Вокруг Манифеста 17 октября

Вокруг Манифеста 17 октября

Ранняя осень — «бабье лето» — прекрасная пора для беззаботного времяпрепровождения. Император Николай II никогда не упускал случая отдохнуть на природе от государственных дел. Так было и в 1905 году. Погрузившись с семьей на яхту «Штандарт», он направился в финляндские шхеры. 17 сентября к нему на военном корабле с отчетом прибыл С. Ю. Витте, вернувшийся в Петербург из-за границы днем ранее (16 сентября). Император выразил ему признательность за успешное завершение труднейших переговоров, объявил, что возводит С. Ю. Витте в графское достоинство, и пригласил к высочайшему обеду. Новоиспеченный граф в порыве благодарности целовал монарху руку.

С. Ю. Витте был доволен царской милостью и не протестовал, когда его величали «ваше сиятельство». Матильду Ивановну он при всяком удобном случае именовал графиней. Радость от монаршей милости подпортили ненавистники — они принялись величать его «графом Полу-Сахалинским».

«Этот тон стали проводить и некоторые военные царедворцы, различные генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и просто генералы и полковники, одним словом, военная дворцовая челядь, которая делает свою военную карьеру, занимаясь дворцовыми кухнями, автомобилями, конюшнями, собаками и прочими служительскими занятиями. Этот тон был весьма на руку тем военачальникам, которые шли на войну для хищений и разврата, и в особенности для главных виновников нашего военного позора — генерала Куропаткина „с душою штабного писаря“, и старой лисицы, никогда не забывающего своих материальных выгод, — генерала Линевича, недурного фельдфебеля для хорошей роты, ведущей партизанскую войну на Кавказе»¹¹⁹.

Из намерений С. Ю. Витте отдохнуть и полечиться за границей ничего не вышло — обстановка в стране приняла уже опаснейший оборот. Возвращение его на родину совпало с началом невиданных в истории России политических потрясений. После указа, даровавшего университетам автономию, высшая школа забурлила — в стенах учебных заведений начались ежедневные митинги с выдвижением самых радикальных политических требований. В них участвовали как студенты, «…так еще в большей степени рабочие, настоящие или подложные, учителя, чиновники, лица в военных мундирах, в том числе нижние чины, курсистки, дамы, а также публика, даже из высшего общества, которая приходила дивиться таким необычным представлениям и энервироваться, т. е. получать особые психические ощущения, подобные тем, которые получаются от шампанского, боя быков, скабрезного представления и проч.»¹²⁰.

19 сентября забастовку с экономическими требованиями объявили рабочие самой крупной в Москве типографии И. Д. Сытина. Вслед за ними забастовали рабочие всех типографий, и 24 сентября газеты вообще не вышли. Затем пошло по нарастающей — стачку объявили рабочие и служащие мебельных, табачных фабрик, коммунальных предприятий. К ним присоединились металлисты. Господствовали политические лозунги. Частные экономические требования были задвинуты на второй план.

С. Ю. Витте своим быстрым умом понял, что главная и самая большая опасность заключается в том, что «…вся Россия была недовольна существующим положением вещей, т. е. правительством и действующим режимом»¹²¹.

6 октября с забастовки рабочих мастерских Общества Казанской железной дороги в Москве началась Всероссийская октябрьская политическая стачка. По стечению обстоятельств как раз в этот самый день председатель Комитета министров граф С. Ю. Витте, побуждаемый к тому председателем Государственного совета графом Д. М. Сольским, ходатайствовал о высочайшей аудиенции для изложения соображений о возможных путях выхода из крайне тревожного политического положения. Ответ на ходатайство был получен лишь через сутки — 8 октября — и, по-видимому, неспроста, так как в тот день прекратилось движение пассажирских и товарных поездов на всех дорогах Московского железнодорожного узла, кроме Николаевской. Даже до императора, изолированно жившего с семьей в загородной резиденции, наконец-то дошло, что дела в стране идут все хуже и хуже.

9 октября в 18.00 председатель Комитета министров «имел счастье» явиться к императору и в беседе поставил царя перед выбором: либо встать на путь политических реформ, либо найти подходящего человека, облечь его диктаторскими полномочиями, «…дабы с непоколебимой энергией путем силы подавить смуту во всех ее проявлениях»¹²². В качестве кандидатов в диктаторы были предложены адмирал H. M. Чихачев и граф А. П. Игнатьев. Реформы представлялись С. Ю. Витте наиболее подходящими обстановке, и он предложил императору обсудить детали с высшими сановниками империи и членами царской семьи.

Накануне, 8 октября, управляющий делами Комитета министров сенатор Н. И. Вуич подготовил «Всеподданнейшую записку» с изложением общего плана преодоления глубочайшего политического кризиса. «Записка» составлялась по указаниям С. Ю. Витте; он читал и самолично правил ее текст. На следующий день документ редактировался, затем был переписан набело в двух экземплярах в канцелярии Комитета министров и 9 октября вручен адресату — императору Николаю II. «Записка» была первым программным политическим документом, вышедшим из-под пера С. Ю. Витте и уже поэтому заслуживает того, чтобы на ней остановиться настолько подробно, насколько это возможно в биографической книге.

Главная тема «Записки» — обоснование необходимости самых серьезных реформ в области государственного устройства и управления. Государство как общественный институт, объяснял С. Ю. Витте императору, абсолютной ценностью не обладает, поскольку его главная функция по своему существу чисто служебная, а именно: обеспечение «моральных и реальных жизненных благ». Первые включают в себя разнообразные проявления поступательного развития «свободного по природе человеческого духа»; вторые слагаются из совокупности экономических условий существования человеческих индивидов. И то и другое требует в качестве необходимой предпосылки установление гражданской свободы — «…обращения естественной свободы лица в свободу, регулируемую и ограничиваемую объективными нормами права»¹²³. Во имя права и создается государство; главное его предназначение как раз состоит в защите права. Что касается конкретных форм государственного устройства — абсолютных либо конституционных монархий и республик, — то они носят преходящий, исторический характер.

Но в истории человечества нередко случается так, что формы жизнедеятельности отрываются от его содержания, отвердевают и приобретают самостоятельное бытие. «Получается требование прямого служения: самодержавию, конституции, республике и пр.; содержание, обусловившее образование форм, уходит куда-то назад. Во всей мощи выступают одни формы, и содержание, т. е. цель гражданской свободы, начинает оцениваться как явление служебное, как их результат»¹²⁴. Право становится на охрану данного строя и данного способа управления. Форма начинает торжествовать над содержанием жизни, над ее идеей.

Но идея, продолжает свою мысль С. Ю. Витте, никогда не умирает: «Если форма, ставшая внешним фактом, своей реальной силой не дает ей гореть во всем блеске, она теплится, как раскаленный уголь в груде золы. Повеет ветром — уголь вспыхнет ярким пламенем. Пойдет дождь — он снова будет мерцать едва заметно до новой вспышки»¹²⁵.

Борьба русского народа за свою свободу началась не год назад — заявил автор «Записки». Ее корни он обнаружил в глубине веков: в средневековом Новгороде, церковном расколе, запорожском казачестве, протестном движении в эпоху петровских преобразований, «бунте» декабристов, петрашевцах, «великом акте» 19 февраля 1861 года, а если говорить в общем, то в природе всякого человека. «Человек всегда стремится к свободе. Человек культурный — к свободе и праву; к свободе, регулируемой правом и этим правом обеспечиваемой»¹²⁶.

Крайние политические воззрения существовали и будут всегда существовать. Хотя сами по себе они опасны, но если власть имеет опору в широких слоях общества, то они не могут влиять на бытие и целостность государства и общества. Нынешнее Российское государство эту опору утратило. Законодательные акты 6 августа 1905 года запоздали, более того, они не сопровождались изменениями в управлении государственными делами. «Общественная мысль вознеслась над землею и рвется в облака». Радикальные политические требования дошли до крайних пределов: всеобщего избирательного права, национализации земли, социалистического переустройства государства и т. д. вплоть до преобразования России на началах федерализма¹²⁷.

Глубоко ошибаются те, внушал С. Ю. Витте царю, кто обольщается надеждами на то, что общественное движение удастся задавить полицейскими мерами, как это было в 80-е годы; те, кто надеется на поддержку темных крестьянских масс в борьбе против революционной смуты. Крестьяне пассивны, инертны и потому надежной опорой престолу быть не могут — сегодня они за царя, а завтра во имя царя они сметут все то, на чем держится царский трон. «Полицейская же репрессия остановить идейное движение бессильна. Большее, что она может сделать, — это придавить и заглушить проявления движения вовне, то есть загнать болезнь вовнутрь»¹²⁸.

Рассчитывать на повторение ситуации 1881 и 1882 годов — опасное самообольщение. Времена уже не те. Если реакция тогда и восторжествовала, утверждает С. Ю. Витте, то единственно потому, что нашла себе опору в общественном настроении. В тот момент научная мысль находилась в упадке. «Конституционализм подвергался суровой критике. Социалистические тенденции громко протестовали против индивидуальной свободы. Экономические проблемы заглушали правовые. Абсолютизм не встречал теоретического отрицания. Ныне, спустя двадцать лет, условия совершенно иные. Ожидать переворота в общественном сознании нельзя. Напротив, все говорит за то, что такой переворот наступить не может»¹²⁹.

Русско-японская война явилась суровым и беспощадным экзаменом всему российскому государственному устройству. Власть этот экзамен не сдала — началась революция. Что же делать? Задача, вставшая перед правительством, неимоверно трудна. Настолько трудна, что даже способы решения ее автору «Записки» не видны. Можно наметить лишь некоторые общие принципы будущей внутренней государственной политики. И тут С. Ю. Витте переходит к самому главному.

То правительство, которое плетется в хвосте событий или же само этими событиями направляется, неминуемо приведет державу к верной гибели. Оно должно не фиктивно, а реально руководить страной под лозунгами гражданской свободы. «Ход исторического прогресса неудержим, — предупреждает царя С. Ю. Витте. — Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформ, то путем революции»¹³⁰. Сам С. Ю. Витте, понятное дело, за реформы. Правительству нужно, как это было в 50-е годы XIX века, встать во главе общественного движения, похитив у революции ее лозунги.

Какие? Во-первых, нужно устранить административный произвол, основанный на самых разнообразных временных и исключительных законоположениях. Во-вторых, требуется дать населению гражданские свободы: совести, слова, собраний и союзов; свободу личности. Наконец, в-третьих, необходимы такие преобразования в государственном устройстве, которыми бы дарованные свободы гарантировались. «Государственная власть должна вступить на путь конституционный» — эту фразу можно считать лейтмотивом политической программы С. Ю. Витте¹³¹.

Положение о выборах 6 августа 1905 года создало несколько искусственную систему народного представительства: сословный и имущественный цензы были скомбинированы неудачно, целые группы населения (промышленные рабочие и др.) вовсе лишались избирательного права. Избирательную систему настоятельно требуется реорганизовать, включив в программу работ правительства подготовку к введению в стране всеобщего избирательного права. Но этого мало. Нужно пойти навстречу тем требованиям, которые идут из самой толщи народной жизни.

Для рабочих подойдут законодательное нормирование рабочего дня, государственная система страхования, примирительные камеры и т. п. Аграрный вопрос ввиду его крайней остроты, нуждается в безотлагательном и радикальном решении. По счастью, лозунг расчленения России на автономные провинции не успел еще пустить глубоких корней. Поэтому, говорит С. Ю. Витте, идея государственного единства страны в части внешних сношений, военной организации, денежной системы, таможен, налогов и сборов на общие потребности, уголовного законодательства, единого народного представительства должна быть громко провозглашена правительством. Этой идее ничуть не противоречит ни особое устройство Финляндии, ни автономия десяти польских губерний, может быть, Грузии, других частей Кавказа и т. п.¹³²

Автор «Записки» не видит, какой окажется физиономия будущей Думы. Он ни слова не говорит о возможном расширении ее прав. Но и при весьма ограниченных полномочиях народного собрания С. Ю. Витте считал весьма опасным предоставлять ее самой себе. «Отсюда вытекает первая ближайшая задача правительства: обставить дело так, чтобы выборы действительно производились честно и чтобы свободное их производство было для всех ясно…»¹³³ Престиж Думы должен быть поднят на надлежащую высоту между прочим еще и для того, чтобы поддержать те общественные силы, которые, отвергая принцип совещательного представительства, все же решились принять участие в выборах.

С Думой, пишет С. Ю. Витте царю, правительству следует установить самую тесную связь и живое сотрудничество. Возможно, имеет смысл пересмотреть положение о недопущении совместительства службы на министерских постах с обладанием думским мандатом. Крайне желательно сформировать правительство из популярных общественных деятелей и преобразовать Государственный совет на началах выборности. Правительство должно отвлечь Думу от опасных политических шагов путем внесения в нее неотложных законопроектов.

Вместе с тем, предупреждает С. Ю. Витте императора, совершенно очевидно, что с самого начала работа народного собрания не получит делового характера. К этому нужно относиться спокойно, как к неприятному факту действительной жизни. Государству Российскому грозит страшная опасность, а выбора у власти нет: «…или стать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и потоки крови только ускорят взрыв. За ними наступит дикий разгул низменных человеческих страстей». Этими словами председатель Комитета министров закончил свое послание царю, поставив внизу дату: 9 октября 1905 года¹³⁴.

10 октября беседа проходила уже не один на один, а в присутствии императрицы Александры Федоровны¹³⁵. Больше из членов царской семьи не было никого: великий князь Николай Николаевич охотился у себя в имении, Петр Николаевич пребывал в Крыму, других же, в частности столь ценимого С. Ю. Витте за благородство и здравомыслие Владимира Александровича, просто не позвали.

Царь и царица не проронили ни единого слова, они сидели и слушали С. Ю. Витте. Россия, говорил он, являет собой страну, где неотложные реформы по установлению «разумной свободы и гражданственности» сильно запоздали. Правящий режим держался, покуда не грянула несчастная война, пошатнувшая «главное основание того режима — силу и, особливо, престиж силы, сознание силы». Теперь уже нет никаких альтернатив «крупным преобразованиям», которые смогли бы привлечь на сторону власти «большинство общественных сил»¹³⁶. Председатель Комитета министров тем не менее советовал царю не принимать решений, которые противоречили бы его убеждениям или инстинктам. Хорошо зная своего повелителя, зная, что он не обладает способностью понимать «реальную сложную обстановку», С. Ю. Витте в особенности упирал на то, что положение до такой степени болезненно, что на скорое успокоение страны рассчитывать невозможно, какой бы путь ни избрать¹³⁷. Главное, что нужно для полного успеха дела — твердо и последовательно идти по любому избранному пути, не отклоняясь в сторону и не поворачивая назад.

С. Ю. Витте применил все способы убеждения колеблющегося царя: «Прежде всего постарайтесь водворить в лагере противника смуту. Бросьте кость, которая все пасти, на вас устремленные, направит на себя. Тогда обнаружится течение, которое сможет вынести нас на твердый берег»¹³⁸.

Едва ли С. Ю. Витте был вполне искренен, произнося эту фразу (если она вообще была произнесена). Впоследствии, уже после 17 октября, обстоятельства тех бесед с царем стали достоянием прессы и наделали много шума: мысль С. Ю. Витте была интерпретирована в том смысле, что после подавления революции можно будет дать отбой реформам. Журналист газеты «Новая жизнь» Л. Львов (Клячко), давший материал на эту тему, был вызван к премьеру.

В служебной квартире С. Ю. Витте он застал форменный содом: в кабинете повсюду, не только на столе, но и на полу, валялись документы и справки, в приемной ожидали многочисленные депутации, бегали курьеры. Председатель правительства отвел журналиста в соседнюю комнату и, уставившись на него в упор, сказал:

«— Вот уж никак не ожидал, чтобы вы мне ставили палки в колеса.

— Вы никак не должны были ожидать, что я скрою сведения, имеющие столь важное общественное значение, — ответил я.

— Во-первых, ваше сообщение не вполне правильное, а во-вторых, вы же сами понимаете, что с этим кретином (его буквальное выражение про Николая II) иначе ничего не поделаешь.

— Тем более я должен был об этом сообщить.

— В будущем, для истории. Но сейчас вы не должны были этого делать»¹³⁹.

Относительно самого факта беседы с царем 10 октября не так давно в серьезной источниковедческой литературе были высказаны сомнения. Дело в том, что император Николай II, организованный и пунктуальный по натуре человек, на протяжении всей своей жизни вел личный дневник, где фиксировал все наиболее важные, на его взгляд, события, в том числе и прием важных посетителей. Запись о посещении С. Ю. Витте 9 октября была им сделана, а 10 октября — нет. Отсюда делается вывод: в действительности состоялась только одна аудиенция 9 октября¹⁴⁰.

На аудиенцию 10 октября как на несомненный факт указывают два свидетеля происходивших событий: управляющий делами Комитета министров Н. И. Вуич и заведующий императорским кабинетом князь Н. Д. Оболенский¹⁴¹. Их воспоминания об обстоятельствах появления на свет Манифеста 17 октября С. Ю. Витте поместил в тексте своих мемуаров. Ответ на вопрос, почему в дневнике царя не была сделана запись об аудиенции 10 октября, не вполне ясен. Возможно, сам факт беседы на политическую тему в присутствии жены Николай II рассматривал как унижение своего мужского и царского достоинства. «Когда я докладывал в присутствии императрицы, — вспоминал С. Ю. Витте, — она не выронила ни слова, сидела как автомат, и по обыкновению краснела, как рак»¹⁴².

Роль императрицы Александры Федоровны в событиях вокруг Манифеста 17 октября еще нуждается в выяснении. Историк Александр Николаевич Боханов установил, что уже к моменту своего вступления на русский престол она была вполне убеждена, что власть ее мужа, русского императора, опирается непосредственно на Божественное провидение, пред которым простые смертные могли только склонять голову и трепетать. «Не позволяй другим быть первым и обходить тебя»; «Выяви Свою волю и не позволяй другим забывать, кто ты» — эти строки она собственноручно вписала мужу в его дневник еще в 1894 году¹⁴³. Впоследствии именно царица распустила в придворных кругах сплетню, будто бы Манифест 17 октября был у императора вырван С. Ю. Витте. Император на это не возражал¹⁴⁴.

Прекрасная мать и верная жена, но неуравновешенная психически и не особенно умная как женщина (чем она отличалась от своей свекрови), Александра Федоровна имела веские личные причины не любить С. Ю. Витте. В частности, за его позицию в вопросе о престолонаследии осенью 1900 года. Император Николай II тогда почти целый месяц (с 1 по 28 ноября) болел брюшным тифом и некоторое время находился даже на грани между жизнью и смертью. Как раз тогда среди придворных появилось течение в пользу передачи престола императрице Александре Федоровне в том случае, если исход болезни ее мужа окажется летальным.

Для обсуждения вопроса было собрано частное совещание в составе министра внутренних дел Д. С. Сипягина, министра иностранных дел графа В. Н. Ламздорфа, министра императорского двора и уделов барона В. Б. Фредерикса, министра финансов С. Ю. Витте и великого князя Михаила Николаевича — сына императора Николая I, бывшего по возрасту самым старшим в императорской фамилии. Совещание высших сановников государства проходило на квартире Д. С. Сипягина, который тогда жил в гостинице «Россия». Сам вопрос о том, кому передать престол, С. Ю. Витте очень удивил. Согласно букве и духу закона о престолонаследии, категорически заявил он, на престол должен вступить брат царя и наследник престола великий князь Михаил Александрович. После обмена мнениями все согласились с заявлением С. Ю. Витте и постановили, чтобы об этом совещании и его заключении было неофициально доложено императрице.

В то самое время, а именно в 1900 году, С. Ю. Витте преподавал великому князю Михаилу Александровичу политическую экономию и финансы. Преподавание завершилось в 1902 году, и лекции, прочитанные С. Ю. Витте великому князю, были впоследствии изданы. С Михаилом Александровичем у С. Ю. Витте установились очень хорошие, почти дружеские отношения: он был приглашаем к великокняжескому завтраку, удостаивался чести сопровождать своего ученика в автомобильных прогулках по парку. Немудрено, что их прогулки были интерпретированы придворной челядью в качестве главного основания той решительной позиции, на которую С. Ю. Витте встал в вопросе о престолонаследии.

Но вернемся к событиям 9–10 октября 1905 года. Императору Николаю II виттевская идея о кости, брошенной недругам, судя по всему, явно приглянулась, и в конце беседы с ним он высказал соображение, что было бы лучше программу действий, изложенную в представленной записке, опубликовать манифестом от высочайшего имени. Как оказалось, оно еще не означало, что решение было окончательно принято. «Самое главное, я знал государя, знал, что мне на него положиться нельзя — безволие, недоверчивость и отсутствие всякого синтеза при довольно развитой способности к анализу»¹⁴⁵. Пагубные колебания продолжались, хотя никакой реальной альтернативы планам тушения пожара революции, помимо широких уступок общественному мнению, не просматривалось даже в отдаленной перспективе.

11 и 12 октября председатель Комитета министров вообще не имел никаких известий из Петергофа. Чтобы решиться на следующий шаг, императору нужны были неотразимые аргументы в пользу серьезности происходящих в стране революционных процессов. 12 октября забастовку объявила Балтийская железная дорога. Связь между царской резиденцией и столицей, где находились все высшие государственные учреждения, теперь поддерживалась только по морю. В дневнике императора появилась запись: «Для сообщения с Петербургом два раза в день начали ходить „Дозорный“ и „Разведчик“. Милые времена!! Вследствие запоздалого приема сели завтракать в 2 часа».

13 октября из Петергофа на имя С. Ю. Витте полетела высочайшая телеграмма с повелением стать во главе министров и навести порядок в стране. «Только при спокойном течении государственной жизни возможна совместная созидательная работа правительства с имеющими быть свободно выбранными представителями моего народа», — назидательно говорилось в этом странном документе, как будто посланном с другой планеты. Как достичь этого «спокойного течения» жизни? Судя по всему, ясности по этому вопросу не было ни у монарха, ни у тех, кто доставлял ему советы. Перемен в государственном строе царь явно не желал — о программе С. Ю. Витте в телеграмме не говорилось ни единого слова, даже намека и того не было.

В тот же день Николай II дал аудиенцию главноуправляющему Канцелярией по принятию прошений на высочайшее имя барону А. А. Будбергу. Он нашел царя в очень угнетенном состоянии. Николай II с трудом скрывал свое беспокойство и не знал, на что решиться. «Дайте конституцию, сами, без посредников», — убеждал царя А. А. Будберг. Она вернет стране мир и тишину. Затем начнется оздоровление России, больной с головы до ног. Сам акт и те милости, которые он с собой принесет, должны быть такими, чтобы как можно большее число людей было им удовлетворено¹⁴⁶.

На следующий день в столице был расклеен знаменитый приказ войскам, составленный петербургским генерал-губернатором, товарищем министра внутренних дел Д. Ф. Треповым, со словами: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть». Расчеты на грубую силу, как видно, оставлены не были. Как всякий слабодушный и слабовольный, хотя в житейском смысле и неплохой человек, император Николай II преклонялся перед грубой силой. Ему импонировали простые, недалекие, прямые и сильные по-солдатски люди вроде Д. Ф. Трепова, П. А. Столыпина и им подобных. Царский характер был таков, что он с трудом переносил в своем окружении людей умнее себя, унаследовав эту черту характера от деда, императора Александра II, про которого один современник сказал, что когда царь говорит с умным человеком, то напоминает ревматика, стоящего на сквозном ветру.

Пока в Царском Селе раздумывали, вся страна ждала, кто же возьмет верх: С. Ю. Витте с его реформами либо «…появится очередной приступ мракобесия, который на этот раз, как того с нетерпением ожидали все революционеры, совсем свалит царствующий дом… Надежды эти были весьма основательны, так как царь возбуждал или чувство отвращения, злобы, или чувство жалостного равнодушия, если не презрения; великие князья были совсем или скомпрометированы, или безавторитетны; правительство, не имея ни войска, ни денег и не имея способности справиться с общим неудовольствием и бунтами, окончательно растерялось»¹⁴⁷.

Лишь 14 октября С. Ю. Витте удостоился высочайшей аудиенции. В Царское Село он отправился пароходом. Погода стояла скверная — шел снег с дождем, корабль сильно качало. В поездке графа С. Ю. Витте сопровождал сенатор Н. И. Вуич. Путники сетовали на постыдность положения, когда подданные должны добираться к своему государю чуть ли не вплавь. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, занимались всеподданнейшим докладом, который начали составлять еще 9 октября на основании уже упоминавшейся записки¹⁴⁸.

Прямо с пристани председатель Комитета министров отправился во дворец. В беседе с царем он настаивал, чтобы объединенное правительство в эти грозные дни имело популярную среди населения программу неотложных политических реформ. При этом Витте представил царю свой всеподданнейший доклад и сказал, что в случае утверждения он будет являться программой правительства, которое ему поручено возглавить.

Задуманную комбинацию — популярные реформы проводит популярное правительство — разрушил царь. Он решил возвестить населению о переменах в государственном строе высочайшим манифестом. Особого энтузиазма у С. Ю. Витте это не вызывало: туманные обещания манифеста, толкуемые вкривь и вкось, способны были лишь разжечь страсти, чего следовало бы непременно избежать. Прецедент был — хорошо известно, какими драматическими событиями сопровождалось обнародование Манифеста 19 февраля 1861 года. Для успокоения взбудораженных крестьян пришлось несколько раз применять оружие.

Господствовавшее в верхах настроение — это ужас и полная растерянность перед происходившими в стране драматическими событиями. А они обострялись не по дням, а по часам. Вслед за забастовкой петербургского железнодорожного узла (она началась 12 октября) прекратили работу почти все предприятия города. Через три дня стачка охватила всю страну. В политических забастовках приняло участие более 2 млн человек, в их числе служащие государственных предприятий. Даже работники учреждений Государственного банка и те отказались работать, пока не будут проведены политические реформы. Требовали установления демократических свобод (слова собраний, печати и союзов) и созыва Учредительного собрания для перемены формы управления страной. Рабочие требовали еще и 8-часового рабочего дня. В стране начали возникать параллельные органы власти — Советы. Всего в 1905 году было создано 55 Советов рабочих депутатов. Одним из первых в дни Октябрьской политической стачки образовался Петербургский Совет рабочих депутатов.

Сумятица в головах представителей образованного общества как в те дни, так и впоследствии царила полнейшая. Фактов не перечесть. Например, служащие Санкт-Петербургского международного коммерческого банка, вовсю ругая «жидов» и революцию, высказывали пожелания свобод и конституции¹⁴⁹. «Вообще октябрьские события мне наглядно показали, — писал С. Ю. Витте, — что под влиянием трусости ни одно качество человека так не увеличивается, как глупость»¹⁵⁰.

В те тревожные дни лишь немногие в правящих сферах понимали, что брошенная кость, чтобы на нее «обратились все пасти», должна быть для этих пастей привлекательной. Понял это в конце концов и император Николай II. 14 октября вечером С. Ю. Витте получил повеление прибыть в царскую резиденцию на следующий день в 11 часов утра, имея при себе готовый проект высочайшего манифеста. Ввиду нездоровья председателя Комитета министров документ составлял бывший у него в тот вечер князь А. Д. Оболенский. На следующее утро, 15 октября, захватив с собой князя и сенатора Н. И. Вуича, С. Ю. Витте отправился морем в Петергоф. Ему сопутствовал еще и министр императорского двора барон В. Б. Фредерикс, в присутствии которого князь А. Д. Оболенский прочел составленный им проект манифеста.

В нем было три пункта: первый о свободах, второй о расширении избирательных прав и третий о предоставлении этих прав рабочим. От последнего по указанию С. Ю. Витте тут же отказались. Он был заменен пунктом, расширявшим полномочия Государственной думы. Между тем в «Записке» 9 октября и всеподданнейшем докладе вопрос о компетенции Государственной думы был тщательно обойден. Уклончивость С. Ю. Витте не следует понимать в том смысле, что он был согласен с концепцией «булыгинской» Думы. Сам он объясняет свою позицию следующим образом.

«Было бы безгранично наивно полагать, — пишет он в мемуарах, — что если Думе придан совещательный характер при всех прочих парламентских атрибутах, то от этого что-либо может измениться. Либо вовсе не следовало ее учреждать, либо при основании нужно было снабдить ее минимумом совершенно необходимых полномочий. В противном случае неизбежна революционная сумятица». Булыгинский закон о законосовещательной Думе — свидетельство реформаторского убожества правящих российских сфер; «…совещательный парламент — это поистине есть изобретение господ чиновников-скопцов»¹⁵¹. Но это только одна сторона дела. Есть и другая.

Избирательный закон 6 августа совершенно сознательно давал преимущество при выборах крестьянам, которые представляли собой совершенно темную массу, стоящую вне политики и потому неспособную к нормальной законодательной работе. Следовало ожидать, что они могут пойти, в случае неблагоприятного развития политической обстановки, на поводу у либеральной интеллигенции из дворян, которая кого угодно может обворожить сладкими и умными речами, либо у «сознательного пролетариата». Дворянство еще со времен «царя-освободителя» только и мечтало о том, чтобы ограничить власть царя в свою пользу, чтобы управлять вместе с ним. Оно бы примирилось и с буржуазией, допустило бы ее к дележке сладкого пирога власти, но тут совершенно неожиданно на политической арене появилась еще и третья сила, а именно: «сознательный пролетариат». «Между тем, последний для сих близоруких деятелей вдруг только в сентябре 1905 г. появился во всей своей стихийной силе. Сила эта основана и на численности, и на малокультурности, а в особенности на том, что ему терять нечего. Он, как только подошел к пирогу, начал реветь как зверь, который не остановится, чтобы проглотить все, что не его породы». С этой поры начал набирать обороты неудержимый процесс поправения и буржуазии и дворянства. Когда стало ясно, что конституция не может быть дворянской, вот тогда «…вся та часть дворянства, которая носит в себе только проглоченную пищу, а не идеи», начала явно или стыдливо «…исповедовать идеи таких каторжников (они и на это не способны, а просто сволочи), как Дубровин, Пуришкевич и пр.»¹⁵². Этой мысли С. Ю. Витте, при всей ее резкости и некоторой шероховатости, не откажешь в проницательности.

Между тем пароход, на котором редактировался проект конституционного манифеста, причалил к пристани. Председатель Комитета министров вместе с министром императорского двора отправился во дворец, поручив князю А. Д. Оболенскому и Н. И. Вуичу немедленно составить новую редакцию манифеста по преподанным им указаниям.

Во дворце к ним присоединились великий князь Николай Николаевич и генерал-адъютант Оттон Борисович Рихтер. Вчетвером они вошли в царский кабинет.

К всеподданнейшему докладу в тот же день приехал и военный министр генерал-лейтенант А. Ф. Редигер. Пока в царском кабинете шли разговоры, он находился в приемной комнате и ему были слышны из-за двери громкие голоса. В час дня А. Ф. Редигера пригласили войти. «Государь стоял у письменного стола и, поздоровавшись, предложил мне перейти на обычное место к окну, сам он оставался у письменного стола, где, кажется, укладывал папиросы. Он был взволнован, лицо раскраснелось, голос был неровен»¹⁵³. Еще бы — императору вновь предложили выбор между военной диктатурой и конституцией. Царь явно склонялся к силовому решению проблемы, но не находилось подходящих кандидатов в диктаторы. Пришлось выбрать конституцию. Новое совещание было назначено на три часа пополудни уже по готовому проекту царского манифеста, обещавшего бурлившей стране новую эпоху ее истории.

Когда С. Ю. Витте вернулся из дворца на пристань, проект был уже готов. В нем говорилось, помимо свобод, о расширении избирательных прав и о даровании будущей Государственной думе законодательных функций. Поначалу С. Ю. Витте склонялся к приостановке выборов до переделки избирательного закона, но после недолгого размышления решил, что откладывать выборы нежелательно. В своем проекте манифеста граф С. Ю. Витте, желая того или нет, следовал программе, которая была выдвинута земской оппозицией в сентябре 1905 года¹⁵⁴.

В три часа проект конституционного манифеста был представлен императору. При обсуждении никем из присутствующих серьезных замечаний высказано не было. Царь по своему обыкновению отложил окончательное решение и, положив манифест в стол, заявил, что помолится Богу, подумает и скажет С. Ю. Витте, решится он на подписание его или нет. Молиться царь не стал, думать тоже. Отпустив визитеров, он тотчас же вызвал к себе на 18 часов того же дня барона А. А. Будберга и члена Государственного совета И. Л. Горемыкина. Им Николай II и задумал поручить подготовку новой редакции манифеста. Виттевский вариант ему явно пришелся не по душе.

У барона А. А. Будберга был готов свой проект высочайшего манифеста. Над ним он трудился всю ночь с 13 на 14 октября. В 22 часа 15 минут 15 октября барон читал его императору. Царь был бледен и выглядел усталым. К ужасу Николая II и Горемыкина, проект Будберга оказался еще более радикальным, чем проект Витте — в нем, в частности, предусматривалась ответственность министров перед Государственной думой за «общий ход государственного управления». «Когда я дошел до амнистии и уничтожения смертной казни, поднялся большой крик», — вспоминал А. А. Будберг¹⁵⁵.

И. Л. Горемыкин изложил свое кредо: никаких манифестов не нужно, требуются лишь строгие репрессии в комбинации с частичными реформами. Действовать надо силою и уповать на милость Божию. Царь склонятся к точке зрения И. Л. Горемыкина, но сомневался в осуществимости репрессий. Революция уже вовсю идет, армия пока лояльна, но солдаты могут не выдержать. К тому же их мало — большая часть войск все еще за границей. Поэтому придется пойти на уступки. А. А. Будберг, как составитель альтернативного проекта, сказал речь, в конце которой заявил: нужен только манифест, без сопроводительной программы, иначе все лавры достанутся Витте.

Ночь с 15 на 16 октября ушла на доработку манифеста.

A. А. Будберг трудился до 4 часов утра, И. Л. Горемыкин и B. Н. Орлов (помощник начальника военно-походной канцелярии императора) были все время рядом и помогали ему советами. На вооружение был взят проект С. Ю. Витте. К утру изготовили несколько вариантов манифеста. Один из них А. А. Будберг счел наилучшим. С ним он познакомил промежуточную инстанцию — министра двора. Добропорядочный человек, настоящий рыцарь, барон В. Б. Фредерикс, как характеризовал его А. А. Будберг — «…полное ничтожество, которое ниже всякого понимания. Он не только не способен на какую-либо идею, но даже не в состоянии понимать мысли других…»¹⁵⁶.

В 2 часа пополудни 16 октября началось чтение проектов царю. Читал «Влади» Орлов, но полюбившуюся редакцию А. А. Будберг попросил разрешения озвучить самому. На ней император Николай остановился окончательно. В лакейскую уже притащили печатный станок. Около пяти часов император еще раз пригласил к себе всю компанию. А. А. Будберг вновь огласил весь текст. Император решился и сказал, что требуется сделать копию от руки и он отойдет на пару минут, чтобы показать этот экземпляр императрице¹⁵⁷. А. А. Будберг говорил, что, подписав Манифест, император поставит себя в такое положение, что все великолепие будет исходить только от него. Витте переживет это, если он печется об интересах страны, а не о своих собственных. Император высказал свою волю: манифест в редакции A. А. Будберга будет подписан, пусть только его прежде министра юстиции посмотрит С. Ю. Витте.

Весь день 16 октября граф С. Ю. Витте провел в напряженном ожидании. Как только до него дошли слухи, что над текстом его проекта производятся какие-то манипуляции, он немедленно позвонил во дворец и просил барона B. Б. Фредерикса передать императору, что о всех изменениях проекта манифеста его, графа С. Ю. Витте, как единственного кандидата на должность главы обновленного правительства, нужно поставить в известность до подписания. В противном случае пусть во главе всего предприятия становятся авторы сделанных изменений. В тот же день C. Ю. Витте ожидал неприятный сюрприз. Около 12 часов ночи к нему домой на Каменноостровский проспект явился барон В. Б. Фредерикс с начальником канцелярии генерал-майором А. А. Мосоловым. Они принесли ошеломляющее известие — его проект манифеста изменен не редакционно, а по существу. Во-первых, в нем провозглашалось, что все свободы (неприкосновенность личности, слова и совести) даровались населению со дня опубликования манифеста («ныне же»), тогда как по замыслу С. Ю. Витте введение в жизнь этих свобод должно составлять предмет занятий правительства. Во-вторых, о расширении прав Государственной думы в проекте А. А. Будберга — И. Л. Горемыкина, в отличие от проекта С. Ю. Витте, не говорилось вовсе: она должна была лишь рассматривать внесенные в нее «законодательные предположения». Не говорилось и о праве народного представительства контролировать закономерность действий правительства¹⁵⁸. Наконец, приглянувшийся императору вариант манифеста не согласовался со всеподданнейшим докладом С. Ю. Витте, уже одобренным и ждущим своего опубликования вместе с манифестом.

Стало ясно — от страха дворцовая камарилья совсем потеряла голову. Ведь немедленное введение гражданских свобод становилось в явное противоречие с действующими законами, в том числе и печально знаменитым «Положением о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» (коротко — Положения об охране). Принятое 14 августа 1881 года на три года, оно всякий раз по истечении срока продлялось вплоть до крушения самодержавия в марте 1917 года. Положение давало право министру внутренних дел и генерал-губернаторам объявлять любой район страны на исключительном положении, если они сочтут, что для поддержания общественного порядка действующих законов недостаточно. Затем управление делалось совсем простым — губернские власти могли без всякого следствия и суда воспрещать и закрывать что угодно, кого угодно увольнять и арестовывать. Осенью 1905 года на значительной части территории Российской империи действующие постоянные законы не применялись, а применялось пресловутое Положение об охране.

Уже нельзя было просто игнорировать либеральную интеллигенцию, почти единодушно требовавшую от царя народного представительства с законодательными правами. Впрочем, голову потеряла и цензовая общественность, также метавшаяся из стороны в сторону, из крайности в крайность. Например, столичные банкиры требовали введения военного положения при одновременном даровании «русскому народу широких реформ и свобод». Как в обстановке военного времени соблюсти такую, например, фундаментальную гражданскую свободу, как неприкосновенность личности, они, наверное, затруднились бы внятно объяснить.

Ознакомившись с документом, привезенным бароном B. Б. Фредериксом, С. Ю. Витте предпринял последнюю попытку компромисса: он предложил ограничиться публикацией только его всеподданнейшего доклада с программой реформ. На это предложение барон ответил отрицательно, указав, что вопрос о манифесте решен бесповоротно. Тогда C. Ю. Витте предъявил ему (а следовательно и царю) ультиматум: либо принимается его редакция манифеста вместе с докладом, либо он категорически отказывается от предложения стать во главе правительства. Он, граф С. Ю. Витте, верноподданный слуга своего государя, готов трудиться на любом второстепенном посту, поскольку видит, что император ему не доверяет. Как впоследствии писал князь Н. Д. Оболенский, «…высказанное графом Витте предположение имело за собою несомненное основание, так как ближайшие к Государю лица не верили в искренность графа Витте и были убеждены, что он в своих честолюбивых намерениях стремится стать президентом Российской республики и что, в предвидении возможности такого факта, находит себе объяснение та выдающаяся ласка и любезность, предметом которых сделался граф Витте при возвращении из Портсмута со стороны германского императора Вильгельма II, прозревшего в нем будущего русского республиканского президента».

Утром 17 октября об отказе С. Ю. Витте принять на себя объединенное министерство в случае опубликования манифеста в редакции И. Л. Горемыкина — А. А. Будберга было доложено императору. Узнав об ультиматуме С. Ю. Витте, царь впал в величайший гнев, затем растерялся и не знал, что предпринять. Наконец во дворец были приглашены великий князь Николай Николаевич и граф С. Ю. Витте; последний прибыл только в полпятого вечера. Вначале Николай II принял великого князя, командующего столичным военным округом, наедине, и тот заявил ему, что ввиду нехватки надежных войск к военной диктатуре прибегнуть никак невозможно. Поэтому выход из положения, предложенный С. Ю. Витте, ему представлялся единственным. Царь смирился с неизбежным и в присутствии В. Б. Фредерикса, С. Ю. Витте и великого князя Николая Николаевича подписал Манифест и утвердил всеподданнейший доклад председателя Комитета министров.

Когда В. Н. Орлов вечером 17 октября вошел в царский кабинет, император сидел с поникшей головой и крупные слезы капали на пол из его глаз. «Не покидайте меня сегодня, — попросил Николай II, — мне слишком тяжело. Я чувствую, подписав этот акт, что я потерял, теперь все кончено». Нет, возразил ему верный «Влади», еще не все потеряно. Нужно только сплотить здравомыслящих людей, и все можно спасти¹⁵⁹. Здравомыслящие люди при поддержке самых высоких инстанций вскоре начали сплачиваться вокруг дубровинского «Союза русского народа».

На обратном пути в Петербург вместе с графом С. Ю. Витте ехал великий князь Николай Николаевич, выглядевший веселым и довольным. Обращаясь к графу, великий князь сказал: «Сегодня 17 октября и 17 годовщина того дня, когда в Борках была спасена династия. Думается мне, что и теперь династия спасается от неменьшей опасности сегодня происшедшим историческим актом».

Сам С. Ю. Витте впоследствии выражал недовольство созданием рук своих — Манифестом 17 октября. Он объяснял это тем, что документ рождался в спешке и горячке, составлялся на скорую руку неврастеником, хотя благонамеренным и талантливым, каким был князь А. Д. Оболенский. До самой последней минуты С. Ю. Витте вообще не был уверен, что царь его подпишет. Царь его бы и не подписал, если бы не «тронутый», по выражению С. Ю. Витте, великий князь Николай Николаевич, вскорости превратившийся в обер-черносотенца: «Сказать, чтобы он был умалишенный — нельзя, чтобы он был ненормальный в обыкновенном смысле этого слова — тоже нельзя, но сказать, чтобы он был здравый в уме — тоже нельзя; он был тронут, как вся порода людей, занимающаяся и верующая в столоверчение и тому подобное шарлатанство»¹⁶⁰.

Вместо того чтобы подработать составленный проект, за спиной его автора начали фабриковать другие манифесты. «Несомненно, что по крайней спешности, взбаламученности манифест явился и не в совсем определенной редакции, и, главное, неожиданно, как deux ex machina. Он предрешил принципы, но не мог предрешить подробности даже в крупных чертах. Пришлось все вырабатывать спешно, при полном шатании мысли как наверху, так и в обществе»¹⁶¹.

«Поэтому, хотя я и не советовал издавать Манифест 17 октября, тем не менее, слава Богу, что он совершился»¹⁶².