь сказал, что ему просто необходимо бежать из Испании, а о возвращении в Германию ему нечего и думать: там его непременно арестуют. Пухоль дал Куленталю указание «терпеливо ждать в своем убежище, пока Гарбо не разработает план его побега». Пухоль говорил со своим бывшим руководителем начальственным тоном: «Ему, если он хочет спастись, надо будет выполнять все распоряжения от „а“ до „я“… Куленталь пообещал». Испанец сказал, что намерен уехать в Южную Америку через Португалию, и торжественно поклялся возобновить работу для Германии, если абвер будет когда-либо восстановлен. На вопрос Куленталя, как он собирается выбраться из страны, Пухоль ответил честно и коротко: «Нелегально».

В МИ-5 заключили, что Куленталь не представляет угрозы для послевоенного мира. Бывший высокопоставленный сотрудник абвера терпеливо, несмотря на свой параноидальный страх, ждал распоряжений от бывшего подчиненного — но не дождался. Подобно Клаусу, он впоследствии постарался навести на свое прошлое глянец. По его словам, он потому остался в Испании, что в этой стране «перемешались многие национальности, в ней царит атмосфера терпимости и понимания человеческой натуры». На самом деле он шевельнуться не мог от ужаса и все ждал весточки от своего агента, который так блистательно его надул. Эллен, жена Куленталя, была наследницей немецкой компании «Динц», торговавшей одеждой, и до 1939 года Карл Эрих работал в фирме тестя. В конце войны здание фирмы было разбомблено, но теперь бизнес понемногу восстанавливался. В 1950 году пара тихонько вернулась в Германию, поселилась в Кобленце и взяла на себя руководство компанией. Купля-продажа одежды, как выяснилось, удавалась Куленталю куда лучше, чем купля-продажа секретов. Фирма «Динц» процветала. В 1971 году бывший шпион был избран президентом Федеративной ассоциации немецких розничных торговцев текстильными изделиями, в которую входило около 95 процентов фирм, работавших в этой области, с совокупной покупательной способностью примерно в 390 миллиардов немецких марок. Он торжественно открыл первую в Кобленце пешеходную торговую зону. Он произносил длинные скучные речи о налоговой реформе, о развитии бизнеса и о проблемах парковки в его городе. О его прошлом никто у него не допытывался. Более солидного члена немецкого истеблишмента трудно было себе представить: достойный, надежный, предсказуемый человек. Немецкий шпион и текстильный магнат умер в 1975 году, возможно, все еще недоумевая, куда запропастился его звездный агент. Самое интересное, что нашли сказать о нем авторы некролога, — это что «он всегда был корректен в одежде, подавая тем самым пример коллегам».

Судьба Куленталя — еще один прекрасный пример того, что ранее доказали Хуан Пухоль, Алексис фон Рённе и Глиндур Майкл: в одну человеческую жизнь иногда вмещаются как минимум две личности.

Агент Гарбо ушел в тень. Получив от МИ-5 15 тысяч фунтов и став кавалером ордена Британской империи, он переехал в Венесуэлу и канул в безвестность. После того как его нашел историк разведки Руперт Алласон (Найджел Уэст), он ненадолго возник в поле зрения и появился на приеме в Букингемском дворце, где ему официально отдали дань благодарности. Затем он снова пропал. Гарбо хотел быть один. Он умер в Каракасе в 1988 году.

После победы обитатели комнаты № 13, щурясь с непривычки, выбрались на свет божий. Анонимный поэт из подразделения 17М отметил это событие стихотворением, озаглавленным «De Profundis»:[18]

В самых мрачных пещерах столицы,

В темных недрах разведки морской,

Где выдумывались небылицы

Для отправки в простор голубой,

Прекратились труды ужасающие,

И входящих бумаг больше нет,

И, моргая непонимающе,

Троглодиты выходят на свет.

В первом послевоенном году Джин Лесли вышла замуж за гвардейского офицера Уильяма Джерарда Ли, удалого и красивого любителя поло, слывшего к тому же «храбрым охотником». Он тоже участвовал в высадке на Сицилии, а затем «прошел с оружием в руках через всю Италию» и, значит, сам того не ведая, был одним из тех, ради кого осуществлялась операция, где важную роль сыграла его будущая жена. Джерард Ли по прозвищу Джи был смел, справедлив и исключительно корректен, и в чем-то он походил на отважного и обреченного Уильяма Мартина.

Джок Хорсфолл, который вел машину во время памятной ночной поездки в Шотландию, после войны вернулся в автогонки. Он выиграл Гран-при Бельгии, затем занял второе место в гонке на приз Британской империи, состоявшейся на острове Мэн. В 1947 году он поступил в компанию «Астон-Мартин» на должность водителя-испытателя, а в 1949 году принял участие в 24-часовой гонке в Спа, где занял четвертое место из тридцати восьми участников, преодолев 1821 милю со средней скоростью более 73 миль в час. 20 августа 1949 года он вышел на старт международной гонки на приз газеты Daily Express в Силверстоуне. На тринадцатом круге на печально знаменитом «углу Стоу» его машина вылетела с трассы, ударилась о заграждение из тюков соломы и перевернулась. Хорсфолл сломал шею и умер мгновенно. В его память в Силверстоуне каждый год проводится мемориальная гонка на приз Сент-Джона Хорсфолла, в которой могут участвовать только «астон-мартины».

Айвор Монтегю перечислил свои занятия для сборника «Кто есть кто» следующим образом: «мытье посуды, ничегонеделание, сон перед телеэкраном». Это было не совсем точно — по крайней мере, в отношении «ничегонеделания». Ближе к истине была бы «неистовая активность на многих направлениях, явных и тайных». В 1948 году он совместно с Уолтером Мидом написал сценарий фильма «Скотт Антарктический»; он переводил пьесы, романы и фильмы советских авторов нового поколения; он много путешествовал по Европе, Китаю и Монголии; его перу принадлежат полемические брошюры, обличающие капитализм, и книга об Эйнштейне; он выступал в поддержку крикета, Саутгемптонского футбольного клуба и Зоологического общества, но двумя его главными страстями, из-за которых он всю жизнь оставался на подозрении у МИ-5, по-прежнему были коммунизм и настольный теннис. В 1959 году Советский Союз удостоил его Ленинской премии мира.

Айвор Монтегю никогда не был публично разоблачен как агент Интеллигенция. Поток сообщений, прочитанных благодаря проекту «Венона», в 1942 году резко прерывается. Знал ли Монтегю об операции «Фарш» и, если знал, передал ли сведения в Москву, нам никогда не будет известно доподлинно, пока не откроются для исследований архивы советских спецслужб.

Нет сомнений, однако, что Москва знала все об операции «Фарш», причем, весьма вероятно, получила сведения еще до того, как операция была осуществлена. В секретном отчете НКВД, датированном маем 1944 года и озаглавленном «Дезинформация в текущей войне», содержится поразительно детальный рассказ об операции, включающий в себя ее кодовое название, сведения о ее планировании, проведении и успехе. В советском отчете приводится точное содержание писем, правильно названы места в Греции, фигурировавшие как цели планируемых атак, и отмечается, что операцию «несколько осложнило то, что бумаги в итоге попали в [испанский] Генштаб». Автор отчета, кроме того, описал роль Юэна Монтегю в британской разведке и охарактеризовал его положение в комитете «Двадцать»: «Капитан [так в отчете] Монтегю отвечает за распространение дезинформации по разведывательным каналам. Он также занимается исследованием специальных разведданных». У московских руководителей разведки не было сомнений в том, что операция «Фарш» дала результат: «Немецкий Генштаб явно был уверен в подлинности документов как таковых, — говорится в отчете. — Когда [вторжение] началось, выяснилось, что в какой-то мере немецкое и итальянское командование было застигнуто врасплох, войска были плохо подготовлены к отражению атаки».

Большую часть информации об операции «Фарш» сообщил советским органам Антони Блант, сотрудник МИ-5, курировавший нелегальную операцию «XXX» («Триплекс») по извлечению материалов из дипломатической почты представительств нейтральных государств в Лондоне. Блант был завербован НКВД в 1934 году и между 1940 и 1945 годами передал своим советским кураторам огромное количество секретных материалов. Источником дополнительных сведений о сицилийской дезинформации, вероятно, стали два других члена «кембриджской пятерки»: Джон Кернкросс, имевший доступ к расшифрованным в Блетчли-Парке радиоперехватам «Ультра», и Ким Филби, самый знаменитый советский «крот» из всех, который возглавлял Иберийское подразделение контрразведывательного отдела МИ-6. Часть материалов, вошедших в досье советской разведки об операции «Фарш», возможно, была получена от Айвора Монтегю.

МИ-5 и МИ-6 продолжали внимательно следить за ним и Хелл. За координацию отчетов об этом хаотическом деятеле, когда он в 1946 году побывал в Вене, Бухаресте и Будапеште, в определенной мере отвечал Ким Филби. В одном донесении Филби назвал Монтегю «умным и приятным человеком, большим специалистом по пинг-понгу». Почти наверняка Филби знал о Монтегю больше. Советский военно-воздушный атташе в Лондоне полковник Скляров, он же Брион, руководивший шпионской деятельностью Монтегю, покинул Лондон в том же 1946 году. Продолжал ли Айвор Монтегю снабжать Советский Союз разведданными?

Если и продолжал, то твердых доказательств МИ-5 найти не смогла, хотя в 1948 году в одном отчете говорилось:

«Согласно информации из секретных источников, Монтегю недавно имел контакт с советским посольством».

В середине 60-х, когда были расшифрованы данные «Веноны» и агент Интеллигенция был идентифицирован как Айвор Монтегю, с ним все равно ничего нельзя было сделать. Сведения «Веноны» были просто-напросто слишком секретными и ценными, чтобы предавать их гласности в зале суда, и шпионов, которых они разоблачали, невозможно было привлечь к ответственности. Несмотря на бесплодность многолетних попыток установить связь между настольным теннисом и советской разведкой, МИ-5, как оказалось, все это время была права. Монтегю так никогда и не узнал, что его раскрыли, и унес подробности своей роли в качестве агента Интеллигенция с собой в могилу: очередная потаенная двойная жизнь. Айвор Монтегю умер в Уотфорде в 1984 году, оставив после себя кучу советских наград, письма от Троцкого и неопубликованный второй том автобиографии, неискренне озаглавленный «Все без прикрас», где, конечно, ни словом не упоминалось о его секретной деятельности.

Вторая половина жизни Чарльза Чамли была, пожалуй, еще более таинственной, чем первая. Последнее упоминание о нем, сделанное Гаем Лидделом из МИ-5, гласит, что он «воюет с саранчой где-то на Ближнем Востоке». Это характеризовало деятельность Чамли хотя и неполно, но достаточно точно. В 1945 году он вступил в Ближневосточный отряд по борьбе с саранчой, став в нем «главным офицером». Задачей Чамли было преследовать скопления саранчи по всем арабским странам и кормить ее отрубями, смешанными с инсектицидом.

Чарльз Чамли в бедуинском костюме сражается с саранчой на Ближнем Востоке.

Джордж Уолфорд, другой английский борец с саранчой, встретил Чамли в пустыне в 1948 году и отозвался о нем как о человеке одержимом: «Его целью было уничтожить, причем почти любой ценой, всю саранчу в Аравии. Это была невыполнимая задача. Только человек, которому свойственно редкое сочетание терпения, здравого смысла и целеустремленности, мог рассчитывать хоть на какой-то успех». Качества, которые так пригодились Чамли на разведывательной работе в годы Второй мировой, теперь были отданы ведению другой войны. Одевшись по-бедуински, он на целые месяцы исчезал в пустыне. В Йемене он посещал такие глухие деревни, что по его приезде женщины предлагали ему сена покормить его джип. Из Аравии он в 1949 году переместился в Родезию, где действовал Международный совет по контролю за красной саранчой. Чамли, безусловно, был самым решительным образом настроен истребить всю саранчу («Это отвратительные насекомые»). Кроме того, он, безусловно, продолжал работать на британскую секретную службу, используя борьбу с саранчой как прикрытие для иной, тайной работы, хотя в чем она заключалась — неизвестно.

В 1948 году Чамли стал кавалером ордена Британской империи, а через два года подписал пятилетний контракт с Королевскими ВВС, предполагавший «разведывательные обязанности». В декабре 1950 года он уже был в Малайе, где использовал свой «богатый опыт дезинформационной работы» для одурачивания (в координации с МИ-5 и Особой службой) совсем нового для себя противника — повстанцев из Малайской национально-освободительной армии.

В 1952 году Чарльз Чамли ушел из МИ-5. Он поселился на юго-западе Англии, женился и открыл бизнес по продаже техники для садоводов. Обязательство не разглашать государственных тайн, которое он дал, поступая в МИ-5, он рассматривал как клятву на крови и никогда не нарушал ни на йоту. По словам его жены Алисон, «он не желал делиться информацией ни с кем, кому „не полагалось знать“. К своему негодованию, я обнаружила, что это касается и меня». Он по-прежнему любил охотиться на птиц с помощью револьвера, хотя из-за ухудшавшегося зрения это было очень опасно (не для птиц, заметим). «Когда мы ходили стрелять куропаток, он брал с собой револьвер, — вспоминал его друг Джон Оттер. — Я ни разу не видел, чтобы он подстрелил хоть одну». Никто в городке Уэллс в графстве Сомерсет не подозревал, что высокий близорукий вежливый джентльмен, торгующий газонокосилками, в прошлом был офицером секретной службы и стал движущей силой самой дерзкой военной дезинформационной операции. Когда историю «Фарша» наконец обнародовали, он отказался быть идентифицированным и принять какие-либо публичные почести. Чамли умер в июне 1982 года. Он никогда не хотел, чтобы люди знали, кто он такой, и, тем более, чтобы его восхваляли. Даже его могильный камень свидетельствует о тихой сдержанности, о преуменьшении собственной значимости: там стоят только инициалы «ЧЧЧ» (ССС). В письме в Times, написанном после его смерти, Юэн Монтегю привлек внимание к его «неоценимой работе во время войны… работе, которая в силу обстоятельств и присущей ему скромности недостаточно хорошо известна». По замечанию Монтегю, «многие участники высадки на Сицилии обязаны жизнью Чарльзу Чамли».

Юэн Монтегю за его роль в операции «Фарш» был удостоен звания офицера ордена Британской империи. Он вернулся в юриспруденцию, как всегда намеревался, и в 1945 году был назначен начальником юридической службы ВМФ, надзирающим за работой военных трибуналов на Королевском флоте. Он занимал этот пост восемнадцать лет, будучи также судьей в графствах Гэмпшир и Мидлсекс и председательствующим на сессии коронного суда сначала в Девайзесе, а потом в Саутгемптоне. Юэн Монтегю тоже прожил двойную жизнь: наряду с наводящим страх судьей и столпом англо-еврейского сообщества существовал другой Монтегю — бравый офицер разведки военных лет, которому было что рассказать.

На судейском поприще Монтегю проявил себя как человек безупречно честный, но при этом поразительно грубый и почти беспрерывно вовлеченный в те или иные конфликты. Пресса прозвала его «буяном в судейской мантии». В 1957 году в зале суда, где шел процесс над моряком торгового флота, он заявил: «Половина отребья Англии идет в торговый флот, чтобы избежать военной службы». Затем он извинился. Четыре года спустя он сказал в зале, полном членов Ротари-клуба: «Надо, чтобы женщины-полицейские заголяли юным проходимцам задницы и пороли их щетками для волос». Он снова извинился. Когда ход судебного процесса не нравился ему или нагонял на него скуку, он стонал, вздыхал, закатывал глаза и отпускал неуместные шутки. Барристеры часто жаловались на оскорбления с его стороны. Он извинялся — и продолжал в том же духе. Его едкий юмор обычно неправильно понимали; своим саркастическим остроумием он мог сбить спесь с самого заносчивого барристера и часто так и делал. В 1967 году один сутенер подал апелляцию на его обвинительный приговор, аргументируя ее тем, что Монтегю был настолько груб с его адвокатом, что необходим новый суд. Апелляция была отклонена на том основании, что «невежливость, даже вопиющая невежливость, по отношению к адвокату достойна порицания, но не может быть причиной отмены приговора».

Часто он присуждал нарушителей закона к сравнительно мягкому наказанию, основываясь на интуитивном убеждении, что человек искренне хочет исправиться. Интуиция редко его подводила. «Если человеку хоть раз в жизни не улыбнулась удача, то что это за жизнь?» Но к правонарушителям, которые ведали, что творят, или выглядели неисправимыми, он был безжалостен. Вынося приговор актеру Тревору Хауарду за то, что он выпил как минимум восемь двойных виски, после чего, сев за руль, въехал в фонарный столб, он заявил: «Общество нуждается в защите от вас как от человека, который каждый вечер предается неумеренным возлияниям и при этом так мало заботится о своих согражданах, что пытается водить машину».

Подытоживая карьеру Монтегю, один современник писал: «Мало кто из судей так жестко наступал на мозоли человеческого достоинства столь многих людей, как этот высокий, остроумный, вспыльчивый человек с чутким лицом и буйным языком, в военное время — морской офицер. И вместе с тем мало кто из судей был так быстро готов извиниться с видом боксера, пожимающего противнику руку после боя». Монтегю сознавал свои недостатки. «Возможно, мне бы следовало быть более терпеливым, — сказал он однажды. — Наверно, правильно будет сказать, что я с трудом выношу дураков». Отметим справедливости ради, что с возрастом он стал более снисходителен и терпим. Он также стал более набожен, участвовал во многих благотворительных мероприятиях и сделался председателем Объединенной синагоги.

Монтегю прожил необычайную жизнь как юрист, как офицер разведки и как писатель; относясь к своим судейским обязанностям с глубокой серьезностью, он тем не менее сохранял в себе что-то мальчишеское и не терял способности посмеяться над собой. Без свойственного ему сочетания «чрезвычайной осторожности и чрезвычайной отваги» операция «Фарш» никогда не была бы осуществлена. Весь этот план в каком-то смысле был отражением его специфического чувства юмора, его склонности к черному юмору, его любви к спектаклю, к разыгрыванию ролей. В 1980 году, когда муж Джин Джерард Ли стал командором ордена Британской империи, в Times появилась ее фотография. «Дорогая „Пам“! — написал ей по этому случаю семидесятидевятилетний Монтегю. — Увидев Вас в сегодняшних газетах, я услышал голос из прошлого и не смог воспротивиться искушению стать другим таким голосом и поздравить Вас. Вечно Ваш, Юэн (он же майор Уильям Мартин)».

Незадолго до смерти Монтегю получил письмо из Канады от отца двух девочек, которые, прочтя о его делах военных лет, захотели получить от него что-нибудь на память. Он откликнулся мгновенно, прислав «одну из пуговиц, которые были на моей одежде, когда я осуществлял операцию „Фарш“», и присовокупив совет: «Сохраняйте настоящее чувство юмора. Под словом „настоящее“ я имею в виду не просто способность понять шутку, но, главное, способность по-настоящему, искренне посмеяться над собой».

Юэн Монтегю умер в 1985 году в возрасте восьмидесяти четырех лет, убежденный, что успешно скрыл на веки вечные личность человека, чей труп был использован в операции «Фарш».

Роджер Морган, лондонский инспектор по градостроительству и неутомимый историк-любитель, начал заниматься историей операции «Фарш» в 1980 году. Он написал Монтегю, затем встретился с ним и, как это произошло бы с любым другим новоявленным детективом, получил ответы столь же вежливые, сколь бесполезные. Подобно многим другим, Морган сделал вывод, что тайна личности майора Мартина умерла вместе с Монтегю: человека, которого не было, никогда и не будет. Но позднее — в 1996 году — Морган, листая недавно рассекреченные государственные документы, натолкнулся на отчет в трех томах о деятельности Юэна Монтегю во время войны, включавший в себя копию официального доклада об операции «Фарш», написанного перед самым концом войны. «И здесь, в конце третьего тома, он увидел то, что стало наградой за многие бессонные ночи». Официальный цензор, возможно, не зная о необычайных усилиях по сокрытию имени, предпринимавшихся в течение полувека, не вымарал его: «28 января умер разнорабочий без определенного места жительства. Его звали Глиндур Майкл, ему было тридцать четыре года».

На закате солнца кладбище Нуэстра-Сеньора-де-ла-Соледад — место сумрачное, но умиротворяющее. Над вымощенными булыжником дорожками проносятся ласточки, кипарисы стоят будто часовые. Далеко в заливе видны лодки ловцов сардин. Вечером, когда солнце садится, могилы точно сливаются в одно длинное поле мрамора с высеченными надписями — с историями жизней, долгих и кратких, наполненных и пустых. Один из могильных камней — особый. Он повествует о двух жизнях разом — одной короткой, печальной и настоящей, другой чуть более длинной, полностью вымышленной и странно героической. Тело, похороненное в этой могиле, было вынесено морем на берег в фальшивой военной форме и белье покойного оксфордского профессора, с любовным письмом от девушки, с которой он не был знаком, прижатым к давно переставшему биться сердцу. Никто из участников этой истории полностью не был тем, кем казался. Братья Монтегю, Чарльз Чамли, Джин Лесли, Алан Хиллгарт, Карл Эрих Куленталь и Хуан Пухоль — каждый из них родился одним человеком, а затем вообразил себя кем-то совсем иным.

Заботу о могиле № 1886 на кладбище Уэльвы в 1977 году взяла на себя комиссия Британского содружества по военным захоронениям. Благодаря «соглашению о мире» на местном уровне за могилой сейчас от имени Великобритании ухаживает немецкое консульство в Уэльве. Каждый год в апреле англичанка, живущая в городе, кладет на нее цветы.

В 1997 году, через полвека после операции «Фарш», британское правительство добавило к надписи на могильном камне следующее:

Глиндур Майкл

служил под именем

майора Королевского ВМФ Уильяма Мартина