Конституция консервативная и без парламентаризма

Конституция консервативная и без парламентаризма

Расширение избирательных прав, обещанное Манифестом 17 октября, правящими верхами и либеральной общественностью осенью 1905 года рассматривалось как первейшее средство умиротворения страны. Не помня зла, С. Ю. Витте доверил эту работу московским общественным деятелям, только что отказавшимся занять посты в его правительстве. «Поручение это… взяли на себя Д. Н. Шипов, Гучков и князь Трубецкой, или, вернее сказать, напросились на это поручение. Это обстоятельство именно несколько замедлило опубликование законов о выборах и созыв самой Думы»¹⁶⁷. 29 и 30 октября 1905 года в московской квартире Д. Н. Шилова на Собачьей площадке над проектом избирательного закона колдовала большая группа умеренных либералов в составе Н. С. Волконского, А. И. Гучкова, С. А. Котляревского, Г. Е. Львова, Н. Н. Львова, А. А. Мануйлова, С. Н. Маслова, Е. Н. Трубецкого, Н. А. Хомякова, М. В. Челнокова, С. И. Четверикова и H. H. Щепкина.

Общими усилиями они составили весьма радикальный по тем временам избирательный законопроект из 63 статей. Главное его содержание состояло в предоставлении избирательных прав всем русским подданным мужского пола, достигшим 25-летнего возраста, вне зависимости от имущественного положения. В городах выборы были прямыми, в сельской местности — двухстепенными¹⁶⁸.

3 ноября в 2 часа дня проект обсуждался в кабинете председателя правительства. Авторам показалось, что С. Ю. Витте вроде бы склонялся ко всеобщему избирательному праву. Но когда через две недели вновь вернулись к представленному законопроекту, он был уже против¹⁶⁹. По заданию премьера правительство стало готовить свой собственный проект, строго следуя указаниям пункта второго высочайшего Манифеста 17 октября, где говорилось: «Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем были лишены избирательных прав…» Работой этой занимался Сергей Ефимович Крыжановский, высокопоставленный чиновник аппарата Министерства внутренних дел. Когда он и его помощники завершили труды, оба документа — общественных деятелей и правительственный — были вынесены на обсуждение Особого совещания под личным председательством императора Николая II.

Заседания проходили 5 и 7 декабря в императорской Царскосельской резиденции. В них участвовали, помимо министров правительства и членов Государственного совета, еще и представители общественности, выбранные С. Ю. Витте, а именно: граф В. А. Бобринский, барон П. Л. Корф, А. И. Гучков и Д. Н. Шипов. Был приглашен дворцовый комендант Д. Ф. Трепов и еще какой-то артиллерийский генерал, ничего общего с присутствующими не имевший.

На удивление С. Ю. Витте, не только либералы А. И. Гучков, Д. Н. Шипов и П. Л. Корф, но и ультраправо настроенный граф В. А. Бобринский, богатейший тульский помещик и сахарозаводчик, высказались в пользу всеобщего избирательного права. По заявлению А. И. Гучкова, «…вовсе не следует бояться народных масс. Наоборот, именно привлечением этих масс к участию в политической жизни страны будет достигнуто наиболее прочное и серьезное успокоение их. На мой взгляд, дарование всеобщего избирательного права неизбежно, и если не дать его теперь, то в ближайшем будущем его вырвут. Между тем принятие этого принципа теперь же было бы актом доверия и милости»¹⁷⁰.

Главный недостаток правительственного проекта А. И. Гучков увидел, во-первых, в том, что рабочим, так же как и крестьянам по указу 6 августа 1905 года, предоставлялось отдельное представительство в Государственной думе, и, во-вторых, в том, что самые консервативные слои рабочего люда — стрелочники, сторожа, извозчики, ремесленники и прочие — от выборов отстранялись. Речь Александра Ивановича Гучкова, краткая, но, по словам графа И. И. Толстого, «замечательно толковая и убедительная», всем понравилась, в том числе и императору Николаю II. Министру просвещения в какой-то момент почудилось, что законопроект москвичей восторжествует над правительственным.

В. А. Бобринский заявил, что жизненно важно как можно скорее опубликовать избирательный закон и указать на точный срок созыва Государственной думы: «В настоящее время это боевой вопрос. Нам всем нужен лозунг, и этим лозунгом должны быть царь и Государственная дума. Вся Россия ждет избирательного закона; мы все ждем его, и не как осуществления дарованных нам прав, а как знамени для борьбы»¹⁷¹.

Тему, поднятую графом В. А. Бобринским, развил Д. Н. Шипов. Чтобы будущая Дума, упаси Бог, не превратилась в учредительное собрание, ее нужно отвлечь аграрным вопросом. «Необходимо повелеть теперь же озаботиться изготовлением проекта об аграрной реформе для внесения его в Государственную думу вслед за ее открытием. Вместе с тем следовало бы провозгласить ныне же те начала, которых правительство предполагает держаться при проведении означенной реформы. При этом желательно, однако, избегать термина дополнительного надела. Вопрос об этом может возникнуть среди крестьян в связи с состоявшейся отменой выкупных платежей. Аграрная реформа может быть разрешена путем расселения, переселения, уступки крестьянам государственных и удельных земель. Экспроприация частных земель может быть допущена только в исключительных случаях»¹⁷².

5 декабря после перерыва в заседании общественные деятели были отпущены, и дальнейшие прения проходили уже без них. «Государь председательствовал великолепно: спокойно, беспристрастно, давая каждому высказаться, переспрашивая, когда что-нибудь было неясно, и наблюдая за тем, чтобы желавшие говорить соблюдали очередь. Открывал он заседания почти всегда коротенькою речью, в которой излагал предмет настоящего обсуждения, и обыкновенно обращался к присутствующим с просьбой не затягивать прений и, по возможности, ограничивать свои речи изложением сути своей мысли», — вспоминал граф И. И. Толстой.

Заседания Особого совещания протоколировались. По понятным причинам все протоколы были засекречены, но после падения самодержавного режима, уже в 1917 году, В. В. Водовозов их разыскал и опубликовал в журнале «Былое». Если судить только по этим документам, император в ход дискуссии почти не вмешивался. Чаще других выступал председатель правительства. Он говорил, как бы наседая на царя, сидевшего радом с ним, все время стоя, жестикулируя иногда одной, а и иногда и двумя руками, «…а царь сидел, несколько пригнувшись к столу, точно пришибленный властным министром»¹⁷³. Именно С. Ю. Витте фактически и открыл совещание изложением сути обсуждаемой проблемы: каким должен быть избирательный закон в Государственную думу. «Речь его меня поразила, — писал граф И. И. Толстой, — та определенность и ясность преследуемой цели, к которым я уже привык, когда наш председатель излагал мысли, признававшиеся им важными, как бы не существовали вовсе, оставалась только обычная, хотя и смягченная, резкость выражений»¹⁷⁴.

В том своем запомнившемся графу И. И. Толстому выступлении он указал на одно прискорбное обстоятельство — революция уже распространилась за пределы больших городов и полным ходом идет в деревню. Водворить элементарный порядок невозможно, когда войско находится за 12 тыс. верст от мест событий. К тому же неизвестно, насколько оно окажется лояльным. Между тем Закон от 6 августа 1905 года, почти в точности скопированный с Земского положения 1864 года, давал выборные преимущества крестьянству, которое теперь, как уже выяснилось с полной очевидностью, поддерживает революционные партии и участвует в них. «Конечно, — заявил председатель Совета министров, — нельзя спорить против того, что выборная система по закону 6 августа наилучшая, но она неосуществима. Нужно дать такую Думу, которая не обратилась бы в Учредительное собрание. Весь вопрос в том, имеем ли мы возможность прекратить смуту силой или же необходимо вступить на путь нравственного успокоения. Можно ли рассчитывать на успех в первом случае? Вне больших городов об этом нечего и думать: мы не располагаем достаточным количеством войска. Поэтому мы не можем отсрочить созыв Думы и должны принять тот принцип, который наиболее удовлетворит все население, весь народ, а не тот, другой или третий его элементы. Затем необходимо как можно скорее созвать Думу»¹⁷⁵.

Из членов правительства самым большим оптимистом был министр торговли и промышленности В. И. Тимирязев: «Нельзя закрывать глаза и говорить, что нет у нас рабочего вопроса. Напротив того, не подлежит сомнению, что социалистические идеи вполне ясны и доступны для рабочих. По-моему, когда мы достигнем созыва Думы, то рабочие в ее составе будут социалистами — да, но революционерами — нет. Социалистические учения неотразимы и имеют приверженцев во всех парламентах. Мирный и даже полезный труд этих лиц известен. Поэтому нечего опасаться представителей рабочего класса в Государственной думе»¹⁷⁶.

На призыв сенатора Э. В. Фриша включить представителей от рабочих в общую губернскую курию последовала раздраженная реплика С. Ю. Витте: «Куда же собственно, включить рабочих? В города или в села? Если в города, то они будут отданы рабочим на съедение. Наконец, где останутся железнодорожные рабочие и занятые на фабриках, находящихся вне городов? Включить же в число избирателей всех лиц, кто живет своим трудом, равносильно признанию всеобщего избирательного права. Никоим образом нельзя удовлетворить по цензовому принципу те классы населения, которые ценза не имеют. Если согласиться на это, то весь закон будет основан вообще не на принципе, а на произволе»¹⁷⁷.

Проект общественных деятелей С. Ю. Витте во всеуслышание объявил самым справедливым. Еще бы — 4 ноября 1905 года всеобщее избирательное право было даровано Финляндии. «Империя Российская держится не сословиями, а народом, крестьянством, — рассуждал С. Ю. Витте. — Значит, с принципиальной точки зрения один только второй проект (проект общественных деятелей. — С. И.) представляется правильным. То, что правильно, всегда просто, потому что в нем нет искусственности… Но у меня есть опасения, проистекающие из условий настоящего времени. Когда я рассуждаю умом, я склоняюсь в пользу второго проекта, но когда я действую по чутью, я боюсь этого проекта. Следует иметь в виду тревожное состояние населения, которое мы не в силах успокоить по крайней мере еще в течение нескольких месяцев. Администрация дезорганизована, на нее трудно положиться. Помещики переходят на сторону порядка. Укажу на Родичева (Федор Измаилович Родичев, один из вождей кадетской партии. — С. И.) — имущего революционера: что он говорит в своих последних речах? Он советует то, что может говорить только самый истый консерватор»¹⁷⁸.

Избирательным законом 6 августа, как уже было сказано, преимущество отдавалось крестьянству — оно, составляя свыше 60 % населения, давало 43 % выборщиков в Думу (право на участие в выборах принадлежало не всем крестьянам, а только домохозяевам — главам крестьянских дворов). 34 % давала землевладельческая (помещичья) курия и 23 % — городская. Различные категории избирателей четко отграничивались друг от друга, и крестьянам, или «свободным сельским обывателям», скажем, Московской губернии, не разрешалось послать в Думу ни потомственного почетного гражданина, а по роду занятий дисконтера (ростовщика) миллионера А. И. Гучкова, ни дворянина и крупного землевладельца Д. Н. Шилова для представительства ими крестьянских интересов. Пункт 49 «Положения о выборах в Государственную Думу» 6 августа не оставлял никаких сомнений на сей счет: «В каждом губернском избирательном собрании прежде всего выборщики от съездов уполномоченных от волостей избирают из своей среды одного члена Государственной думы»¹⁷⁹ (выделено мной. — С. И.). Между тем избирательная система, предложенная А. И. Гучковым, Д. Н. Шиповым и К⁰, такую возможность не исключала, а скорее предполагала. У кого деньги, у того и сила, и влияние, и власть.

Впрочем, давая крестьянству в будущей Думе преимущество в голосах, законодатель руководствовался главным образом обстоятельствами времени: «Крестьянам чужда мысль об ограничении царской власти, а в самодержавии крестьянство видит для себя естественную и единственную защиту»¹⁸⁰.

Взгляды премьера на проблему всеобщего избирательного права отражали присущее ему стойкое недоверие к абстрактным формулам прогресса. В ходе дискуссии по законопроекту С. Ю. Витте заявил: Россия — одна из самых демократических стран(!). Та же мысль была высказана и аргументирована в мемории, сопровождавшей правительственный законопроект: «В силу особых исторических условий у нас не сложилось сколь-нибудь заметной и имеющей значение аристократии. За исключением немногих родов, дворянство наше — в подавляющем большинстве случаев недавнего и служилого происхождения — не имеет ни столь обширного значения, ни той степени материальной независимости, ни привычки к независимому образу действия, который является характерным условием консервативной аристократии. Равным образом нет у нас и сколько-нибудь прочно сложившегося класса, соответствующего понятию западноевропейской буржуазии, и самые крупные представители торгово-промышленного капитала во втором, самое большее в третьем поколении выделяются из низших слоев населения.

Таким образом, по общественному своему строению Россия есть страна демократическая, а потому идеи равенства, и в частности, равного и общего участия в выборах, не могут не находить в нашем обществе самой благоприятной почвы для своего развития»¹⁸¹.

В конце концов, не без участия императрицы Александры Федоровны и своего первого министра, в среду 7 декабря самодержавный монарх Николай II озвучил принятое им решение: «Я находился в течение обоих заседаний в полном колебании. Но с сегодняшнего утра мне стало ясно, что для России будет лучше, безопаснее и вернее — проект первый. Проект второй — мне чутье подсказывает, что его нельзя принять. Идти слишком большими шагами нельзя. Сегодня — всеобщее голосование, а затем недалеко и до демократической республики. Это было бы бессмысленно и преступно»¹⁸².

Свое заключительное выступление председатель Совета министров завершил на пессимистической ноте: «Следует ожидать, что новый избирательный закон не внесет успокоения не только в революционные кружки, но и среди умеренных элементов, результаты будут плохие, но в какой интенсивности они проявятся — предвидеть, конечно, невозможно. О сроке созыва Государственной думы ничего сказать нельзя. Приступить немедленно к выборам — даже этого сказать нельзя. В тех местностях, которые находятся в данное время на военном положении или в положении чрезвычайной охраны, не могут быть произведены выборы, и начатые выборы должны прерываться с объявлением в данной местности военного положения или чрезвычайной охраны»¹⁸³.

И декабря 1905 года был опубликован именной царский указ Правительствующему сенату. Он даровал избирательные права некоторым категориям населения, которые были их вовсе лишены по Закону от 6 августа 1905 года: рабочим фабрично-заводской и горной промышленности, арендаторам сельскохозяйственных имений и горожанам среднего достатка. Преимущество было предоставлено рабочим средних и мелких предприятий — они, по мнению авторов правительственного проекта, должны дать умеренных избирателей. Арендаторы, если они принадлежали к сословию крестьян, фактически получали двойной голос: как владельцы земельных наделов и как владельцы купчей (арендованной на срок. — С. И.) земли. Такие крестьяне участвовали в выборах по крестьянской курии и вместе с помещиками заседали в съездах уездных землевладельцев.

Положение о выборах подверглось сокрушительной критике в прессе за его недостатки, очевидные всем. Но С. Ю. Витте был непоколебимо убежден — «…правительственный проект представляет maximum той демократичности, которая по тем временам была возможна»¹⁸⁴.

***

В январе 1906 года, по царскому повелению, правительство подготовило положение о Думе и обновленном Государственном совете. Оно также обсуждалось на совещаниях под председательством императора. Совещания проходили 14 и 16 февраля 1906 года в Большом дворце Царского Села. Открывая первое заседание, Николай II выразил уверенность, что удастся уложиться в один день — вопросы, вынесенные на обсуждение, представлялись хотя и серьезными, но не такими трудными, как в декабрьском совещании прошлого года.

Пришлось все же заседать два дня. Оживленный обмен мнениями вызвали два вопроса: во-первых, в каком отношении друг к другу будут находиться обе палаты российского «парламента» (то есть Дума и Государственный совет); во-вторых, перешла ли Россия к конституционному устройству или нет.

Еще на декабрьских царскосельских совещаниях С. Ю. Витте внушал присутствующим: «Для того, чтобы вывести Россию из переживаемого ею кошмара, нельзя ставить Государственную думу наряду с государем. Между ними должен быть поставлен Государственный совет в обновленном составе. Совет должен быть второй палатой и являться необходимым противовесом Думы, умеряя ее»¹⁸⁵. Верхняя палата явилась бы, по замыслу премьера, своего рода гарантом устойчивости государства. Ее назначение состояло единственно в том, чтобы давать отпор всем «крайним» взглядам, шедшим снизу, из Думы.

В заседании 14 февраля С. Ю. Витте повторил свои прежние соображения: «Известно, что только верхняя палата может спасти от необузданности нижней. Она необходима, чтобы гарантировать консервативный строй государства, чтобы не было непосредственных коллизий с верховной властью. Назначение ее состоит в том, чтобы давать отпор всем крайним взглядам. Одним словом, верхняя палата должна представлять из себя буфер…»¹⁸⁶

Спор в заседании разгорелся о том, как поступать с законопроектами, отклоненными Государственным советом. Редакция соответствующей статьи, предложенная H. H. Кутлером, предусматривала, что судьбу отвергнутых верхней палатой законопроектов будет решать император. Но ее поддержали только два члена совещания — премьер-министр С. Ю. Витте и обер-прокурор Синода князь А. Д. Оболенский, в то время как 25 человек были против. Незачем копировать положения тех конституций, по которым верхняя палата отделяет нижнюю от монарха, — заявил С. Ю. Витте и продолжал: «Следует помнить, что Государственный совет — учреждение аристократическое: крестьяне в него не войдут. Им открыт доступ только в Государственную думу. Они и смотрят на Думу так — найдем чрез нее доступ к царю; найдем расправу… Какая же будет психология крестьян? Скажут, думали, найдем, что будет доступ, а между тем чиновники отделили нас от государя. Таким образом, явится средостение, что крайне вредно»¹⁸⁷.

Поход против предложения H. H. Кутлера — С. Ю. Витте возглавил В. Н. Коковцов. Он заявил, что оно ведет к однопалатному парламенту, чего, собственно, и добиваются все революционные партии.

Помимо своего приятеля А. Д. Оболенского, С. Ю. Витте в этом споре неожиданно получил поддержку от ультраконсерватора А. С. Стишинского. Обращаясь к царю, Стишинский говорил: «Конечно, Государственный совет должен быть щитом верховной власти при увлечениях Государственной думы. Но нельзя допустить, чтобы Государственный совет являлся при этом тормозом. Чрезвычайно важно, чтобы положения Государственной думы доходили до Вашего величества»¹⁸⁸.

Ничего у них не получилось. Высочайшим указом от 20 февраля 1906 года Дума и Совет наделялись абсолютно равными законодательными правами: законы, принятые Государственной думой, поступали на утверждение Государственного совета и наоборот. «Законодательные предположения, одобренные Государственным советом и Государственной думой, представляются на наше усмотрение. Законодательные предположения, не принятые Государственным советом или Государственной думой, признаются отклоненными», — говорилось в нем¹⁸⁹.

По замыслу С. Ю. Витте, нижняя палата должна в действительной мере отражать текущие настроения народа и представлять подлинные интересы его важнейших слоев, но эти настроения никоим образом не должны влиять на работу правительства и ухудшать и без того неважную политическую обстановку в стране. Поэтому на февральских совещаниях 1906 года он выдвинул странное, на взгляд многих сановников, предложение о том, чтобы заседания и Думы, и Совета сделать закрытыми для публики. В противном случае, говорил он, Дума превратится в арену сплошных скандалов, а министры будут непрерывно забрасываться мочеными яблоками и дохлыми кошками.

Во время февральского совещания совершенно неожиданно вспыхнул спор о том, является ли преобразованный государственный строй Российской империи конституционным или нет. Большинство, как это ни странно, склонялось к положительной точке зрения. Даже такой оголтелый консерватор, как граф К. И. Пален (министр юстиции в царствование Александра II), выразил убеждение, что «…Россия будет управляться по конституционному образцу»¹⁹⁰.

Если стоять на почве твердых фактов, говорил С. Ю. Витте, то «…необходимо иметь в виду, что рассматриваемое преобразование еще не составляет конституции. Преобразование это — лишь аппарат в высшей степени важный, которым государь император желает управлять. Это только новое государственное устройство. Но Думу и Совет нельзя даже сравнивать с нижнею и верхними палатами. Настоящий акт отнюдь не конституционный, никаких обязательств он не налагает»¹⁹¹. Позиция премьер-министра в целом отвечала тогдашним представлениям о конституционном устройстве.

Термин «конституция» обычно присваивали основному закону тех стран, чей государственный строй базировался на началах народного представительства, а также стран с республиканской формой правления. Между тем в Российской империи пока еще действовали Основные государственные законы в редакции 1892 года.

***

Пересмотр Основных законов государства в преддверии заседаний Государственной думы явился для председателя Совета министров совершенно неожиданным. Его инициатива исходила от дворцового коменданта Д. Ф. Трепова. О том, что работа над Основными законами началась и ведется, С. Ю. Витте узнал совершенно случайно. В начале 1906 года в частной беседе председатель Государственного совета Д. М. Сольский сказал ему, что разработкой проекта новой редакции Основных государственных законов занимаются государственный секретарь барон Ю. А. Икскуль фон Гинденбранд и его товарищ П. А. Харитонов. Для обсуждения подготовленного проекта образовалась комиссия под председательством Д. М. Сольского; в ней он и просил поучаствовать С. Ю. Витте.

На просьбу последовал категорический отказ — смышленый премьер сразу понял, откуда ветер подул. Д. М. Сольскому он заявил, что вопрос об Основных законах не решаем без Совета министров. Через некоторое время С. Ю. Витте получил сообщение, что по воле императора готовый их проект после обсуждения у Сольского будет передан для отзыва Совету министров.

В конце февраля 1906 года С. Ю. Витте получил от графа Д. М. Сольского проект Основных законов в том виде, в каком они легли на стол императора. Как и ожидал премьер-министр, проект Государственной канцелярии представлял собой невообразимую мешанину из либеральных и консервативных, чтобы не сказать реакционных, положений. «Это дело является характерным показателем того сумбурного психологического состояния, которым в то время было охвачено не только русское общество, все без каких бы то ни было заметных исключений, но и его представители»¹⁹². В частности, статья 4, определявшая характер императорской власти, допускала толкование в смысле неограниченности власти монарха, хотя сам термин «неограниченный» в ней не употреблялся. Ни Дума, ни Государственный совет по Указу 20 февраля 1906 года не наделялись правом инициативы изменения, дополнения либо пересмотра Основных законов Российской империи. Статья же 51 проекта Государственной канцелярии по своему смыслу такого права не исключала. «Основные законы могут быть предметом законодательного пересмотра не иначе, как с соизволения Его императорского величества», — говорилось в ней. Проект вводил даже некоторое подобие ответственности правительства перед народным представительством — за нарушение Основных законов, нанесение тяжкого ущерба интересам государства бездействием, превышением или злоупотреблением властью министры могли быть привлекаемы Думой и Государственным советом к ответственности преданием Верховному уголовному суду. Это попахивало уже явным парламентаризмом.

Собственное впечатление от проекта чиновников Государственной канцелярии С. Ю. Витте в дипломатичной форме довел до сведения императора: «Проект, по моему мнению, с одной стороны, содержит несколько статей таких, которые допускать опасно, а с другой — не содержит таких положений, которые при новом порядке вещей являются безусловно необходимыми»¹⁹³. В «Воспоминаниях» он выразился уже без обиняков: «…Если бы эти Основные законы я пропустил, то оказалось бы, что государь вторично после 17 октября добровольно, или, вернее, бессознательно ограничил свою власть не только до степени несравненно ниже власти микадо нашумевшей в последние десятилетия Японской империи, но ниже власти французского, а в некотором отношении даже швейцарского президента республики. С такими основными законами государство и его правительство было бы политически кастрировано»¹⁹⁴.

4 марта 1906 года председатель правительства получил высочайшее повеление: представить собственную редакцию Основных законов.

Кардинальную переделку проекта Государственной канцелярии С. Ю. Витте, до предела загруженный беспокойными текущими делами, поручил барону Э. Ю. Нольде, управляющему делами Комитета министров, который занимался этим вместе со своим секретарем И. И. Тхоржевским. На заключительной стадии документ читал и самолично правил премьер-министр. Обсуждению этого «первостепеннейшей важности» дела, как назвал С. Ю. Витте работу над Основными законами, было отведено целых пять заседаний Комитета в период между 10 и 19 марта.

20 марта министерский проект был направлен императору. 7, 9, 11 и 12 апреля 1906 года он обсуждался в совещании под председательством царя.

Дебаты разгорелись лишь по некоторым статьям этого большого документа. У Государственной думы надо отобрать все то, что опасно трогать, — в этом суждении председателя правительства ясно обнаружилась его боязнь народа и вообще тех инициатив, которые идут снизу. «Не опасно говорить о свободах, о законности, правах граждан — все это можно, но есть безусловно опасные вопросы — как основания устройства Думы и Совета, основные положения бюджетных правил и правил о займах, прерогативы монарха как верховного главы государства. Таких правил около 30. Если допустить возможность их тронуть, то даже возбуждение их вселит смуту во всей стране… Но если будут изданы одни эти 30 статей, то впечатление, вероятно, будет неблагоприятное; поэтому лучше издать Основные законы полностью, где будут статьи о монархе, о Думе, о подданных. Это может произвести хорошее впечатление. Если же только сказать о монархе, а о подданных умолчать — это будет гораздо хуже. О главе исполнительной власти теперь ничего не определено. Надо ее поставить и материально, и нравственно в вполне определенное положение»¹⁹⁵.

Определение царской власти с первого (в редакции Основных законов 1892 года) переместилось на четвертое место. Открывая дискуссию по 4-й статье, император Николай произнес необычайно длинную и прочувственную речь: «Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден при этом в необходимости отречься от самодержавных прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье первой Основных законов уже 109 лет. Мое убеждение, что по многим соображениям крайне опасно изменять эту статью и принять новое ее изложение, даже то, которое предложено Советом министров. Если этого не сделать, то может быть впечатление неискренности: могут сказать, что это отступление от обещаний, данных 17 октября. Я это знаю и понимаю. Во всяком случае, этот упрек должен быть обращен ко мне лично. Я всю ответственность принимаю на себя. Что бы ни было и что бы ни говорили, меня не сдвинуть с акта прошлого года и от него я не отступлюсь. Я знаю, что если статья 1 при этом останется без изменений, то это вызовет волнения и нападки. Но надо уразуметь, с чьей стороны будет укор. Он, конечно, последует со стороны всего так называемого образованного элемента, пролетариев, третьего сословия. Но я уверен, что 80 % русского народа будут со мной, окажут мне поддержку и будут мне благодарны за такое решение… Но вопрос о моих прерогативах — дело моей совести, и я решу, надо ли оставить статью, как она есть, или ее изменить»¹⁹⁶.

Статья 1 Свода основных государственных законов 1892 года гласила: «Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной власти его не токмо за страх, но и за совесть, сам Бог повелевает». Встает вопрос: почему в статье были соединены два определения русской монархической власти? Одни юристы доказывали, что они являются синонимами. Другие придерживались противоположной точки зрения — термин «самодержавие», говорили они, указывает на монархический суверенитет, а «неограниченный» вводит суверенитет абсолютный. Воля монарха определяет закон и освобождает носителя верховной власти от его действия, а не наоборот, монарх неограничен в субъективно-правовом отношении¹⁹⁷.

Выступление председателя Совета министров по четвертой статье не оставляет сомнений в его собственной позиции: «Я сам и ныне смущен, как был смущен 17 октября. Не знаю, достаточно ли хорошо составлен проект. Я сознаю, что статья 4 несовершенна. Очень опасно, если издать закон несовершенный, в котором может быть что-то пропущено. Но если не издавать основные законы, то это можно сделать при одном условии, сказав, что государь император сам их издаст, когда признает нужным. Тогда можно издать теперь только дополнительные статьи о Думе и Совете. Но я повторяю, что это возможно только при одном условии, если скажем, что Ваше императорское величество издадите их сами, когда признаете нужным. Чрез Государственный совет и Думу основных законов вы не издадите. Если Вы внесете их в Думу, то будут смуты и Дума обратится в Учредительное собрание. Тогда придется для охранения верховной власти пережить и вторую революцию. Если будет сказано, что Ваше императорское величество сами издадите основные законы, то опасности ограничения верховной власти нет, кроме впечатления. И. Л. Горемыкин сам говорит, что, издав Манифест 17 октября, Вы даровали права народу и сказали, что все законы иначе к монарху не дойдут, как через Думу и Совет. Из этого он выводит, что, следовательно, Вы, государь, ограничили Вашу законодательную власть, а не верховную, которая, будто, неограниченна. С этим я не согласен. Есть основная статья, гласящая, что Российское государство управляется на твердом основании законов. Раз такая статья есть, то толкование о неограниченной власти управления отпадает, ибо в действительности верховная власть подчиняется закону и им регулируется… Самодержавная власть и монарх самодержавный — это разница. Если вычеркнуть слово „неограниченный“, то надо вместо „самодержавный“ сказать „самодержавная власть“. Одно из двух — или самодержавный и неограниченный или самодержавная власть»¹⁹⁸. Составители проекта Государственной канцелярии предложили такую формулировку царской власти: «…Государю императору, самодержцу всероссийскому, принадлежит верховная в государстве власть». В определении, данном Советом министров, было убрано слово «государь», с которым соединялось представление о неограниченности царской (императорской) власти, и снято указание на принадлежность монарху верховной власти в государстве. В итоге родилась формула: «Императору всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть»¹⁹⁹. Она и вошла в Основные законы, утвержденные 23 апреля и опубликованные 27 апреля 1906 года. Редакция ее такова: «Императору всероссийскому принадлежит Верховная самодержавная власть. Повиноваться власти его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает»²⁰⁰. После этого употребление в последующих статьях словосочетания «государь император» приобретало уже историческое, но не юридическое значение.

Император мог осуществлять свою законодательную власть не иначе как в единении с Думой и Государственным советом (за исключением случаев, оговоренных в 87-й статье). По силе 7, 8 и 9-й статей он обладал правом законодательного почина и утверждения уже готовых законов, но не их издания. Подчеркивалось, что инициатива пересмотра Основных законов могла исходить только от императора. Но издавать их он мог исключительно в «единении» с Думой и Госсоветом. Император являлся верховным вождем армии и флота; ему принадлежало исключительное право на изменение положений об императорской фамилии. Исполнительная власть («власть управления») принадлежала ему в полном объеме (статья 10 Основных законов). Поскольку исполнительная власть имеет подзаконный характер, то и император был связан в осуществлении ее законами. Но поскольку особа императора объявлялась «священной и неприкосновенной» (статья 5), то ответственность за нарушение и неисполнение законов он нес исключительно перед Богом и перед своей совестью²⁰¹.

Политические взгляды С. Ю. Витте в основном совпадали с концепциями так называемой «государственной школы», прославленной именами Б. Н. Чичерина и С. М. Соловьева. По всей вероятности, каким-то образом он познакомился и с сочинениями Василия Осиповича Ключевского. В 1902 году Министерством финансов с ведома С. Ю. Витте, но без ведома В. О. Ключевского, был издан знаменитый «Курс русской истории».

Именитый историк был немало возмущен этим в высшей степени неэтичным поступком. После его кончины на С. Ю. Витте посыпались обвинения, что он совершенно произвольно набрал из лекций то, что ему больше всего понравилось. Как выяснила крупнейший исследователь творчества великого русского ученого академик Милица Васильевна Нечкина, работа В. О. Ключевского была издана «…довольно цельно, чья-то (едва ли Витте) довольно толковая редактура из Министерства финансов в общем коснулась текста „с умом“, цельность лекций со стороны тематики была сохранена, правильность их чередования — тоже»²⁰².

Оправдание поступка было только в одном — «Курс» издавался для высочайшего прочтения: тираж — всего несколько десятков экземпляров, часть книг — в богатых кожаных переплетах, обтянутых внутри белым шелковым муаром и с золотым обрезом. На некоторых экземплярах, хранящихся в Российской государственной библиотеке («Ленинке»), имеются экслибрисы царского книжного собрания. По предположению М. В. Нечкиной, С. В. Витте нуждался в «Курсе» постольку, поскольку история России в нем рассматривалась как история страны, двигавшейся в общем направлении, то есть к конституции и к торжеству «буржуазно-правового государства»²⁰³. Быть может, С. Ю. Витте собирался внушить императору Николаю II мысль, просветительскую по своему существу²⁰⁴: как ни абсолютна его власть, божественная по происхождению, в своих действиях и поступках он должен подчиняться законам справедливости и разума, без коих не может существовать ни один человек. Кто знает…

Не установлено, был ли экземпляр «Курса русской истории» среди книг самого премьер-министра. Вообще С. Ю. Витте не слыл запойным книгочеем. Он всегда предпочитал книжному знанию живое знание через общение со сведущими людьми. Тем не менее в его особняке на Каменноостровском проспекте со временем собралась неплохая рабочая библиотека. После кончины С. Ю. Витте его вдова передала часть книг в любимый покойным Петроградский политехнический институт имени Петра Великого — всего 2472 тома, в том числе 217 изданий на иностранных языках. Среди них: книги по законодательству России и других стран; издания, посвященные институтам государственной власти (около 200 томов), железнодорожным делам (около 136), финансам и бюджету—129, промышленности — 74, торговле — 56 томов. В библиотеке премьера хранились книги по военным вопросам, картографический материал в издании Генерального штаба (в том числе с грифом «Совершенно секретно»).

Каким-то образом в библиотеке С. Ю. Витте оказалась работа В. И. Ленина «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития» (1895 год), хотя тираж ее был уничтожен цензурой. К научному социализму хозяин дома, судя по всему, испытывал стойкий интерес. Одну мысль Ф. Лассаля из книги «О сущности конституции» (Женева, 1896) С. Ю. Витте выделил красным карандашом: «Все равно, что ни писать на листке бумаги, если написанное противоречит реальному положению вещей, фактическим соотношениям силы»²⁰⁵.

Состояние неустойчивого равновесия, в котором тогда находилась страна, отразилось и на Основных законах. Эту истину С. Ю. Витте хорошо осознавал. Конечно, говорил он впоследствии, если бы законы писались в более спокойное время, то многое можно было бы сделать более основательно. Ему так и не удалось добиться, чтобы законы были четко отделены от императорских декретов, издаваемых в порядке верховного управления.

Новые Основные законы установили в государстве конституционный строй. Юридически это действительно так, поскольку представители народа в составе Государственной думы наделялись правом принимать законы. И все же Российская империя, сделав в 1905–1906 годах очередной, второй по счету, шаг в направлении к превращению ее в буржуазную или конституционную монархию, отнюдь не стала таковой. «Консервативная конституция и без парламентаризма» (по определению С. Ю. Витте) продержалась недолго — до 3 июня 1907 года. Затем усилиями П. А. Столыпина и его присных она была превращена в «лжеконституцию», ибо Государственная дума из народного представительства сделалась пародией, карикатурой на него. Сие обстоятельство упускают из виду те ученые историки, которые силятся доказать, что конституция в Российской империи, введенная Основными законами 1906 года, продолжала существовать и после. Примерно так же думали и либеральные мыслители, выпустившие в 1909 году знаменитый сборник публицистики под примечательным названием «Вехи». Один из авторов, правый кадет П. Б. Струве, выдавая желаемое за действительное, утверждал, что политический строй России после 17 октября 1905 года перешел в новое качественное состояние: «Дата 17 октября 1905 года знаменует собой принципиальное коренное преобразование сложившегося веками политического строя России»²⁰⁶.

С. Ю. Витте много раз обвиняли в политическом отступничестве, беспринципности и безыдейности. Подумать только, пылкий сторонник неограниченного самодержавия сделался творцом первой российской конституции! В «Воспоминаниях» он так объясняет мотивы своего поведения: «…Как по моим семейным традициям, так и по складу моей души и сердца, конечно, мне любо неограниченное самодержавие, но ум мой после всего пережитого, после всего того, что я видел и вижу наверху, меня привел к заключению, что другого выхода, как разумного ограничения, как устройства около широкой дороги стен, ограничивающих движение самодержавия, нет. Это, по-видимому, неизбежный исторический закон при данном положении существ, обитающих на нашей планете. Нельзя жить так, как хочется, а как неодолимые препятствия к сему побуждают и приводят»²⁰⁷.