Глава 32. Московское восстание и бандитские штрафные экспедиции. Преступления контрреволюции после Манифеста 17 октября. Третий съезд еврейского «Союза союзов».
Глава 32. Московское восстание и бандитские штрафные экспедиции. Преступления контрреволюции после Манифеста 17 октября. Третий съезд еврейского «Союза союзов».
Почему, несмотря на Манифест, рабочие все-таки бунтовали в больших городах, крестьяне в деревнях, солдаты в казармах и матросы на кораблях? Потому что после Манифеста все осталось по-прежнему. Преступная провокаторская деятельность полицейского департамента продолжалась. Черносотенцы действовали в тесном контакте с полицией и жандармерией. И нет сомнения, что жуткие октябрьские погромы были поняты народными массами и интеллигенцией как страшное доказательство, что царь хочет уничтожить Манифест. И так оно и было. Николай II пожалел, что он издал Манифест от 17 октября, и твердо решил вернуться на старый путь, о котором он писал в своем письме от 1 ноября, – это значило задушить революцию военной силой.
И тогда начались трагические события декабрьских дней, когда было пролито много невинной крови, о чем невозможно вспомнить без содрогания.
3 декабря был арестован «Совет рабочих депутатов». Начались процессы против газет. Сотни и сотни сельских учителей, врачей и земских служащих были уволены с работы за свои прогрессивные настроения. Выбрасывали сотнями железнодорожников и телеграфистов за их участие в забастовке. Чтобы протестовать против этого насилия, новоизбранный «Совет рабочих депутатов» решил объявить новую всеобщую забастовку.
7 декабря вспыхнула всеобщая забастовка в Москве и 8-го в Петербурге. На сей раз правительство поступило совершенно иначе, чем в октябрьские дни. На железных дорогах солдаты заняли все главные станции, мастерские, депо, туннели, и силой, угрожая винтовками, они заставляли железнодорожников и рабочих работать. Это возмутило рабочих и вызвало героическое восстание в Москве, которое было жестоко задушено. Московское восстание было отчаянным шагом в надежде зажечь пламя революции в сердцах русского народа. К несчастью, революционные силы были рассеяны. Рабочие города боролись отдельно от крестьян. Восстания крестьян и их бунты развивались стихийно, без руководящей идеи и без помощи сознательных масс города, и хуже всего, что солдаты верно служили контрреволюции. Ответ реакционных сил правительства был беспощадным. Штрафные экспедиции бушевали по всей России. Тысячи революционеров были расстреляны в Москве в эти трагические дни восстания. Железнодорожные станции Полтавино и Люберцы были залиты кровью убитых рабочих и служащих.
Приказ к солдатам гласил: «Не брать арестованных, а расправляться с забастовщиками беспощадно. Каждый дом, из которого будут стрелять, разрушить и сжечь». Генералы Ренненкампф и Меллер-Закомельский прошли по всей Сибири, как ангелы смерти, убивая тысячи людей только потому, что они имели какое-нибудь отношение к железнодорожной забастовке. В деревнях экзекуции над крестьянами были бесчеловечны и ужасны. Правда, социалист-революционер застрелил полковника Римана [19] за его расправы над рабочими. Губернатора Луженовского [20] убила террористка Спиридонова за его подлое отношение к крестьянам Тамбова. Но это были только единичные случаи протеста против контрреволюции, так же как террористические акты молодых евреев в своих городах и местечках против известных погромщиков, которые остались не наказаны. К тому времени революция уже затихала, и казалось, что реакция победила на всех фронтах. Но вернуться к положению, которое существовало до Манифеста, она все-таки не посмела. Еще много недовольства было в России. Непрекращающиеся восстания в деревнях серьезно волновали царя и его приближенных. Этим объясняется тот странный факт, что во время московского восстания и ужасных карательных экспедиций был объявлен закон о том, как будут проходить выборы в Государственную думу, закон большого значения с двумя и тремя степенями выборов – большая разница с требованиями всех передовых элементов России.
Понятно, что революционные партии и революционно настроенные массы были против, но более умеренные элементы – либералы и просто демократы, приняли его с удовлетворением. Они хорошо помнили, что закон о выборах далек от принципа всеобщего равного, прямого и тайного голосования, но, по их мнению, закон от 11 декабря был чем-то, что лучше, чем ничего.
Понятно, что отношение к закону ставило вопрос, надо ли принимать участие в будущих выборах депутатов в Думу, или нет. Революционные элементы твердо решили бойкотировать Думу, тогда как либералы твердо стояли на позиции энергично принимать участие в выборах и стараться послать в Думу большое количество передовых депутатов.
В нашем еврейском Центральном комитете второе предложение имело большинство, и поэтому мы решили созвать третий съезд, чтобы хорошо обдумать вопрос, как евреи должны относиться к выборам в Думу, и еще обсудить много наболевших проблем. Это было время, когда жизнь евреев была потрясена до основания. Уже было указано, какое уничтожение погромы принесли в еврейских городах и местечках. Паника везде была большая, потому что погромы продолжались и ежедневно вспыхивали в разных местах. Еврейская молодежь горела желанием рассчитаться с официальными подстрекателями, которые вели себя, как победители. Городовой, пристав, полицейский начальник, жандарм – все эти преступники должны были заплатить за свои ужасные злодеяния, и тысячи молодых евреев и девушек жертвовали жизнью, стреляли в убийц, бросали бомбы, отдавая свою жизнь за человеческое достоинство своих братьев-евреев. Сколько было таких жертв – к сожалению, мы никогда не узнаем. Паника, которая овладела тогда еврейским населением, вызвала большое эмиграционное движение. Много тысяч еврейских семейств в страхе бежали из России куда глаза глядят. Бежали все: зажиточные, бедняки, торговцы, кустари, лишь бы спастись от этих нечеловеческих условий жизни, которые преступные банды черносотенцев с помощью государства создали для евреев в России.
13 января 1906 года жандармский начальник в Гомеле открыто приготовил и организовал ужасный погром. Он собрал несколько десятков казаков, дал им револьверы и сказал: «Идите бейте евреев, уничтожайте их, я вам это разрешаю». И казаки точно выполнили его приказание. Они подожгли город, грабили, убивали. Сгорело 60 домов и 315 торговых палаток, и убыток, который грабители принесли еврейскому бедному населению, достиг 2 миллионов рублей. За одну неделю из Гомеля эмигрировали 300 семейств. Можно себе представить, какая нужда царила в еврейских городах и местечках. Надо было помогать пострадавшим, спасать от голода, обеспечивать медицинской помощью и, главное, внести немного успокоения в разбитые сердца еврейских масс. Все эти трагические вопросы надо было обсудить на съезде Еврейского союза.
10 февраля 1906 года начались заседания съезда в Петербурге. Съехались делегаты в тяжелом настроении. Очень сложные были вопросы, на которые мы должны были дать ответ, и многие из нас боялись, чтобы съезд не был сорван, как предыдущие. Время было серьезное, и на нас лежала ответственность выработать не только определенные директивы, но сразу же проводить их в жизнь. Обстоятельства требовали, чтобы работу начать как можно скорее. Это была сложная задача, так как в то время нервы у всех были расстроены и работать было трудно.
Порядок дня съезда был очень большой:
Отношение Союза к выборам в Думу.
Внутренняя организация Союза.
Обсуждение вопроса о том, как созвать еврейское национальное собрание.
Ежедневные вопросы, под которыми подразумевались непрекращающиеся погромы, массовая иммиграция, помощь пострадавшим от погромов.
Литературная деятельность Союза.
Как можно было ожидать, работа съезда началась с обсуждения острого вопроса: должны ли евреи принять участие в выборах депутатов в Думу, или нет. Некоторые делегаты предложили без дебатов проголосовать этот вопрос. Против этого предложения энергично протестовали другие делегаты. Авторы этого предложения боялись, что дебаты будут слишком страстными и могут испортить всю работу съезда. Противники их не хотели допустить, чтобы такой серьезный вопрос обошелся без дискуссии. Тогда я предложил вначале выслушать доклады делегатов из провинций о настроениях в еврейских городах относительно Думы, а потом посмотреть, есть ли смысл открывать дискуссию о вопросе бойкота или нет.
Предложение мое было принято, и тогда мы выслушали много вестей о том, что делается в провинции. Нам обрисовали, какой террор царит в еврейских городах и местечках, как погромщики забрасывают русское население и села погромными листовками, как полиция разгоняет еврейские выборные собрания, угрожает евреям погромами, если они пойдут на выборы с русскими передовыми элементами, и все-таки большинство голосов у евреев было за то, что надо участвовать в выборах. Когда доклады были закончены, съезд решил открыть дебаты о том, бойкотировать выборы или нет с условием, чтобы каждое из трех главных мнений защищал один или два оратора.
Большая часть требовали, чтобы евреи бойкотировали выборы, и они выставили двух главных ораторов: меня и Арнольда Марголина. Вторая группа считала, что евреи обязательно должны участвовать в выборах, но это еще не значит, что они выбирают депутатов в Думу. Защищать это мнение взялись Марк Ратнер и Коган. Наконец, группа, которая считала твердо, что евреи должны послать своих депутатов в Думу, выставила в качестве главного оратора Винавера и Ш. Левина.
Мне пришлось выступить первым, и смысл моей речи заключался в том, что под давлением террора, который бушует до сих пор по всей России, выборы превратятся в злую комедию. Терроризированное население будет вынуждено послать в Думу реакционеров и черносотенцев, поэтому даже если евреям удастся выбрать несколько своих депутатов, положение их в Думе будет невыносимым. Царское правительство созывает Думу, чтобы поднять в Европе свой упавший престиж и еще чтобы облегчить себе получение заема за границей. Поэтому если мы пошлем своих депутатов в Думу, мы этим только укрепим ненавистное правительство, а этого мы не должны ни в коем случае делать, и поэтому самая правильная тактика – это бойкотировать выборы. Марголин согласился на бойкот не потому, как он объяснил, что революционные партии дали такую директиву, потому, что это больше подходит для нашей национальной самозащиты. Поэтому лучше отказаться от ничтожной чести послать в Думу еврейских депутатов.
Аргументы Ратнера были очень сложными. В принципе он был за бойкот, но так как нельзя сказать шестимиллионному населению: «не иди выбирать», он предложил тактический компромисс: в выборах «выборщиков» можно принять участие, а дальнейшие шаги будут зависеть от политического положения в России. Если террор прекратится, если военное положение будет снято и выборные собрания будут проходить свободно, тогда можно будет подумать об участии евреев в выборах депутатов. Пока над Россией бушует кровавый царский террор, евреи не должны посылать своих депутатов в Думу, где настоящие представители от народа не будут иметь возможности чего-либо достигнуть. Если мы пошлем депутатов в такую Думу, русский народ нам этого никогда не простит.
Винавер находил, что боязнь Марголина, что погромы повторятся, не обоснована. Как бы не была велика преступность администрации, большинство евреев хотят принимать участие в выборах. Это признак того, что евреи хотят бороться против всех трудностей. Надо признаться, что наши силы и возможности очень ограничены, но все же мы можем кое-чего достигнуть. Не может быть и речи о том, чтобы помогать самодержавию. Дума – это единственное средство прогнать нынешнее правительство.
Левин сильно критикует тактику бойкота. Наш Союз – не партия. Он представляет собой все интересы еврейского народа в России. Если партия может позволить себе бойкотировать Думу, то еврейское население этого сделать не может. Мы очень ограничены в своих правах и не имеем права отказываться от нашего права выбрать своих депутатов. Еврейские массы стоят инстинктивно против бойкота, и есть опасность, что если наш Союз будет бойкотировать выборы в Думу, массы сами возьмут в свои руки организацию выборов, что будет для нашего Союза большим ударом.
Я должен сказать, что дебаты велись в довольно спокойном тоне, хотя можно было ожидать острых нападок, и голосование показало, что 9/10 делегатов было за то, чтобы евреи принимали участие в выборах.
Съезд постановил, что несмотря на чрезвычайно трудные условия выборной кампании (военное положение, аресты, облавы и погромы) гражданский и национальный долг требует от русских евреев, чтобы они приняли активное участие в выборной кампании.
Так был решен вопрос, каким образом наш Союз должен поступить относительно выборов в Думу. Казалось, что нас миновали самые беспокойные моменты съезда, и в дальнейшем работа пойдет более гладко. Но это была ошибка. Как только перешли к вопросу, к кому евреи должны примкнуть в выборах и за какую партию они должны голосовать в случае нееврейских кандидатов, начались такие страстные дискуссии, что несколько раз съезд был близок к распаду. Вопрос был сугубо политический, а съезд состоял из людей с разными политическими убеждениями и настроениями. Поэтому не удивительно, что атмосфера съезда нагрелась и что иногда тон выступающих делался агрессивным. Мне хочется передать вкратце некоторые речи, которые до сегодняшнего дня имеют большое историческое и национальное значение.
Вопрос был поставлен так: как должны евреи относиться к разным политическим партиям во время выборов депутатов в Думу?
Левин (Вильно) предлагает, чтобы евреи голосовали только за некоторых личностей, даже консерваторов. Трагизм еврейского народа состоит в том, что народ внутренне не един. Платформа наша не едина, у нее два фокуса: первое – это наши национальные требования; второе – наши демократические требования. Демократизм – не гарантия от антисемитизма. Следовательно, надо установить один фокус – наши национальные требования. Поэтому Левин предлагает, чтобы Союз разрешил заключить договоры с разными прогрессивными партиями и с национальными группами.
Ели Бруцкус (Петербург) придерживается того же мнения. «В нашей еврейской жизни, – сказал он, – есть только один фокус: национальный. На первом месте у нас равенство. Относительно свободы мы можем идти на уступки. Политические и социальные вопросы для нас не очень важны. У кого преобладает политический дух, тому не место в Союзе. Союз наш должен заключить договоры со всеми партиями, которые ему нужны».
А. Гинцберг (Ахад-Гаам) идет еще дальше, чем Бруцкус. Он считает, что в программу нашего Союза не надо включать политические элементы. «За нашу цель достичь равноправия и еврейского национального равенства мы можем пожертвовать всеми принципами и свободой».
Марк Ратнер протестует против формулы Ахад-Гаама и предлагает принять формулу Центрального бюро Союза, то есть что евреи должны голосовать только с теми партиями, у которых в программу входят демократические свободы и признание нашего национального права.
Делегаты из Киева сообщают съезду, что они решили ни в коем случае не голосовать с правыми партиями конституционно-демократического направления. Есть между консерваторами умные и хорошие люди, но это исключение. История учит нас, что консерваторы почти всегда антисемиты. Мы отказались идти вместе с реакционной немецкой балтийской партией.
Жаботинский, наоборот, предлагает, чтобы евреи в Курляндии выставили одного еврея и одного немца. «Мы хотим провести в Думу побольше евреев, поэтому мы должны отказаться от нашего пренебрежения». Д-р Г. Брук указывает на то, что выступления многих ораторов произвели на него тяжелое впечатление. Основы нашего равноправия – это гражданские свободы и всеобщее право голоса. Виленская программа имеет один центр, а не два. Поэтому он предлагает оставить за собой Виленскую программу нашего Союза и принять решение, что евреи не должны голосовать вместе с партией 17 октября и ни с какими другими правительственными партиями. Многие сионисты кричат громко о единстве и в то же время они были бы довольны, если бы некоторые члены Союза вышли из него. Если Союз изменит программу, то многие из нас будут вынуждены его оставить.
Ясно намечался серьезный конфликт, и многие делегаты очень расстроились. Л. Брамсон в большом волнении заявил, что от формулы А. Гинцберга (Ахад-Гаама) на него повеяло Средневековьем. Конечно, можно остаться рабами и этим удовлетвориться. Но наша главная цель – укрепить оппозиционные группы. Я тоже указал, что Левин и те, кто с ним согласен, хотели бы взорвать Виленскую платформу, они не понимают, что без политической свободы невозможно получить какую-либо национальную свободу.
До трех часов ночи продолжались дебаты, и все разошлись с тяжелым чувством, что опасность раскола велика.
На следующем заседании Винавер старается успокоить народ. В дебатах, говорит он, произошло глубокое недоразумение. Нельзя судить в политическом деятеле только его личные достоинства: очень хороший человек, но член партии 17 октября будет действовать точно по директивам, которые партия ему даст. Поэтому наш Союз не может идти с партией или группой, чья программа расходится с Виленской программой. Большую ошибку совершают те, кто думает, что мы можем в старом режиме, даже при условии равноправия, достичь наших национальных целей. Кроме того, мы должны, заключая договоры с другими партиями, помнить не только о равноправии в наших национальных требованиях, но и о наших социально-экономических требованиях, которые могут быть удовлетворены специальными мероприятиями.
После нескольких выступлений съезд принимает резолюцию, предложенную Ратнером. Съезд считает, что евреи во время выборов депутатов в Думу должны заключить договоры только с теми партиями, в программы которых включена цель провести для евреев все требования Виленской платформы и для всей России установить настоящий широкий демократический порядок. Там, где будет невозможно провести депутата коалиции, евреи должны отдать свои голоса за самого передового из конкурирующих партий.
Съезд еще не успел успокоиться, как опять вспыхнула новая дискуссия в связи с предложением, которое внесли Шимон Дубнов и Б. Гольдберг. Их предложение состояло в том, что еврейские депутаты в будущей Думе должны выступать отдельной национальной группой, которая должна будет принимать коллективные решения по всем вопросам, задевающим интересы евреев. Понятно, что делегаты-сионисты приняли это предложение с большим энтузиазмом. Но левое крыло съезда было решительно против. Критиковали друг друга яростно, и опять возникла опасность раскола. С большими трудностями закончились дебаты. Большинство на съезде отбросили это предложение.
Наконец, Винавер своей речью закрывает съезд. Речь его можно резюмировать так: «Съезд был исключительным по своему неспокойному настроению. В первые дни его работы опасность раскола была большая, и если раскол не произошел, это значит, что у всех нас есть потребность остаться в Союзе и вести общую работу. Давайте забудем наши раздоры. Сомкнем теснее наши ряды, иначе мы не будем достойны нашего имени и нашего Союза».
Тут Ш. Левин сделал жест, который всем очень понравился. Он обратился к Винаверу с теплой речью: «После кишиневского погрома мы все стали очень нервными… Из-за этого у нас мог произойти раскол. Я поражаюсь таланту нашего председателя, который руководил работой в продолжении четырех дней и четырех ночей. Только благодаря ему съезд кончился хорошо. От имени всех делегатов выражаю ему глубокую благодарность».
Я должен сказать, что слова Левина, в самом деле, выразили чувства всего собрания. Только светлая голова Винавера, его выдержка, его исключительное самообладание и исключительный дар успокаивать слишком горячих ораторов спасли съезд от некрасивого провала.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.