ВОКРУГ ВОЖДЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВОКРУГ ВОЖДЯ

Значительно позже в одном из газетных интервью Корнилов произнес загадочную фразу: «Когда-нибудь я вам расскажу, что сделали с Корниловым. Я в Корниловы не сам пошел…»{229} Что он в данном случае имел в виду, мы не знаем и никогда не узнаем. При желании эти слова можно понять как намек на существование каких-то тайных кукловодов, дергавших за ниточки главнейших участников августовских событий. Мы уверенно можем сказать — таковых не было. Не было ни масонского заговора, ни конспиративных интриг германского Генерального штаба. Но то, что Корнилов стал «Корниловым», действительно было заслугой не только его самого.

В глазах посторонних Корнилов выглядел воплощением уверенной непреклонности. На деле же он очень сильно был подвержен чужому влиянию. Нередко в ситуациях, когда нужно было немедленно и четко определить свою позицию, на Корнилова нападала непонятная нерешительность. В эти моменты ему нужен был кто-то, кто сумел бы убедить его в правильности сделанного выбора. Подчеркнем — не навязать этот выбор, решения в конечном счете Корнилов всегда принимал сам, а именно убедить в его правильности. При этом, подобно многим людям, ощущающим свою зависимость от других, Корнилов ею очень тяготился. Чем активнее начинал вести себя очередной советчик, тем больше Корнилов от него отдалялся. В итоге он безжалостно расставался с недавним сподвижником.

Наверное, поэтому у Корнилова не было не только друзей, но даже близких знакомых. Приблизить кого-то к себе, изменить уровень отношений с официальных на дружеские, означало бы дать в руки этого человеку слишком сильное оружие. Корнилов всегда боялся показаться слабым, боялся продемонстрировать естественные человеческие чувства, такие как страх перед смертью или дружба. Но, если средством против страха для Корнилова стал фатализм, то избежать чужой помощи в принятии решений ему было очень сложно. В итоге вместо близких его, как правило, окружали случайные люди, не всегда умные, иногда откровенно преследовавшие собственные цели.

Одно время «серым кардиналом» Корнилова считали его ординарца В.С. Завойко. Это действительно был необычный человек. Биография его запутана и не всегда достоверна. Завойко был сыном знаменитого адмирала, прославившегося обороной Петропавловска на Камчатке в годы Крымской войны. В юности он закончил Александровский лицей, короткое время служил по дипломатическому ведомству, позднее был уездным предводителем дворянства в Подольской губернии. В предреволюционные годы он вращался в промышленных и финансовых кругах: был директором-распорядителем нефтедобывающего общества «Эмба и Каспий», состоял в правлении некоторых других фирм и компаний.

Письменные показания Завойко, сделанные им для следственной комиссии по делу о корниловском выступлении, производят странное впечатление. Строки, написанные явно умным и проницательным человеком, неожиданно перемежаются со странными фантазиями и ничем не подкрепленным хвастовством. Из рассказанного им следует, что с началом революции Завойко отошел от деловых занятий и решил посвятить себя политике. «Пробегая большинство газет, анализируя бесконечное количество всевозможных слухов, я пришел к заключение, что наиболее видным деятелем, наиболее яркою, цельною и благородною фигурой, олицетворяющей в себе высокие идеалы благородных эпох, является генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Его демократическое происхождение, его выдающиеся способности, непрерывное гонение при прежнем режиме, наконец, чудесное бегство и спасение из плена, — все вместе взятое как бы велением судьбы указывали в нем человека, предназначенного к спасению России»{230}.

Завойко сумел добиться встречи с Корниловым и предложил ему свои услуги, деловые и политические связи. Те, кто встречался с Завойко, вспоминают, что он мог «уболтать» почти каждого. Неизвестно, какие златые горы он посулил Корнилову, но тот согласился взять его к себе ординарцем. По просьбе Корнилова находившийся тогда в Петрограде командир конного Кабардинского полка зачислил Завойко в полковые списки. Так в 42 года солидный финансист и отец двух взрослых сыновей надел солдатскую форму. Поступок Завойко может вызвать недоумение, если не принимать во внимание тогдашние настроения российского общества.

Долгие годы российская интеллигенция воспитывалась в благоговении перед памятью Великой французской революции. Имена Мирабо и Робеспьера были для нее ближе, чем имена героев русской истории. Не удивительно, что уже февральско-мартовские события породили целую волну ассоциаций. Привычка мерить температуру России «французским термометром», как назвал ее позже известный эмигрантский писатель Роман Гуль, обманула многих. Почему-то считалось, что русская революция должна буквально повторить то, что сто с лишним лет назад происходило во Франции.

В итоге вся страна принялась искать будущего Наполеона. Завойко, полистав газеты, счел, что на эту роль больше всего подходит Корнилов. Точнее сказать, он придумал своего «Наполеона», перемешав, как это часто у него бывало, реальное и фантастическое. Так родилось, например, «непрерывное гонение при прежнем режиме». К реальной биографии Корнилова это отношение не имело, но зато хорошо вписывалось в легенду о спасителе России.

Встреча Корнилова и Завойко произошла, скорее всего, в начале апреля 1917 года. Завойко убеждал Корнилова при первой же возможности покинуть Петроград. «Российскому Наполеону» нужен был свой Тулон, известность и слава, а для этого требовались победы. Вряд ли уговоры Завойко сыграли решающую роль в отставке Корнилова, но, уезжая в армию, генерал взял ординарца с собой.

На фронте для Завойко тоже нашлись дела. Оказалось, что он легко владеет пером, и с тех пор Корнилов стал поручать ему составление всевозможных деклараций и обращений. Завойко лично развозил по полкам солдатские подарки: табак, папиросы, бумагу. Вручались они от имени командующего и должны были способствовать его популярности в войсках. Для этого же была предназначена и отпечатанная по инициативе Завойко брошюра с биографией Корнилова. Все это явно выходило за рамки простой заботы начальника о своих подчиненных. Показательно, что биография Корнилова распространялась не только в 8-й армии, но и по всему Юго-Западному фронту. Генерал П.Н. Врангель вспоминал, что накануне июньского наступления у Завойко были уже заготовлены флаги с призывами к народам Карпатской Руси к восстанию против австрийского ига{231}. Трудно представить себе Корнилова подобно Наполеону с флагом в руках на Аркольском мосту, но наверняка в воображении Завойко рисовалось что-то похожее.

Мы не можем с уверенностью сказать, как относился сам Корнилов к комбинациям Завойко. Во всяком случае, он держал его при себе, хотя многие уже начали коситься на странного ординарца. Завойко верно уловил уже упоминавшееся нами свойство характера Корнилова. По его словам, хотя Корнилов и есть «человек исключительной, сумасшедшей воли, настойчивости и решительности в исполнении раз принятого им решения, он оказывается человеком крайне бесхарактерным в течение всего периода выбора того или иного решения»{232}.

Тем не менее не следует преувеличивать влияния Завойко на Корнилова. Корнилов был не из тех, кто позволил бы собой манипулировать, да и Завойко был слишком мелкой фигурой для кукловода. Скорее, Завойко подтолкнул Корнилова к мыслям, которые появлялись у него и раньше, но он боялся признаться в них даже самому себе. Генерал Е.И. Мартынов вспоминал, что в плену Корнилов заполнял свой вынужденный досуг чтением, «но читал почти исключительно книги о Наполеоне, что еще больше раздражало его, так как он имел обыкновение проводить параллели между различными случаями из жизни великого корсиканца и своей собственной»{233}. Оговорим, что мы не можем всецело доверять свидетельству Мартынова, но если все и было так, то это вполне естественно.

К тому времени уже сто с лишним лет тысячи и тысячи людей во всех странах «глядели в Наполеоны». Революция же, казалось, сделала все для того, чтобы эти сладкие мечты воплотились в жизнь. Керенского уже летом 1917 года начали сравнивать с Наполеоном, особенно после того, как у него появилась манера появляться на людях с рукой, «по-наполеоновски» заложенной за борт мундира. Корнилов, по крайней мере, избегал любого внешнего копирования. Но, видимо, все же общение с Завойко даром для него не прошло.

Обещания Завойко связать генерала с влиятельными людьми, похоже, так и остались обещаниями. Ему, правда, удалось установить контакт с некоторыми офицерскими организациями, вроде упоминавшейся группы П.Н. Врангеля и А.П. Палена, но это произошло потому, что они сами искали связи с ним, а через него с Корниловым. Между тем для осуществления планов Завойко политические связи были нужны не менее, чем победы на фронте.

Мы уже писали о том, что в начале июня 1917 года Временное правительство учредило должности армейских комиссаров. В 8-ю армию в этом качестве был прислан член исполкома Петроградского Совета М.М. Филоненко. Известный писатель и литературовед В.Б. Шкловский, близко знавший Филоненко, дал в своих воспоминаниях его яркий портрет: «Это был маленький человек в кителе, с волосами коротко остриженными, с головой довольно большой и круглой, что делало его слегка похожим на котенка… Сын крупного инженера, он неоднократно занимал места на крупных судостроительных заводах и неизменно уходил, испортив положение. Это был человек хороших умственных способностей, но не обладающий ароматом талантливости»{234}.

Накануне революции штабс-капитан Филоненко был помощником командира броневого дивизиона. Подчиненные его не любили. Говорили, что на фронте по его приказу был насмерть засечен один из солдат. После этого Филоненко, опасаясь мести, поспешил перевестись в Петроград. В Петроградский Совет он попал благодаря хорошо подвешенному языку. Когда в войсках были введены должности армейских комиссаров, у руководства Совета не нашлось под рукой подходящих кандидатур, а Филоненко вызвался сам и потому получил назначение.

В воспоминаниях тех, кому приходилось общаться с Филоненко, он выглядит не лучшим образом. Беспринципный карьерист, демагог и приспособленец — это наиболее часто встречающиеся характеристики. Нам представляется более справедливой оценка, которую дал в своих показаниях Завойко. Он писал о Филоненко так: «Его натянутые и недружелюбные отношения со многими людьми, враждебность к нему со стороны целого ряда лиц, на мой взгляд, главным образом объясняются тем, что он как бы торопится жить. Скользит сверху, не смотрит по сторонам, не вникает в окружающую повседневность и потому многих оскорбляет, задевает самолюбия…»{235} По-другому говоря, Филоненко был слишком опьянен своим стремительным взлетом. Даже свое имя Максимилиан он считал знаком судьбы и любил, когда его сравнивали с тезкой Робеспьером. Будучи не слишком умным человеком, Филоненко не имел ни времени, ни привычки задумываться над своими поступками. Что до склонности к демагогии, то это действительно была его отличительная черта, впрочем, это было свойственно и многим другим «профессионалам революции».

Филоненко имел контакты с руководством левых партий, но не выход на правительственный уровень. Зато комиссар соседней 7-й армии был персонажем с куда более солидным политическим весом. Имя Б.В. Савинкова хорошо знала вся страна. Может быть, даже, скорее не Савинкова, а литератора Ропшина. Подписанные этим псевдонимом романы «Конь бледный» и «То, чего не было» создали Савинкову известность большую, чем принесла ему деятельность в составе боевой организации партии эсеров. Летом 1917 года в журнале «Былое» начали печататься воспоминания Савинкова, вновь привлекшие к нему изменчивое внимание публики.

Подобно многим писателям, Савинков настолько сросся со своими литературными персонажами, что даже в жизни носил маску Жоржа из «Коня бледного» — холодного и несколько циничного человека с железной волей и неукротимой энергией. Однако хорошо знавший его английский дипломат-разведчик Р. Локкарт дает ему несколько иную характеристику: «Больше, чем другие русские, Савинков был теоретиком, человеком, который мог просидеть всю ночь за водкой, обсуждая, что он сделает завтра, а когда это завтра приходило, он предоставлял действовать другим»{236}.

К тому же ему никогда прежде не приходилось действовать в государственных масштабах, а специфическая атмосфера революционного подполья, наполненная интригами и мелким подсиживанием, формировала для этого не лучший опыт.

Но несомненно, что политической фигурой он был весьма заметной. На должность комиссара 8-й армии Савинков пошел добровольно, хотя это в общем-то были не его масштабы. Он свободно общался со многими министрами, имел возможность в любой момент обратиться к самому Керенскому, и премьер не мог не прислушаться к заслуженному революционеру.

Завойко был шапочно знаком с Савинковым и теперь попытался воспользоваться этим. Дело происходило в те страшные дни, когда немцы прорвали русский фронт. Армия, которой командовал Корнилов, еще держалась, но в любой момент паника могла охватить и ее. Корнилов отчаялся получить от штаба фронта какую-то помощь. По совету Завойко он решил попробовать действовать через Савинкова. Завойко был командирован в Каменец-Подольский, где тогда находился Савинков. Вместе с ним Корнилов отправил своего офицера для поручений полковника В.В. Голицына, способного дать справку по конкретным вопросам, касающимся состояния армии.

Завойко нашел Савинкова и Филоненко в ресторане местной гостиницы «Гранд-отель». Но разговор между ними завязался вокруг совсем другой темы. Завойко сказал, что в армии ходят слухи о провозглашении диктатором великого князя Николая Николаевича, двоюродного дяди последнего царя. Ссылаясь на поручение Корнилова, Завойко спросил Савинкова, как он относится к этой идее. Похоже, что Завойко, как это часто с ним бывало, самостоятельно пересмотрел характер своего задания. Говоря о Николае Николаевиче, он прощупывал почву относительно своего кандидата в Наполеоны.

Собеседники поняли его абсолютно правильно. Савинков резко ответил, что это скорее ему нужно поставить такой вопрос перед генералом Корниловым. Завойко поспешил откланяться, а Савинков и Филоненко решили как можно скорее встретиться с Корниловым. Выезжая к Корнилову, Савинков был готов к самому худшему. Перед отъездом он оставил сотрудникам своего штаба все необходимые распоряжения на случай своего ареста. В свою очередь Завойко таким же образом настроил Корнилова. Ожидая приезда комиссаров, Корнилов отослал в безопасное место находившуюся с ним семью.

Командующий принял Савинкова и Филоненко по первому требованию. Внешне он был спокоен, хотя плотно сжатые губы выдавали его волнение. «Генерал, — обратился Савинков к Корнилову, — я знаю, что если сложатся обстоятельства, при которых вы должны будете меня расстрелять, вы меня расстреляете». Выдержав паузу, он прибавил: «Но если условия сложатся так, что мне придется вас расстрелять, я тоже это сделаю»{237}. Все это звучит театрально до крайности, но вполне вписывается в манеру Савинкова. Корнилова, как ни странно, подобное начало разговора не смутило. Савинков заявил, что как революционер он является категорическим противником любой диктатуры. После короткого молчания Корнилов ответил, что лично он к диктатуре не стремится.

Савинков полагал, что он умеет разбираться в людях. Правда, история с предательством Азефа, которое он так долго отказывался признать, вызывает сомнения в этом его качестве. Локкарт писал о Савинкове: «Он так долго общался со шпионами и провокаторами, что, подобно герою одного из своих романов, он сам не знал, предает ли он себя, или тех, кого хотел предать»{238}. Во всяком случае, Корнилову Савинков поверил. В показаниях комиссии по «корниловскому делу» он говорил, что из общения с Корниловым убедился в том, что тот «не только разделяет мой взгляд на необходимость твердой революционной власти, осуществляемой Временным правительством, но является тем человеком, который, стоя близко к Временному правительству, сможет взять на себя всю тяжесть проведения решительных мер для поднятия боеспособности армии»{239}.

Для Корнилова знакомство с Савинковым тоже стало важным рубежом. Теперь у него появилась солидная политическая поддержка, а значит, трамплин для выхода на новый уровень. Не очень понятно, в какой мере это способствовало его выдвижению на пост главнокомандующего Юго-Западным фронтом. Керенский, во всяком случае, отрицал наличие каких-то рекомендаций при назначении Корнилова. Но уже в штабе Юго-Западного фронта Корнилов и Савинков действуют в полной мере заодно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.