16 Испанские хитросплетения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

16

Испанские хитросплетения

Клаусу было о чем поразмыслить. Его попытки получить чемоданчик пока ни к чему не привели. Испанские военно-морские власти проявили полную несговорчивость. Но, может быть, они благосклоннее откликнутся на просьбу соотечественника? Раздосадованный немецкий шпион решил действовать потоньше. Подполковник Сантьяго Гарригос командовал местным подразделением гражданской гвардии (испанских полувоенных полицейских сил) и охотно брал немецкие деньги. Клаус настоятельно попросил Гарригоса «сделать все необходимое для получения копий документов, которые были обнаружены в чемоданчике». Гарригос, видимо, очень хотел оказать немцам услугу, но он был, помимо прочего, трусом и знал, что, если он попросит Эльвиру или Паскуаля дель Побиля показать ему документы, они поймут, что он подкуплен немцами, и пошлют его подальше. «Несмотря на свое огромное желание послужить немцам, этот подполковник явно не осмелился обратиться к военно-морскому судье» и просто потребовать, чтобы тот распечатал письма.

Гарригос, однако, уговорил кого-то в военно-морском ведомстве сказать ему, что было в чемоданчике. Он послал Клаусу список:

1. Три бюллетеня о британских военных операциях.

2. Два плана.

3. 33 фотографии.

4. Три конверта, адресованные Каннингему, генералу Эйзенхауэру и генералу Александеру.

Услужливо, но без особой необходимости Гарригос добавил: «Эти три человека командуют союзными силами в Северной Африке».

Клаусу стало ясно, что содержимое чемоданчика, каким бы оно ни было, представляет чрезвычайный интерес. В ход пошла более тяжелая артиллерия. Вновь Адольф Клаус обратился к своему отцу Людвигу, немецкому консулу, и попросил прибегнуть к помощи его «близкого друга» Хоакина Миранды Гонсалеса, гражданского губернатора Уэльвы, возглавлявшего провинциальное отделение Фаланги. Убежденный фашист, Миранда, «как и большинство представителей власти, питал глубокую антипатию к англичанам, а с немецким консульством он был в прекрасных отношениях… к немцам всегда благоволил, а на британцев смотрел косо». Миранда был бы рад помочь, и он аккуратно навел справки в военно-морском ведомстве, но он тоже не решился прямо потребовать, чтобы письма были распечатаны. «Этот господин, — доносил Хиллгарту один из его агентов, — не осмелился попросить у военно-морского судьи копии документов». Клаус отреагировал на новую неудачу ростом досады и любопытства. Как же так? Ведь он чуть ли не целое состояние потратил на подкуп местных чиновников. Говорили: «В Уэльве дон Адольфо может открыть любую дверь». Однако дверца сейфа капитана Эльвиры оставалась надежно запертой. Целая сумка секретных британских документов уже три дня находится в Уэльве, но до сих пор они «не скопированы и не сфотографированы, их видели и читали только в кабинете военно-морского судьи». Три конверта, которые, по сведениям Клауса, должны были содержать чрезвычайно важную информацию, по-прежнему были запечатаны.

В Лондоне Чамли и Монтегю были не менее сильно раздосадованы тем, что информация, почти достигнув цели, застряла в неуместно честных руках испанских военно-морских чиновников. Они решили слегка раскочегарить печку.

Алан Хиллгарт послал в Лондон незашифрованную телеграмму, где говорилось, что майор Королевской морской пехоты Мартин был предан земле с должным почетом: «Я рад сообщить, что и военно-морские, и военные власти были хорошо представлены и настроены весьма сочувственно». Через два дня после похорон (было сочтено, что это как раз достаточный срок, чтобы известие о смерти Мартина прошло по каналам британской военной бюрократии) лондонский отдел военно-морской разведки послал Хиллгарту в Мадрид телеграмму за номером 04132, выдержанную в отнюдь не столь беззаботном тоне. Она была помечена как совершенно секретная, но предназначалась для немецких глаз и содержала точно выверенную дозу нарастающей паники: «Некоторые из бумаг, имевшихся у майора Мартина, являются документами чрезвычайной важности и секретности. Подайте официальный запрос о возвращении всех бумаг и немедленно известите меня личным посланием об адресатах всех бывших у него служебных писем, которые Вам удастся получить. Эти письма должны быть возвращены на адрес: „коммодору Рашбруку, лично“ наибыстрейшим безопасным маршрутом, и их ни в коем случае, повторяю, ни в коем случае не следует вскрывать или подвергать каким-либо иным манипуляциям. Если никаких служебных писем Вам не вернут, тщательно, но вместе с тем осторожно наведите справки в Уэльве и Мадриде, были ли они выброшены на берег, и если были, то какова их судьба».

Одновременно Монтегю отправил Хиллгарту особое сообщение, используя секретный личный шифр, что было единственным безопасным способом связи с осаждаемым шпионами посольством в Мадриде: «Выполняйте указания, содержащиеся в послании от меня, отправленном по военно-морским каналам, поскольку это необходимое прикрытие, но успех нежелателен». Это сообщение лишь подтверждало то, что Хиллгарт и так понимал. Романист на посту военно-морского атташе должен был сотворить вымысел специально для Куленталя и его информаторов, но, опять-таки, это надо было делать чрезвычайно тонко. Немцы в то время уже знали методы британских дипломатов: если бы на самом деле была потеряна сумка с секретными документами, британцы не стали бы поспешно требовать ее возвращения, потому что это навело бы испанцев на мысль о ее важности. Хиллгарту следовало начать с рутинного наведения справок и лишь затем, постепенно, создавать впечатление все большей и большей нервозности британцев. Это напоминало ходьбу по канату: осведомляясь о документах, надо было, «с одной стороны, делать вид, что мы не хотим возбуждать у испанцев подозрений, будто мы всерьез опасаемся утечки важной информации, с другой — наводить их на мысль, что мы испытываем именно такие опасения».

Хиллгарт переслал лондонскую телеграмму в Уэльву Хейзелдену, поручая тому «тщательно, но вместе с тем осторожно» навести справки о местонахождении утраченных важных и секретных бумаг. Одновременно он привел в движение мощную мадридскую машину слухов. В Испании военного времени молва была практически единственным общедоступным предметом потребления: шпионы торговали слухами, правительственные круги были пропитаны ими насквозь, и почти все, начиная от самого Франко, отдавали им щедрую дань. Молва была валютой. Молва была властью. «Слухи в Испании распространяются необычайно легко, — писал Хиллгарт. — Страна, можно сказать, живет толками. Часто достаточно бывает слова, небрежно брошенного в клубе или кафе». Чтобы пустить слух, объяснял он Лондону, все, что ему нужно, — это «выбрать из знакомых самых отъявленных сплетников и, учитывая их связи, использовать этих людей должным образом». Хиллгарт принялся тихо проговариваться там и тут, что британцы ищут важные документы в Уэльве: он знал, что, как при игре в «испорченный телефон», история, переходя из уст в уста, будет переиначиваться и раздуваться и что при минимуме везения она вскоре дойдет до немцев, которые отреагируют соответственно.

Кроме того, британский военно-морской атташе ненавязчиво обратился к министру ВМФ контр-адмиралу Морено. Морено нравился Хиллгарту, считавшему его «искренним противником войны». Адмирал и дипломат дружили между собой, не упуская при этом случая использовать дружбу для взаимных манипуляций. По одному более раннему поводу Хиллгарт писал: «Я сумел возбудить в министре флота такие угрызения совести на мой счет из-за того, что он не смог исполнить мою просьбу, что в конце концов он ее все-таки исполнил, причем с существенным риском для себя, просто потому, что не хотел подводить друга». Через посредника в испанском ВМФ Хиллгарт обратился к адмиралу за помощью в возвращении чемоданчика. Хиллгарт был достаточно осторожен, чтобы сформулировать просьбу устно, не доверяя ничего бумаге. Морено был надежным и хорошо информированным источником и притом почти наверняка одним из главных получателей британских денег. Но Хиллгарту было известно также, что испанский министр ВМФ, при всех своих симпатиях к Великобритании и лично к Хиллгарту, вместе с тем находится в тесном контакте с немецким посольством и часто встречается с немецким послом Гансом Генрихом Дикхоффом. Морено был идеальным «каналом»: он как министр ведал военно-морскими делами и потому, скорее всего, должен был увидеть документы достаточно скоро; от него можно было ждать активных усилий по их розыску и возвращению британцам; но можно было также рассчитывать, что он передаст информацию немцам или, по крайней мере, предоставит им доступ к документам, тем самым сохраняя за собой расположение обеих сторон.

Через четыре дня после похорон майора Мартина Хиллгарт секретно сообщил в Лондон, «что министр ВМФ, который ничего не знал ни о бумагах, ни о вещах погибшего, ожидает скорого отчета» от военно-морских властей на юге, и обещал держать его, Хиллгарта, в курсе ситуации. Хиллгарт ничего не сказал Морено о том, что именно могло находиться в чемоданчике, и постарался не создавать впечатления, что испытывает какую-то особую встревоженность.

И напоследок Хиллгарт мобилизовал своего самого доверенного информатора — высокопоставленного испанского военно-морского офицера с кодовым именем Андрос — и попросил его следить за тем, что происходит с чемоданчиком и его содержимым. Судя по результатам, должность Андроса давала ему для этого великолепные возможности, и это подкрепляет предположение, что, возможно, он был главой испанской военно-морской разведки. Донесение, которое он позднее направил Хиллгарту и в МИ-6, было поразительно подробным и содержало отчет о судьбе чемоданчика майора Мартина, расписанный почти по дням.

Кампания слухов, начатая Хиллгартом, быстро принесла плоды. 5 мая капитан Эльвира, старший военно-морской офицер в Уэльве, сообщил вице-консулу Хейзелдену, что ему приказали под охраной отправить то, что было найдено при мертвом офицере, в Сан-Фернандо близ Кадиса своему непосредственному начальнику, который затем должен был переслать все это в Министерство ВМФ в Мадрид. Этой информацией Эльвира поделился и с немецким вице-консулом Адольфом Клаусом. Хейзелден передал полученные сведения Хиллгарту, а тот по обычным, прозрачным для немцев каналам послал телеграмму в Лондон:

Вице-консул в Уэльве видел тело. Прошло вскрытие. Вердикт: утонул несколькими днями раньше. На похоронах присутствовали армейские и военно-морские чины.

1. Бумажник с частными письмами.

2. Личный знак.

3. Удостоверение личности.

4. Медаль и распятие.

5. Черный кожаный чемоданчик, запертый и прикрепленный к ремешку. Отгибая крышку, внутри можно видеть конверт. Предположительно то самое, о чем идет речь в Вашей [телеграмме] 041321.

Вице-консулу сообщили, что все вещи должны быть отправлены главнокомандующему в Кадис (который, к сожалению, настроен прогермански). Официальным порядком они затем попадут в Министерство ВМФ и будут переданы мне. Вице-консул не имел никаких (повторяю, никаких) шансов получить чемоданчик. Я прилагаю все усилия, но опасаюсь, что слишком явный интерес лишь усилит любопытство в официальных кругах, которое и так уже возбуждено.

Монтегю и Чамли в очередной телеграмме подыграли ему, искусно изображая поднимающуюся панику: «Секретные документы, вероятно, в черном чемоданчике. Необходимо как можно скорее узнать, попал ли он на берег. Если это произошло, его необходимо получить немедленно. Принять меры к тому, чтобы он не попал в нежелательные руки, если его прибьет к берегу позднее».

Одновременно они отправили Хиллгарту другое послание по «совершенно секретному особому каналу», в котором побуждали его играть роль измученного чиновника, от которого требуют невозможного: «Как правило, Вы будете получать отчаянные послания с требованиями немедленно бежать к испанцам и забрать у них секретные документы. Вы должны сообразовывать свои действия с необходимостью достичь желаемых результатов и при этом выглядеть естественно». Хиллгарт, впрочем, не нуждался в режиссерских указаниях. «Принял к сведению. Действую соответственно», — ответил он.

Если Хиллгарт только изображал разведчика, находящегося под давлением, то в напряжении, которое испытывал теперь Адольф Клаус, ничего притворного не было. Как только было обнаружено тело, немецкий шпион послал донесение в мадридскую штаб-квартиру абвера. Когда он узнал, что на берег попал чемоданчик с британскими документами, он конфиденциально сообщил Мадриду, что сумеет скопировать содержимое за считаные дни. Послания, которые летали между Лондоном и Мадридом, были, как и предполагалось, перехвачены немцами, и абверовские начальники в Мадриде были полностью осведомлены о существовании чемоданчика с секретными документами, который британцы отчаянно стремятся вернуть. Однако то, что человеку абвера в Уэльве вначале показалось немыслимой шпионской удачей, оборачивалось для него кошмаром. Клаус «пообещал раздобыть копии документов, но не смог сдержать обещание». Гомес-Беар, находившийся в Уэльве, «осторожно наводил справки, не выбросило ли на берег какой-либо сумки или бумаг». О присутствии гибралтарца, несомненно, было сообщено Клаусу, и это еще сильнее увеличило его нервозность.

Агент Андрос докладывал: «Поскольку местные немцы не смогли получить копии документов, которым они придают чрезвычайное значение, эту задачу взял на себя в Мадриде либо сам Ляйснер, либо Куленталь». Честолюбивый Карл Эрих Куленталь увидел возможность добавить к своим шпионским трофеям еще один.

Репутация Клауса была на кону, и, в довершение всего, в игру ввязались его коллеги и начальники. Через своих агентов португальское отделение абвера прослышало о происходящем и предложило помощь. Клауса «вызвали в Вильярреаль-де-Сан-Антонио на собеседование» о том, как быть в сложившейся ситуации. Вся мощь немецких секретных служб на Иберийском полуострове была теперь направлена на получение британских документов, которые британцы с таким же упорством стремились вложить им в руки.

Клаус настойчиво утверждал, что все-таки может раздобыть документы благодаря своим испанским контактам. Он дал услужливому подполковнику Сантьяго Гарригосу указание немедленно поехать в Севилью и встретиться там с другим офицером гражданской гвардии — с майором Луисом Канисом, которого агент Андрос охарактеризовал как человека «очень прогермански настроенного и получающего от немцев деньги». Канис, вероятно, был самым важным из контактов Клауса. «Этот человек, — докладывал информатор Хиллгарта, — находящийся под полным немецким контролем, руководит всей контрразведкой в штаб-квартире севильского главнокомандующего и, следовательно, во всей Андалусии». В теории Канис отвечал за пресечение шпионской деятельности против Испании; в действительности он был агентом немецкого абвера. Гарригос ввел Каниса в курс дела и настоятельно попросил его от имени Клауса «сделать, пользуясь своим служебным положением, все возможное для получения копий документов». Глава контрразведки обширного региона имел все основания заинтересоваться тем, что было выброшено на берег и имело разведывательное значение. Канис выбрал одного из подчиненных ему младших офицеров контрразведки и велел отправиться в Сан-Фернандо, где все, что было найдено у майора Мартина, теперь хранилось у военно-морских властей провинции Кадис. «Предупредив его, что действовать надо с максимальной осторожностью», Канис приказал своему офицеру разведать обстановку вокруг военно-морской штаб-квартиры, поговорить с тамошним командующим и получить, используя все необходимые средства, «точные сведения относительно содержания документов».

Он почти добился успеха. Кто-то в военно-морском ведомстве провинции Кадис согласился сфотографировать содержимое чемоданчика: письма, фотоснимки, верстку брошюры Сондерса о «коммандос». Этот человек, однако, наотрез отказался распечатывать письма — «либо потому, что они боялись сломать печати без разрешения министра ВМФ, либо, что более вероятно, потому, что они не умели вскрывать письма, не оставляя следов». О симпатиях адмирала Морено к англичанам было хорошо известно; если бы министр узнал, что кто-то распечатал официальные письма без санкции сверху, он пришел бы в ярость. Как выяснилось, кадисский военно-морской начальник не был так прогермански настроен, как думали британцы. Он отказался дать письма офицеру Каниса, и тот поехал восвояси, получив резкий отпор и пачку фотографий, не имевших никакого разведывательного значения. «Либо из-за невысокого звания посланного, либо из-за того, что он действовал слишком робко, либо, скорее, из-за того, что флотские обычно именно так и поступают, ему пришлось вернуться в Севилью и признаться, что он не смог получить ровно никакой информации; военно-морские власти сообщили ему, что за любыми сведениями о документах севильский главнокомандующий должен будет лично обратиться в Мадрид в военное министерство». В ярости и досаде Канис решил было, что сам поедет в Кадис и поговорит с флотскими. Но было уже поздно.

Министр ВМФ адмирал Морено отдал четкий приказ взять чемоданчик и его содержимое и, «не открывая, переправить в Мадрид в Адмиралтейство». Письма были уже в пути; их вез из Кадиса офицер ВМФ. Итак, Адольф Клаус не смог перехватить документы в Уэльве; его агент Луис Канис не смог получить их в Кадисе; теперь пришла очередь Карла Эриха Куленталя попытаться завладеть ими в Мадриде. Действовать надо было быстро: вещи и документы, найденные при майоре Мартине, уже более недели находились у испанцев. Англичанам явно не терпелось получить их обратно, и рано или поздно испанским властям пришлось бы уступить во избежание крупного дипломатического скандала (на самом деле это было последнее, чего хотелось британцам).

В Лондоне Джонни Беван направил начальникам штабов промежуточный отчет. Пока, предупредил он, «информация весьма скудная». «Фарш обнаружен испанцами 1 мая: море вынесло его на берег в районе Уэльвы… Судя по всему, определенные документы были изъяты испанцами и отправлены к испанским властям в Мадрид».

Монтегю и Чамли были очень встревожены медленным ходом событий. Неизвестность была мучительна. Отчет Андроса об усилиях, которые немцы прилагали для получения бумаг, дойдет до Лондона только через много недель. Наверняка было известно лишь то, что все найденное при майоре Мартине оказалось во флотском ведомстве — наименее прогерманском в испанских вооруженных силах. Хиллгарт задал немцам очевидное направление движения, но взяли ли они след? Дешифровщики в Блетчли-Парке прочесывали сообщения, курсировавшие между сотрудниками абвера в Уэльве, Мадриде и Берлине, но указаний на то, что немцы знают о существовании документов, не говоря уже об их содержании, не находили. Казалось, что «Фарш» просто пройдет некий путь внутри испанской военной бюрократии и вернется к британцам, минуя немецкие руки.

Организаторы операции переживали нервное напряжение каждый по-своему. Чамли совершал долгие прогулки по Сент-Джеймс-парку: высокая, нескладная фигура человека, погруженного в раздумья. Он много времени проводил в своем гараже на Куинз-Гейт-Мьюз, ремонтируя старый «бентли». Что касается Монтегю, его главной реакцией на неизвестность стало раздражение. Упорный отказ реальности оправдывать его ожидания сделал его брюзгливым. Пока дезинформация находилась в стадии застоя, он желчно, пространно жаловался по малозначительным поводам: «Мы, одиннадцать человек, трудимся в поте лица в малюсенькой комнатушке с низким потолком, где воздух всегда спертый и несвежий, где зачастую пять пишущих машинок стучат одновременно, где из-за ужасных условий нас одолевают изнеможение и головная боль. Жертвуя многими выходными днями, порой возвращаясь на работу после ужина, я ухитряюсь справляться с текущей работой, хотя обычно чувствую вечером такую усталость, что, поужинав, сразу ложусь спать. Никто понятия не имеет, никому даже в голову не приходит, как нам тяжело».

Проводив в дальний путь Билла Мартина, свое «второе „я“», и вновь оказавшись прикованным к письменному столу, Монтегю, похоже, замкнулся в себе, в своих сомнениях и страхах по поводу того, что сотворенная им хитроумная уловка может обернуться жалким провалом, а то и широкомасштабным бедствием. Внутреннее напряжение рождало в нем сарказм. Он с горечью предавался мыслям о том, что шефы абвера, кажется, ценят его труд выше, чем его собственное начальство: немцы, по крайней мере, слали деньги и похвалы двойным агентам, реальным и вымышленным, в руководстве действиями которых он участвовал. Он написал полушутливое-полусерьезное заявление об отставке: «Прошу разрешить мне оставить свою должность в КВМДР с тем, чтобы иметь возможность записаться в немецкий военно-морской флот. Причина данной просьбы заключается в том, что адмирал Канарис оценивает мою службу более высоко, чем достопочтенные лорды Адмиралтейства. Он только что выплатил мне специальную премию и согласился прибавить мне жалованье. Ю. С. Монтегю, лейтенант-недотепа Королевского военно-морского добровольческого резерва». Он не подал это заявление. Монтегю знал, что все это выглядит мелочно («Я всегда был эгоистичным поганцем»), но ничего не мог с собой поделать. Чамли был человеком идей, которому достаточно было видеть, как плоды его мысли уплывают (в данном случае — в буквальном смысле) к предопределенному судьбой итогу. Но Монтегю был перфекционист и трудоголик: «Я никогда не был способен прекратить работу на половине, — писал он. — Даже если это означало доработаться до полного изнурения».

На первом плане в сознании Монтегю было понимание того, что на североафриканском берегу собирается ударная группировка из сотен тысяч солдат союзников, чья судьба зависит от военной уловки, которая сначала выглядела как веселая игра, но теперь стала вопросом жизни и смерти для многих и многих. «Если бы, готовя и разрабатывая „Фарш“, я допустил промашку, — вспоминал чуть позже Монтегю, — я мог бы запороть всю операцию „Хаски“».

Его тревога в какой-то мере уменьшилась бы, имей он возможность видеть неистовые сцены в мадридской штаб-квартире абвера, где Ляйснер, Куленталь и другие немецкие разведчики теперь сосредоточились на одной-единственной задаче: раздобыть содержимое чемоданчика майора Мартина. Спустя неделю после похорон документы уже прибыли в мадридское Адмиралтейство и немедленно были переданы лично в руки адмирала Морено. После чего они, казалось, исчезли в лабиринте испанского военного чиновничества. Немцы отчаянно хотели ими завладеть, британцы столь же сильно желали им в этом успеха; единственным препятствием была испанская бюрократия, неэффективная, чванливая и необыкновенно ленивая. «Официальные процедуры всегда тянутся долго», — предупреждал Хиллгарт. В данном случае они, похоже, застопорились полностью.

Майор Куленталь лез из кожи вон, чтобы выяснить, где могут находиться бумаги и кого ему надо подкупить, чтобы получить к ним доступ. Адмирал Морено, судя по всему, принял вопрос о судьбе чемоданчика близко к сердцу и, когда чемоданчик привезли в Мадрид, передал его и все остальное в Альто Эстадо Майор (Alto Estado Mayor, Генштаб). У Куленталя имелось в Генштабе несколько контактов высокого уровня, но, когда абвер начал наводить справки, в ответ было «сообщено, что они не получали ни документов, ни их копий и что они вообще совершенно не в курсе дела». Обратились в военное министерство — ответ был таким же. Тогда абвер прибег к помощи гестапо, у которого в Испании имелось постоянное представительство. Главу гестапо в Испании попросили связаться с его информаторами в Главном управлении безопасности (Direcci?n General de Seguridad, DGS) и поручить им заняться этим вопросом. «Они тоже потерпели неудачу, поскольку никто ничего об этом не знал». Последним, о ком было известно, что он имел чемоданчик в своем распоряжении, был адмирал Морено, получивший его от «представителя военно-морских властей [в Кадисе]», но никто, казалось, не знал, кому он отдал его затем, и немцы «не осмеливались обратиться к министру ВМФ», потому что Морено почти наверняка поставил бы в известность англичан.

Немцы обратились за помощью к одному из своих самых надежных и проверенных шпионов — капитану Гроисару, которого агент Андрос охарактеризовал как «усердного труженика ради немецких интересов» и который располагал широкими контактами в военных кругах. Гроисар доложил, «что он слышал о трупе с документами, который море выбросило на берег, и пообещал связаться с армейским Генштабом». Гроисар, судя по всему, работал (в каком качестве — неизвестно) в испанской разведке, где у него было «много привилегий и возможностей исследовать любой вопрос, в котором он мог быть заинтересован». Вначале испанский капитан обратился в Генштаб, но безуспешно; затем — в DGS, где он «не смог получить никакой свежей информации»; затем он переговорил с «некоторыми высокими полицейскими чинами» — с тем же нулевым эффектом. Усилия Гроисара не принесли прямых результатов, однако, тыкая палками во все углы испанской военной иерархии, немцы породили массу домыслов вокруг неизвестно где находящегося чемоданчика. «Эти документы вызвали огромный интерес, — докладывал позднее Андрос. — Гроисар раздул этот интерес до такой степени, что в конце концов вопросу уделил внимание лично подполковник Баррон, генеральный секретарь Главного управления безопасности».

Полковник Хосе Лопес Баррон Серрути, шеф испанской службы безопасности, сыгравший ключевую роль в добыче документов.

Это был поворотный момент. Полковник Хосе Лопес Баррон Серрути был главой DGS, ревностным фашистом и человеком с очень крутым характером. Он побывал на войне в составе испанской добровольческой Голубой дивизии, отправленной на русский фронт воевать бок о бок с армией Гитлера, а теперь он хитро и безжалостно руководил франкистской службой безопасности. Голубая дивизия, сформированная в 1941 году и обязанная своим названием голубому цвету фалангистских рубашек, символизировала высшую точку развития военного сотрудничества Испании с нацистской Германией. Если легион «Кондор», где служили Адольф Клаус и Куленталь, был подарком Германии генералу Франко, то Голубая дивизия была ответным подарком Испании Гитлеру. Никакая другая страна из тех, что официально не воевали, не послала на фронт целую дивизию. Примерно 45 тысяч испанцев вызвались драться за дело фашизма, и Баррон был в числе первых. Как и все военнослужащие дивизии, он принес личную военную присягу Гитлеру. Более двух лет Голубая дивизия яростно сражалась на Восточном фронте в тяжелейших условиях, потеряв убитыми 5 тысяч человек. «Более отважных ребят и представить себе невозможно!» — заявил о ней генерал СС Зепп Дитрих. На Гитлера эта дивизия произвела такое сильное впечатление, что он учредил для ее бойцов специальную медаль.

В 1943 году дивизия была официально распущена. К тому времени Франко уже назначил Баррона главой службы безопасности. У Хиллгарта имелись в аппарате государственной безопасности свои агенты, но преобладающие настроения в DGS были решительно прогерманскими. Под началом Баррона эта служба активно собирала информацию для немцев; губернаторам провинций она дала указание завести досье на каждого еврея, живущего в Испании. Словом, полковник Баррон был закаленный в боях фашистский ветеран, убежденный германофил, руководивший тайными полицейскими силами, в которых было множество шпионов и сторонников нацистской Германии. Если полковник Баррон взял след, нахождение документов и предоставление немцам доступа к ним было только вопросом времени.

Между тем Карл Эрих Куленталь, человек амбициозный и параноидальный, постепенно приходил в подлинное бешенство. Он пребывал теперь в таком же незавидном положении, в какое он чуть раньше поставил Адольфа Клауса: нарастающее давление сверху с требованием немедленно раздобыть обещанные документы, которые все никак не давались в руки. Сведения о неуловимом британском чемоданчике уже достигли высших эшелонов власти в Берлине, и прежде всего — Вильгельма Канариса, возглавлявшего абвер. Тесные связи Канариса с испанскими властями возникли еще в годы Первой мировой войны, когда он был тайным агентом в Испании, работавшим под гражданским прикрытием и собиравшим военно-морские разведданные. В 1925 году Канарис создал в Испании немецкую разведывательную сеть. Он бегло говорил по-испански и поддерживал близкие отношения с испанскими националистами, включая самого генерала Франко и Мартинеса Кампоса, шефа его разведки. Почти наверняка Куленталь, протеже начальника абвера, сообщил Канарису о пока бесплодной охоте за документами «в надежде, что он приедет в Испанию, где, по их мнению, он сможет получить копии благодаря своей тесной дружбе со многими высокопоставленными военными — особенно с министром авиации генералом Вигоном и военным министром генералом Асенсио».

Хуан Вигон, бывший глава Генштаба, лично вел переговоры с Гитлером по поручению Франко в самом начале войны. Карлос Асенсио был настроен резко прогермански и давно уже высказывался в пользу вступления Испании в войну на стороне Гитлера. Согласно одному донесению британской разведки, «немцы обращались к ним обоим», но в итоге помощь этих двух влиятельных генералов, как и вмешательство Канариса, не потребовалась.

Через девять дней после появления сфабрикованных писем в Испании они наконец попали в немецкие руки.