15 Dulce et Decorum

15

Dulce et Decorum

Все утро труп пролежал в дюнах под соснами, куда его принес рыбак Хосе Антонио Рей Мария. Солнце поднималось все выше, нагревая песок, и смрад делался все гуще. Между тем бросить взгляд на мертвеца приходили кое-какие важные посетители.

Офицер, командовавший 1-й ротой 2-го батальона 72-го пехотного полка, который отвечал за береговую оборону в районе Уэльвы (его солдаты до того, как приплыла лодка с трупом, маршировали взад-вперед по берегу), послал человека в Пунта-Умбрию известить полицию. Полиция сообщила портовой администрации Уэльвы, что на участке берега, называемом Ла-Бота, находится тело утонувшего военного. Случай подлежал юрисдикции военно-морских властей порта. Поздним утром в лодке, где на веслах сидели два испанских моряка, показалась полная фигура лейтенанта флота Мариано Паскуаля дель Побиль Бенсусана, заместителя коменданта порта, исполнявшего также обязанности военного судьи. Было очень жарко, лейтенант Паскуаль дель Побиль обильно потел, и ему хотелось пообедать. С заметным отвращением он бегло осмотрел труп, взял на заметку военную форму и чемоданчик «с королевской короной и знаками G VI R»,[11] прикрепленный к телу цепочкой, «которая из-за распухания врезалась в мышцы шеи». Он, кроме того, вынул бумажник мертвеца и переписал с удостоверения имя майора Мартина. Затем Паскуаль дель Побиль отстегнул запертый чемоданчик от цепочки, приказал доставить тело в Уэльву и сел обратно в лодку, забрав чемоданчик с собой. Поискать в кармане мертвеца ключ он не догадался. Следующим, кто явился (пешком), был местный врач Хосе Пабло Васкес Перес, который должен был удостоверить, что человек действительно мертв (хотя запах, стоявший под соснами, делал это излишним).

Лейтенант Мариано Паскуаль дель Побиль Бенсусан, офицер испанского флота, исполнявший обязанности военного судьи в Уэльве.

До пристани в Пунта-Умбрии хорошей дороги оттуда не было, только извилистая песчаная тропка между дюнами. Расстояние — миль пять. Тело взвалили на осла, и, погоняемый мальчиком, он двинулся через сладкий дневной аромат дикого розмарина и палисандра. Следом шли двое солдат. Уже ближе к вечеру мрачная маленькая процессия подошла к пристани, около которой была расквартирована воинская часть. Переправляться через речное устье было уже поздно. Труп положили в подсобном помещении, намереваясь наутро перевезти его в Уэльву.

Тем временем лейтенант Паскуаль дель Побиль сообщил в британское консульство, что завтра утром катер доставит в Уэльву тело британского военного, найденное на пляже Ла-Бота. Фрэнсис Хейзелден испытал глубокое облегчение. Последние двое суток британский вице-консул провел в тревожном ожидании, не зная, что операцию пришлось отложить из-за погоды.

Фрэнсис Хейзелден, британский вице-консул в Уэльве.

Инструкции, которые Гомес-Беар ранее передал вице-консулу, были очень конкретными: как только ему станет известно, что труп находится на берегу, Хейзелден «должен будет позвонить ему в Мадрид и сообщить об обнаружении тела и сопутствующих обстоятельствах». Затем Гомес-Беар должен был на словах проинструктировать Хейзелдена об организации похорон и поставить в известность Лондон. Несколько дней спустя, «когда можно будет предположить, что из Лондона уже получен тревожный сигнал», Гомес-Беару надлежало еще раз связаться с Хейзелденом по телефону и спросить, выбросило ли на берег вместе с трупом еще что-либо. Помощник военно-морского атташе «должен был сказать, что не может обсуждать подробности по телефону и поэтому лично приедет в Уэльву. Там ему следовало аккуратно навести справки, не прибило ли к берегу вместе с трупом какой-либо сумки или бумаг». Гомес-Беар знал, что телефоны в британском посольстве в Мадриде прослушиваются. Кроме того, было весьма вероятно, что у Адольфа Клауса имеются агенты в консульстве и что все, сказанное там по телефону, должно стать известно немцам. Одновременно Алан Хиллгарт должен был слать телеграммы из Мадрида в Уэльву, создающие у противника нужное впечатление, опять-таки с учетом того, что их перехватят при отправке и передадут Карлу Эриху Куленталю и его сотрудникам по мадридскому отделению абвера.

Весь этот спектакль был рассчитан на немецкую аудиторию: Лондон и посольство в Мадриде должны были делать вид, что испытывают растущую тревогу из-за утраты важных секретных документов. Наряду с этими сообщениями, нарочно предназначенными для перехвата, Хиллгарту надлежало отправить «отдельную серию донесений, закодированных его личным шифром, чтобы Лондон был в курсе событий».

Хейзелдену предстояло сыграть роль встревоженного чиновника, на которого все сильнее давит начальство, требуя найти пропавший чемоданчик. Роль была с нюансами. Хейзелдену следовало все более явно интересоваться утраченными бумагами, но интересоваться все же не слишком «энергично», чтобы их не передали ему до того, как их увидят немцы. В этом случае операция «Фарш» провалилась бы.

Тут имелось одно добавочное, но ключевое соображение. Британцы действительно хотели получить документы обратно в целости, но лишь после того, как они будут внимательно изучены немцами. Согласно международному праву, Испания как нейтральная страна была обязана вернуть любое имущество британского гражданина, умершего в Испании. Прецедент лейтенанта Тернера заставлял предполагать, что чемоданчик в итоге будет возвращен. На практике если бы совершенно секретные планы действительно попали в руки противника и была обнаружена утечка важной информации, эти планы почти наверняка были бы отменены или, по крайней мере, существенно изменены. Немцев поэтому надо было убедить, что они получили доступ к документам незаметно для британцев; им надо было внушить, что, по мнению англичан, испанцы вернули им документы нераспечатанными и непрочитанными. Операция «Фарш» могла сработать лишь в том случае, если бы немцев удалось одурачить, заставив их поверить, что они одурачили британцев. Все это требовало чрезвычайно тщательной режиссуры.

Фрэнсис Хейзелден не был актером. Он также не был ни шпионом, ни романистом, ни ловцом рыбы на мушку. Он даже и вице-консулом-то не очень хотел быть, но ему пришлось занять эту должность после внезапной смерти его предшественника в 1940 году. Это был мягкий, хорошо воспитанный шестидесятидвухлетний горный инженер и бизнесмен, который обосновался в Уэльве двумя десятилетиями раньше и имел все основания ожидать, что спокойно проведет остаток жизни, играя в гольф и управляя своей компанией, занимавшейся поставками горного оборудования: один из столпов местного сообщества в маленьком солнечном британском анклаве. Война поставила перед Хейзелденом совершенно иные задачи: он теперь руководил подпольной сетью, созданной для помощи беглым военнопленным, давал пристанище сбитым летчикам союзников, следил за происками Адольфа Клауса и его агентов, делал все возможное, чтобы секретные службы союзников могли давать им достойный отпор. В большинстве районов Испании Франко довольствовался простым наблюдением за шпионскими баталиями между немцами и британцами, не вмешиваясь в них. Однако в Уэльве гражданский губернатор, которого звали Хоакин Миранда Гонсалес, был активным членом фашистской Фаланги, настроенным резко прогермански и всегда готовым помочь своему другу Клаусу в борьбе с британскими шпионами. К досаде Хейзелдена, три члена британского сообщества в Уэльве уже были выдворены из страны по подозрению в шпионаже, в том числе глава местной железнодорожной компании Монтегю Браун и управляющий электрической компанией, принадлежавшей британцам, Уильям Клюэтт. Так что теперь у Хейзелдена появилась возможность нанести Клаусу и его испанским друзьям ответный удар. Для этого ему надо было сыграть (не переигрывая!) роль почтенного функционера, озабоченного судьбой тела погибшего британского военного. Он справился со своей задачей великолепно.

На следующее утро, когда паром из Пунта-Умбрии с несколькими пассажирами и одним мертвецом подошел к пристани в Уэльве, там уже дожидался местный похоронный агент Эмилио Моралес Кандела. Рядом с ним стоял Фрэнсис Хейзелден, который попросил Канделу доставить тело на кладбище. Кроме того, вице-консул, как ему было предписано, сделал первый телефонный звонок в Мадрид Гомес-Беару, извещая его, что на морской берег выбросило мертвого британского военного. Труп положили в деревянный гроб и погрузили в конную повозку, которая принадлежала городскому похоронному агентству «Ла Магдалена» (пройдет еще десятилетие, прежде чем Уэльва обзаведется моторизованным катафалком). Влекомая старой лошадью, которой правил Кандела, прямоугольная деревянная погребальная повозка (местные жители называли ее Ла Сопера, то есть «Суповая миска») двинулась в гору к кладбищу. Хейзелден ехал следом в своей машине. Дорога до кладбища Нуэстра-Сеньора-де-ла-Соледад шла мимо района Уэльвы, называвшегося Консепсьон, который фактически представлял собой скопление рыбацких лачуг вокруг старинной Торре де Вигилянсиа — одной из круглых кирпичных сторожевых башен, построенных в XVI веке для отслеживания пиратских кораблей.

В маленьком городе новости разносятся быстро, и весть о том, что на берегу Ла-Бота нашли мертвого британского военного, намного опередила медлительный кортеж. У церкви Богоматери Лурдской (Нуэстра-Сеньора-де-Лурд) собралась небольшая группа любопытных. Некоторые при виде гроба перекрестились. Священник отец Хосе Мануэль Ромеро Берналь пробормотал молитву. Повозка проехала через центр города, мимо кинотеатра «Театро Мора», где шел «Пигмалион» с Лесли Говардом. Солнце уже припекало вовсю.

Кладбище Нуэстра-Сеньора-де-ла-Соледад находится на невысоком холме у самой окраины Уэльвы. Оно обнесено высокой стеной и окружено полями подсолнечника. Рядом расположено гораздо меньшее британское кладбище, где предавали земле так же и членов местного протестантского немецкого сообщества, демонстрируя странный религиозный альянс вопреки политике. К тому времени, как громыхающий катафалк доехал до кладбища, лошадь сильно вспотела. У ворот дожидался военно-морской судья лейтенант Паскуаль дель Побиль с чемоданчиком под мышкой. Рядом стояли врачи: доктор Эдуардо Фернандес дель Торно и его сын доктор Эдуардо Фернандес Контьосо, которым вдвоем предстояло провести вскрытие. И еще одним встречающим был молодой американский летчик Уилли Уоткинс.

Доктор Эдуардо Фернандес дель Торно, испанский патологоанатом, проводивший вскрытие тела.

За три дня до того, как в море обнаружили труп, в поле близ Пунта-Умбрии совершил вынужденную посадку американский самолет Р-39 «Аэрокобра». Пилотом был Уоткинс, двадцатилетний уроженец города Корпус-Кристи, штат Техас. Во время полета из Северной Африки в Португалию у него кончилось горючее. Не сумев открыть крышку кабины, Уоткинс до конца остался в самолете, но отделался небольшими травмами. Его арестовало пехотное подразделение береговой охраны, затем его ненадолго поместили в отель «Гранадина» в Уэльве, а оттуда переселили домой к Фрэнсису Хейзелдену, где находили пристанище все союзные военнослужащие, поскольку американского консульства в Уэльве не было. Лейтенант Паскуаль дель Побиль потребовал, чтобы американский летчик явился на кладбище на тот случай, если нахождение трупа и посадка самолета окажутся каким-то образом связаны между собой и Уоткинс сможет опознать умершего.

Гроб перенесли в небольшое строение на краю кладбища, которое служило моргом. Труп Глиндура Майкла вынули из гроба и положили на плоское мраморное возвышение. Служитель морга методично прошелся по его карманам и выложил на стол содержимое: монеты, намокшие сигареты, спички, ключи, квитанции, удостоверение, бумажник, марки и талоны от театральных билетов. Паскуаль дель Побиль едва взглянул на все это. Приближалось время обеда. Хейзелден, как мог, старался выглядеть незаинтересованным. Обратившись теперь к чемоданчику, испанский офицер отпер его одним из ключей, найденных у мертвого. Содержимое намокло, но надписи на конвертах были вполне различимы. Паскуаль дель Побиль внимательно «изучил имена на конвертах» и жестом пригласил Хейзелдена взглянуть. Об операции «Фарш» Хейзелдену было известно только в самых общих чертах. Однако по виду конвертов с тиснением, скрепленных красными печатями, было ясно, что это конфиденциальные военные послания. Паскуаль дель Побиль, судя по всему, тоже почувствовал их важность, поскольку он в этот момент сделал противоположное тому, на что надеялись Монтегю и Чамли. Он показал на чемоданчик и спросил Хейзелдена, не хочет ли он его забрать. Ведь все равно эти предметы в конце концов надо будет вернуть британцам — так, может быть, вице-консул возьмет их сразу? Паскаль дель Побиль питал симпатию к английскому вице-консулу. Он полагал, что делает Хейзелдену одолжение; к тому же ему хотелось пообедать и передохнуть в часы сиесты.

Хейзелден понимал, что «реагировать надо быстро». Внутренне он был готов к возможности того, что Паскуаль дель Побиль захочет обойтись без особых формальностей, и просто вручить ему чемоданчик. Со всем безразличием, какое он мог изобразить, он сказал: «Вашему начальнику это может не понравиться… Наверно, правильнее будет отдать сначала ему, а потом уже мне, официальным порядком». Паскуаль дель Побиль пожал плечами и закрыл чемоданчик.

Уилли Уоткинс видел эту сцену. Хотя он плохо знал испанский, он понял, что происходит. Поведение Хейзелдена, «не захотевшего взять чемоданчик, показалось ему странным». Паскуаль дель Побиль подозвал теперь американского летчика и спросил, может ли он опознать умершего. Само собой, он не мог его опознать и сказал об этом. Спасательный жилет на мертвеце, указал пилот, был «английского образца, тогда как сам Уоткинс летел на американском самолете, где имелся спасательный жилет совсем другого типа». Паскуаль дель Побиль констатировал очевидное: «Безусловно, эти два случая никак не связаны между собой».

Упаковав чемоданчик, бумажник и другие обнаруженные предметы, военно-морской судья сказал, что официально передаст все это своему начальнику, военно-морскому коменданту порта в Уэльве. После чего дородный испанский офицер отбыл, забрав чемоданчик и все прочее с собой. Хейзелден небрежно заметил, что хотел бы присутствовать при вскрытии. Если Уоткинсу показалось странным, что британский вице-консул отказался от чемоданчика, еще более странно, безусловно, было то, что он решил остаться в немыслимо жарком помещении с железной крышей и смотреть, как два испанских врача режут полусгнивший труп. Американский летчик был рад возможности выйти из смрадной комнаты, пропахшей смертью, и выкурить сигарету в тени ивы.

Вскрытие вообще-то полагалось бы сделать силами военного патологоанатома, но, поскольку он был в отлучке, задача выпала гражданскому судебному патологоанатому доктору Фернандесу и его сыну Эдуардо, недавнему выпускнику медицинского учебного заведения. Вопреки пренебрежительному замечанию Спилсбери о квалификации испанских судебных медиков, Фернандес был хорошим, опытным патологоанатомом. Уроженец Севильи, он изучал медицину в университете этого города, а потом много лет проработал врачом в большом горнодобывающем концерне. С 1921 года он был главным патологоанатомом Уэльвы и прилегающей местности. Фернандес не был, конечно, специалистом уровня Спилсбери, но обладал большим практическим опытом исследования умерших вообще и, поскольку работал в прибрежном районе, утопленников в частности.

Позднее Хейзелден описал это вскрытие. «При первом же разрезе произошел маленький взрыв, поскольку, хотя наружно тело выглядело хорошо сохранившимся, внутри процесс разложения зашел далеко». Легкие были наполнены жидкостью, но, учитывая состояние тела, доктор Фернандес без анализов не мог определить, является ли она морской водой. Он осмотрел уши и волосы трупа, кожу, которая была странной по цвету. Хейзелден ничего не знал о реальных обстоятельствах вокруг этого трупа, но он достаточно был знаком с замыслом, чтобы понимать, что чем более детальным будет вскрытие, тем вероятнее, что патологоанатом обнаружит какие-нибудь признаки, говорящие о подлинной причине смерти. Британский вице-консул был в дружеских отношениях с испанским врачом. Трупный смрад в помещении сделался почти невыносимым. Проявив то, что позднее отметили как «замечательное хладнокровие и сообразительность», он решил вмешаться. «Поскольку очевидно, что жара сделала свое дело», сказал он, необходимости в скрупулезном обследовании нет. «Получив заверение от вице-консула, что он вполне удовлетворен, врач, вероятно, не без облегчения согласился на этом закончить и написал необходимое заключение».

Оно было недвусмысленным: «Молодой британский офицер упал в воду живым, синяков от ударов не обнаружено, смерть наступила вследствие асфиксии, вызванной погружением. Тело пробыло в воде от восьми до десяти дней».

Труп снова положили в простой деревянный гроб и официально передали британскому вице-консулу.

Фернандес не обратил внимания на красноречивое изменение цвета кожи — свидетельство отравления фосфором. Он лишь бегло обследовал легкие и не взял образцов для анализа ни из легких, ни из печени, ни из почек. Однако были кое-какие обстоятельства, которые его смутили. За долгие годы врачу пришлось осмотреть сотни утонувших рыбаков. Всякий раз имелись следы «поклевывания и укусов со стороны рыб и крабов на мочках ушей и других мягких частях». Уши британского офицера были невредимы. Волосы на головах трупов, находившихся в море более недели, становились тусклыми и ломкими. «Блеск волос не соответствовал времени, которое он якобы провел в воде». Были у Фернандеса и некоторые «сомнения по поводу природы жидкости у него в легких». В частном порядке Фернандес, кроме того, заметил, что обмундирование на трупе выглядело не совсем обычно. Одежда была пропитана влагой, но не стала такой бесформенной, какой обычно делается после недели в морской воде. «Его униформа выглядела слишком свежо для одежды, которая так долго пробыла в воде», — размышлял врач. Двое врачей также сравнили фотографию на удостоверении личности с внешностью умершего, но пришли к выводу, что «одно соответствует другому». Впрочем, даже и тут оставалось место для сомнений, поскольку отец и сын заметили, «что залысины у умершего были более выраженными, чем на фотографии». У человека на снимке были густые волосы, а у того, кто лежал в морге, они начали редеть. Фернандес заключил, что «либо фотография была сделана два-три года назад, либо залысины возникли из-за воздействия морской воды». Вывод довольно странный: воздействие морской воды на человеческое тело многообразно, но к появлению залысин она непричастна.

Какая часть из сомнений Фернандеса нашла отражение в его окончательном заключении, неизвестно: оно было передано в портовую администрацию, где Паскуаль дель Побиль поместил его в архив, а в 1976 году оно было уничтожено пожаром.

Имелось еще одно, куда более вопиющее несоответствие, которое вытекало из заключения Фернандеса, хотя он не отдавал себе в этом отчета. Степень разложения трупа, по оценке Фернандеса, свидетельствовала о том, что он находился в море восемь дней или дольше. А содержимое карманов майора Мартина показывало, что он вылетел из Лондона 24 апреля; труп нашли рано утром 30 апреля. Тело, находящееся в холодной морской воде, просто не могло бы прийти в такое состояние за пять дней с небольшим. Но Фернандес, разумеется, не знал, когда, судя по обнаруженным свидетельствам, мог погибнуть майор Мартин. Эти свидетельства лежали в его бумажнике, который теперь находился у капитана Франсиско Эльвиры Альвареса, коменданта порта Уэльва и, как оказалось, лучшего друга Людвига Клауса, престарелого немецкого консула в Уэльве.

В 20.30 в тот день Фрэнсис Хейзелден послал телеграмму в Мадрид помощнику военно-морского атташе дону Гомес-Беару:

«В связи с моим сегодняшним телефонным сообщением: труп идентифицирован как тело майора Королевской морской пехоты У. Мартина, удостоверение № 148228, выдано 2 фев. 1943 Кардифф. Все документы взял военно-морской судья. Смерть вследствие утопления, предположительно от 8 до 10 дней в море. Похороны в воскресенье в полдень».

В подобной ситуации военно-морской атташе был обязан известить Адмиралтейство, сообщив при этом имя и звание погибшего. В данном случае, однако, такого офицера морской пехоты не существовало, и, если бы сообщение просто было передано обычным порядком, кто-нибудь в Лондоне, скорее всего, заметил бы странность. Хиллгарт организовал все так, что незадолго до отправки телеграммы, извещавшей Лондон о смерти Уильяма Мартина, в МИ-6 ушла шифровка, адресованная «С», с тем чтобы он «принял нейтрализующие меры». План не удался. Шифровку «С» получил, но к тому времени, как МИ-6 сумела приступить к нейтрализации, сигнал от Хиллгарта уже начал распространяться по различным отделам Адмиралтейства. В каком-либо из них вполне могли быть осведомлены об офицерском составе Королевской морской пехоты и могли приняться задавать нежелательные вопросы. Последовал шквал телефонных звонков начальникам отделов, получивших сообщение, с указанием «остановить прохождение сигнала под тем предлогом, что человек, о котором шла речь, не был морским офицером, а пользовался по распоряжению первого морского лорда офицерским званием в Королевской морской пехоте как прикрытием, выполняя особое секретное задание за границей… из-за секретности его задания сигналу хода не давать и никаких действий в связи с ним не предпринимать». В каком-то смысле предлог содержал в себе истину.

Телеграмма Хейзелдена была адресована Садоку (телеграфный псевдоним Гомес-Беара), но, кроме него, она предназначалась Адольфу Клаусу, главному сотруднику абвера в Уэльве, которого Монтегю охарактеризовал как «сверх-сверхэффективного агента» и который почти наверняка должен был перехватить это сообщение. Клаус вполне оправдывал эту характеристику: он уже прекрасно знал, что на его территории море вынесло на берег труп британского офицера с документами. Может быть, сам лейтенант Паскуаль дель Побиль рассказал немецкому агенту о трупе и чемоданчике при нем; может быть, это сделал инспектор порта, или служитель морга, или даже доктор Фернандес, проводивший вскрытие. Кто бы это ни был, к тому времени, как британский вице-консул проинформировал Мадрид о местонахождении документов, Клаус уже мобилизовал свою обширную шпионскую сеть, чтобы их заполучить.

Это оказалось довольно трудно сделать, потому что с точки зрения как британцев, так и немцев чемоданчик и его содержимое попали не туда, куда следовало бы. Если бы чемоданчиком просто-напросто завладела полиция Уэльвы, на что рассчитывали британцы, Клаус получил бы к нему доступ через считаные часы. То же самое произошло бы, если бы документы оказались в распоряжении гражданского губернатора Уэльвы, или инспектора порта, или армейских чинов, поскольку все они тоже получали взятки от Клауса. Но документы находились у военно-морского начальства, а эта система в Испании вообще была крепким орешком для немецких шпионов. Монтегю впоследствии признал, что попадание чемоданчика «в руки военных моряков» едва не похоронило всю операцию. Многие испанские морские офицеры были настроены пробритански, и между британским и испанским флотами существовала традиция взаимного уважения. Испанский министр ВМФ адмирал Морено был личным другом Алана Хиллгарта, который сделал особую ставку на работу с офицерами флота. «Испанский военно-морской флот не находится в руках немцев», — писал он.

Первая попытка Клауса была самой прямолинейной из возможных: он попросил своего отца Людвига Клауса, консула, добиться от капитана Франсиско Эльвиры Альвареса, который был другом Людвига и партнером по гольфу, чтобы тот дал ему документы. Но капитан Эльвира отказался. Он вежливо объяснил консулу, что документы сейчас находятся в его сейфе в здании местного военно-морского командования по адресу Авенида-де-Италия, 17 и будут там оставаться, пока он не получит указаний из Кадиса на их счет. Эльвира был приветливый, словоохотливый, общительный человек. Он хорошо относился к Клаусу, любил посещать обеды, которые устраивал немецкий консул, и пользоваться его гостеприимством в местном гольф-клубе. Но считать, что Клаус давал ему взятки, оснований нет. Эльвира, при всех своих прочих качествах, был педант в отношении служебных правил, «сторонник жесткой дисциплины», свято веривший в иерархию. Он не мог не дождаться инструкций сверху.

2 мая 1943 года в середине дня группа лиц — официальных и неофициальных, действовавших явно и тайно — собралась проводить майора Уильяма Мартина в последний путь. Стояла, по сообщению местной газеты, «удушающая жара», но количество и состав пришедших внушали почтение. Великобританию представляли вице-консул Фрэнсис Хейзелден и Ланселот Шатт, служащий британской горнодобывающей компании, которого губернатор Миранда однажды уже выслал из Испании по подозрению в шпионаже. Здесь же был француз Пьер Дебрест, голлист и близкий друг Хейзелдена. Официально Дебрест был представителем в Испании французской компании по добыче пирита. Менее официальная его деятельность состояла в организации подпольного маршрута для французских сил освобождения из оккупированной Франции через Испанию в Северную Африку и в тайной борьбе вместе с Хейзелденом против немецкой агентуры. Присутствовали комендант порта Эльвира и военно-морской судья Паскуаль дель Побиль в парадной форме. Военный губернатор Уэльвы находился в Севилье на встрече с генералом Франко, но представлять испанскую армию он прислал лейтенанта.

Когда Глиндур Майкл умер, скорбеть о нем было некому. Его похороны как совершенно другого лица прошли со всеми военными почестями и со всей церемониальной торжественностью, на какую была способна Уэльва. Помимо официальных представителей и военных чинов, на кладбище Нуэстра-Сеньора-де-ла-Соледад собралась и кучка частных лиц. В их числе были любопытствующие, были люди набожные и были тайные агенты. Хейзелден, кажется, не обратил внимания на высокую, болезненно тощую фигуру Адольфа Клауса. Впоследствии Клаус утверждал, что пришел на похороны как немецкий вице-консул, «чтобы отдать дань уважения погибшему военному». На самом деле, конечно, он явился понаблюдать, поискать источники полезной информации об умершем и о его интригующем чемоданчике.

В свидетельстве о смерти, которое составил похоронный агент Кандела, официально значилось: «У. Мартин, возраст — от тридцати пяти до сорока лет, уроженец Кардиффа (Англия), офицер британской морской пехоты, найден на берегу, называемом Ла-Бота, в половине десятого утра 30 апреля 1943 года. Смерть от утопления». После короткой заупокойной службы в кладбищенской церкви гроб по вымощенной булыжником дорожке, обсаженной ровными рядами кипарисов, перенесли в ту часть кладбища, что называется Сан-Марко. Среди пальм сновали ласточки, от кустов жасмина в жаркий полдень шел густой аромат. Похоронная процессия прошла мимо больших, величественных мавзолеев самых богатых испанских семейств Уэльвы, мимо мраморных гробниц, обнесенных железными ограждениями. Здесь был похоронен самый знаменитый сын Уэльвы — Мигель Баэс, матадор, выступавший под псевдонимом Эль Литри и убитый быком в 1929 году. Его огромная помпезная гробница изображала матадора в боевом облачении.

Процессия направилась в северо-западную часть кладбища, где могилы были скромнее. В Сан-Марко хоронили рядовых и совсем бедных жителей Уэльвы. Хейзелден заказал похороны «по пятому разряду», то есть самые дешевые: полная цена, включая гроб, составила всего 250 песет. Согласно договору, британское консульство взяло на себя обязательство платить за аренду участка и содержание могилы в приличном состоянии. Майор Мартин не был первым «обитателем» участка № 46 в четырнадцатом ряду секции Сан-Марко, примыкавшем к кладбищенской стене. В 1938 году здесь была похоронена десятилетняя Розария Вильхес, но ее родители не смогли своевременно вносить плату за участок, и два месяца назад гроб был выкопан и перезахоронен в другом месте.

В половине первого дня гроб Мартина опустили в могилу. Из присутствовавших официальных лиц только Фрэнсис Хейзелден знал, что этот человек умер не в море, но даже он не представлял себе, какой масштабный подлог произошел: валлийского баптиста похоронили под видом католика в испанской могиле; отверженного, никогда не носившего военной формы, удостоили звания и знаков различия; человека без родни (по крайней мере, такой, что проявляла бы к нему внимание) наделили родителем, который будет о нем горевать, и предали земле со всеми воинскими почестями от благодарной Родины. Глиндур Майкл, судя по всему, убил себя в приступе отчаяния, или в припадке безумия, или по неосторожности. Смертельная доза яда заставила его перенестись за 500 миль в другую страну — и сменить личность. Надпись на его могильном камне, который положили позднее, гласит: «Dulce et decorum est pro patria mori». Это латинская строка из оды Горация: «Приятно и почетно умереть за отечество». В том, как умер Глиндур Майкл, не было ничего почетного или патриотического, однако в каком-то смысле эпитафия верна: если не жизнью, то смертью своей Майкл послужил родине, пусть даже это не было результатом его собственного выбора.

Официальные представители расселись по накалившимся машинам и уехали, работники кладбища начали засыпать могилу, все прочие потянулись в город вниз по склону холма. Адольф Клаус понаблюдал за уходящими, затем двинулся пешком в немецкое консульство. Он не расписался в кладбищенском журнале и ни с кем не говорил, но его присутствие не прошло незамеченным. Среди участников похорон был скромного вида человек средних лет в непритязательном костюме. Испанцы подумали, что это, наверное, один из членов официальной делегации. Официальные лица сочли его испанцем из местных. Стоя в тени кипариса, дон Гомес-Беар смотрел, как Адольф Клаус покидает кладбище, а затем тихо последовал за ним вниз по склону.