Глава 3 Радиохедлайнеры

Адам Свитинг, Esquire, сентябрь 1997 года

Пару часов назад Том Йорк из Radiohead выглядел как оборванный беженец, который на перекладных добрался до Калифорнии прямо из Сараево; он ходил в мешковатых полосатых штанах и черной кожаной куртке, настолько поношенной, что она начала разваливаться. Несмотря на четырехдюймовые подошвы на потрепанных кроссовках, он выглядел маленьким и чахлым. Вы бы ни за что не поверили, что он рок-звезда: скорее спросили бы, не купить ли ему тарелку супа.

Но вот он уже стоит на сцене клуба «Трубадур» на бульваре Санта-Моника и, как кажется, готов убить кого-то силой воли. Radiohead как раз играли Talk Show Host. Когда песня дошла до кульминации, Йорк превратился в «Робовокалиста»: расхаживал по сцене словно космический пехотинец, безжалостно завоевывающий ни в чем не повинную новую планету, маниакально долбя по гитаре. Когда напряжение закипело до такой степени, что стало почти невыносимым, а Йорк и гитарист Эд O’Брайен устроили настоящий циклон из сокрушительных аккордов и реверберации, от которой уши готовы лопнуть, Йорк почти полностью закрыл глаза, а его нижняя губа стала торчать уж совсем отвратительно.

Он подошел к краю сцены и устремил взгляд на незадачливого зрителя в первом ряду. Показалось, что он несколько часов, пока группа бесновалась вокруг него, безжалостно разглядывал цель с нескрываемой ненавистью. Я ожидал, что в любой момент из ушей жертвы повалит пар, глаза расплавятся, а голова взорвется. А потом песня вдруг закончилась. Йорк презрительно развернулся на каблуках, и заклинание рассеялось. Я сделал себе в уме зарубку: никогда не стоять в первом ряду на концерте Radiohead.

Йорк – огромная загадка Radiohead, главная тайна группы, которую некоторые скептики до сих пор называют всего лишь возвращением английского помп-рока – возможно, потому, что их биография напоминает таких же образованных в области искусства ветеранов прогрессивного рока, как Genesis или Pink Floyd. Они словно были созданы, чтобы стать диаметральной противоположностью профессиональной неотесанности братьев Галлахеров из Oasis. Все музыканты квинтета красноречивы, умны и живут в Оксфорде, демонстративно избегая предательской атмосферы Лондона. Oasis играют примитивный «рабоче-крестьянский» рок с щетиной и волосатыми подмышками.

А новый альбом Radiohead – третий, OK Computer, – это пятьдесят три минуты сложной, аллюзивной музыки, часто невыносимо эмоциональной и такой же затейливой, как классика или джаз.

Растущая уверенность группы в своих умениях и суждениях сразу заметна по первому же синглу с диска, Paranoid Android. Словно показывая нос слюнявой тривиальной попсе вроде Spice Girls или Hanson, они выпустили шестиминутную микросимфонию в четырех актах, включающую в том числе «дестабилизирующий» пассаж в размере 7/8.

– Многие считали, что мы сейчас возьмем и запишем третий альбом, который станет популярным в самых разных кругах, – размышляет ведущий гитарист Джонни Гринвуд. – Я лично думаю, что людям, которые знакомы с The Bends [вторым альбомом], он понравится, но совсем не уверен, что он дойдет до детишек из центральных штатов Америки.

– Не думаю, что он вышел таким, как представлялось людям, – добавляет Йорк с едкой улыбкой. – Многие испытали сильный шок.

Вполне возможно, что без Йорка Radiohead стали бы слишком техничными, чтобы добиться реального успеха. А вот с ним они превратились в мощное сочетание мастерства и музыкальных амбиций; пугающе трогательный голос Йорка и крики ярости, мучения и отвращения, которыми полнятся его стихи, придали группе сосредоточенности.

– В конце концов, вокал – это самое важное, – говорит O’Брайен. – Он важнее любых гитарных текстур, ритмов и так далее. Голос – это та штука, которая затягивает тебя в песню.

На саундчеке перед концертом в «Трубадуре» Йорк руководит группой; они по-быстрому пробуют большинство песен, которые собираются исполнять. Время практически не тратилось впустую, хотя во время пауз с настройкой барабанных микрофонов и усилителя O’Брайена Джонни Гринвуд присаживался на сцену, чтобы поскорее дочитать последние несколько страниц книги Пола Теру.

– Давайте сыграем The Bends, – резко сказал Йорк, и они сыграли. После пары припевов он их прерывает. – А теперь давайте Planet Telex.

Через тридцать секунд Йорк нетерпеливо замахал руками, останавливая песню. У него проблема с гитарой. Остальные этого не заметили и продолжили играть, так что Йорк начал скрести по струнам своего «Телекастера», чтобы все-таки заставить всех замолчать. Эта мера возымела успех.

Тем не менее Radiohead достаточно умные и взрослые, чтобы терпеть причуды друг друга – и мелкие, и большие. Они знают друг друга и играют вместе со времен учебы в Абингдонской школе для мальчиков. Все они в определенной степени знакомы с нотной грамотой, а у четверых из них – высшее образование. Джонни Гринвуд – исключение, хотя дураком его назвать трудно. Высокий и долговязый, с густой копной волос и угловатым телосложением, Джонни вполне может сойти за персонажа с обложки альбома ранних Pink Floyd, особенно если одет в джинсы-клеш и обтягивающую футболку. Джонни – самый младший музыкант в группе, и ему пришлось бросить учебу на факультете музыки и психологии, чтобы продолжить работу с уже отучившимися коллегами-музыкантами, которые решили превратить группу в серьезное профессиональное предприятие.

Басист Колин Гринвуд, не такой высокий, но вместе с тем менее застенчивый старший брат Джонни, получил филологическое образование в Питерхаус-колледже, Кембридж, и обычно его с определенной неохотой называют главным интеллектуалом Radiohead. Его любимое чтение – современная американская поэзия и английская литература эпохи Возрождения. Если бы он не играл в группе, то, наверное, не отказался бы стать писателем.

Вместе братья Гринвуды приносят в Radiohead ауру мечтательной богемности. Именно из-за этого некоторые музыкальные критики с язвительностью пишут об «интеллектуальной среднеклассовости» группы.

Radiohead стараются пропускать это мимо ушей.

– Мы никогда этого не скрывали, – пожимает плечами O’Брайен, скручивая себе самокрутку из Golden Virginia. Он сидит, расслабившись, возле плавательного бассейна в голливудском отеле «Шато-Мармон», оформленном в стиле Камелота. В синей воде покачиваются надувная акула и детеныш динозавра – возможно, это подсознательное напоминание о превалирующих в Лос-Анджелесе бизнес-практиках и чудовищном успехе фильма Стивена Спилберга «Парк юрского периода: Затерянный мир», который как раз сейчас буквально пожирает кинотеатры страны. O’Брайен представителен и общителен – настоящая мечта журналиста, – и он настолько контрастирует со скрытным, дерганым Йорком, что они могли бы стать прообразом какой-нибудь комедии об идеально неподходящей друг другу паре.

– Я изумился, узнав, что Джо Страммер учился в государственной школе, – задумчиво говорит O’Брайен. – Ну, мы не очень хорошие актеры. Мы никогда не гнули спины. Мы учились в колледжах, и это важная составляющая группы. Мы и играли пока учились, но сумели все-таки разъехаться и заняться другими делами. К счастью, мы не подписали контракта на запись, когда нам было восемнадцать [хотя они записали демо-кассету, от которой отказались Island Records]. И поскольку мы заключили первый контракт, когда нам было по двадцать два – двадцать три, нам уже не нужен был весь этот рок-н-ролльный образ жизни. Наши студенческие годы были достаточно дикими, и после них такой потребности не было.

Йорк смотрит на все это более гневно и мелодраматично.

– Принадлежность к среднему классу никогда не имела значения для меня. Мы живем в Оксфорде, а в Оксфорде мы, блин, нижний класс. Город полон самых несносных, эгоистичных и самодовольных сволочей на всей гребаной планете, и называть нас средним классом… На самом деле нет. Приезжайте к нам на первое мая, когда они все выползают из пабов в пять утра, заблевывают тротуары, орут «Ха-ха-ха» и пытаются приставать к вашей девушке. Это все относительно.

И это еще не все.

– Больше всего меня бесит в вопросах о среднем классе то, что все почему-то считают, что семьи среднего класса благополучные, хотя ситуация в доме вообще не зависит от класса, – шипит он. – Неблагополучная семья есть неблагополучная семья. Они просто настолько, блин, искаженно на все смотрят.

Спокойствие восстанавливает барабанщик Фил Селуэй; ему тридцать лет, и он в группе самый старший. Он даже непродолжительное время ходил на «настоящую» работу – редактором в медицинском издательстве в Оксфорде, так что у барабанщика была аура опытного, взрослого человека. O’Брайен вспоминает, как остальные звали Селуэя в группу, когда сами еще учились в школе, а он уже закончил. Они устроили общий сбор в местном пабе и очень осторожно ходили вокруг да около темы приглашения в группу, чтобы никто не потерял лицо. Это большая редкость, говорю я Селуэю, чтобы группа продержалась так долго, как Radiohead, не сменив ни одного музыканта. Даже взрывающегося барабанщика а-ля Spinal Tap и то нет.

– С какой-то стороны это странно, потому что на определенном уровне тебе кажется, что ты застрял на прежнем этапе жизни и так и не ушел из школы, – сухо отвечает Селуэй. – Думаю, то первоначальное отношение к группе, верность друг другу, дружба никуда не делись. Нужно давать друг другу много пространства для развития, особенно когда вы так плотно работаете вместе, и, по-моему, нам это удалось.

Селуэй в ужасе от того, что пресса прознала, что он когда-то был «Добрым самаритянином».

– Бог знает, как это вообще кому-то удалось узнать, – вздрагивает он. – Это ужасно неприятная ситуация, потому что все разговоры должны оставаться конфиденциальными, а тебе самому – обеспечена анонимность. Уверен, что любой другой «Добрый самаритянин», прочитавший это, сейчас думает: «Вот ведь тупой позер, выставляет теперь себя чуть ли не святым».

С другой стороны, в напряженной атмосфере рок-группы человек, который умеет с симпатией и сочувствием слушать других, всегда полезен. Стресс от гастролей доводил до ручки даже с виду вполне уравновешенных музыкантов, не говоря уж о таком темпераментном персонаже, как Том Йорк. Некоторые его мрачные тексты об одиночестве (альбом The Bends), а также полный ненависти к себе хит 1993 года Creep привлекли внимание разнообразных фриков, эмоциональных инвалидов и даже сидящих в тюрьме убийц. Майкл Стайп из R.E.M., поклонник Radiohead, который уже привык, что его текстам приписывают смыслы, которых и не подразумевалось, сказал Йорку, что он окажет себе большую услугу, если перестанет настолько явно обнажать эмоции. Результат налицо: на OK Computer наш маленький, но храбрый герой прикладывает сознательные усилия, чтобы смотреть не внутрь себя, а наружу, в большой мир.

Несмотря на мрачные, психиатрически-медицинские образы, Йорк считает, что альбом The Bends принес ему немалую пользу.

– Позже я понял, что смог разобраться во многом из того, что крутилось у меня в голове. Я всегда использовал музыку, чтобы разобраться в себе, потому что она именно для этого и предназначена. Под конец работы над The Bends я чувствовал, что меня вдохновляют какие-то внешние факторы, я уже не пропускал все через себя. Тексты перестали быть выражением личных травм, поэтому я немного напрягаюсь, когда читаю, что о нас до сих пор так думают.

Но для того чтобы изменить публичное восприятие Radiohead, понадобится время, особенно учитывая, что OK Computer, несмотря на все тонкости и мелодическую грациозность, часто весел примерно так же, как полуночная поездка в карете по Трансильвании.

В какой-то степени группа сама виновата, что создала себе имидж «страдающих», но вот эпизоды вроде печально знаменитой статьи в Melody Maker, где написали, что Йорк с большой вероятностью последует примеру Курта Кобейна и покончит с собой, до сих пор причиняют боль.

– Для всех нас это было просто ужасно – видеть, как страдает наш друг, – говорит O’Брайен. – Мне даже хотелось приехать в офис Melody Maker и сказать: «Вы вообще понимаете, что вы натворили? Какой удар ваша статья может нанести по человеку?» Это просто безответственно.

Поразительно, насколько же заранее запрограммированной может быть реакция зрителей. Один американский журналист автоматически предположил, что Exit Music (For A Film), несмотря на откровенную буквальность названия, – это песня о самоубийстве. На самом деле ее написали для того, чтобы она играла в титрах фильма «Ромео + Джульетта» База Лурмана.

– Мне кажется, все дошло до этапа «Да ну это все на хрен, если у кого-то не в порядке с головой, ты в этом не виноват», – размышляет O’Брайен. – Когда тебе пишут люди из камеры смертников, это, мягко говоря, тяжелая ноша для молодых плеч. Патти Смит как-то сказала, что песня всегда передает дух определенного времени – и это правильно. Ты не можешь нести ответственность за то, что, допустим, через шесть месяцев кто-то понял песню иначе. Мне кажется, за последний год люди все-таки поняли, что Том – не артист, измученный своим искусством, и ему на самом деле нравится смотреть и вне себя.

– Я всегда считал, что наши песни весьма позитивны, – добавляет Селуэй. – Они посвящены очень болезненным темам, но при этом всегда есть ощущение какой-то борьбы, попыток справиться с этим, так что, как по мне, в них нет ничего, что можно счесть умышленным намерением заставить людей что-то сделать. Нельзя же заниматься сплошной самоцензурой, правильно? Получится недотыканный, полный сомнений альбом. Мне кажется, мы довольно прямолинейны как с музыкальной, так и с текстовой точки зрения, и, надеюсь, это продлится еще долго.

У Radiohead есть крайне странная черта – они всегда принципиально делают не то, что от них ожидают; делать очевидное для них просто моветон. The Bends, альбом 1995 года, был замечательной в свой мрачности работой, а благодаря блестящему продакшену и нескольким мощным, мелодичным песням он казался подозрительно похож на мейнстримовый американский рок-альбом. Новый диск, напротив, – именно то, что ни за что бы не заказал типичный программный директор FM-радио. Вы должны понимать, что Том Йорк – это главарь банды, ?minence grise[34]. Группа, похоже, нуждается в эмоциональности и непредсказуемости Йорка, чтобы двигаться вперед. В один момент он весел, очарователен и рад с вами поговорить. А потом вдруг становится отрешенным, раздражительным и нарычит на вас, если вы спросите у него что-нибудь. У него словно не хватает защитного слоя между эмоциями и внешним миром. Он похож на эмоциональный лист промокашки. Если он злится, то источает гнев. Если раздражен, то сморщенное лицо и напряженное тело просто-таки кричат: «Раздражение».

– На самом деле все идет от Тома, а они все собираются вокруг него и поддерживают, – говорит Джон Лекки, продюсер The Bends. (Группа не стала обращаться к его услугам для OK Computer, потому что, по их словам, им больше не нужна «родительская фигура» в студии.) – Это хорошая «химия», потому что Джонни – довольно дикий парень, никогда не знаешь, что он еще выкинет. В студии они скачут, словно на сцене, и роняют аппаратуру, а Том катается по полу, даже просто записывая трек, обозначающий мелодию. Очень волнующе все выглядит.

А еще что?

– Они не принимают наркотики, как вы, скорее всего, знаете. Так, пыхнут иногда со мной… они не то, что считают, что это плохо, просто им лично это не нужно. А еще они каждый день решают кроссворды из The Guardian. Это, скажу я вам, важная штука. Они занимаются совсем не тем, чего можно ждать от молодых парней.

Еще Лекки вспоминал, что дебаты на темы вроде «какую песню выпускать следующим синглом» шли буквально неделями, и никто не мог принять окончательного решения, но Йорк считает, что группа стала более откровенной в разговорах друг с другом.

– Мне кажется, мы сейчас уже привыкли орать друг на друга, и это хорошо. Раньше у нас было много серьезных перебранок под маской рассудительных дискуссий, а сейчас мы орем друг на друга и, в конце концов, приходим к решению. Знаете, это похоже на жизнь в браке: вы учитесь орать друг на друга, и это полезный навык. Я, конечно, легко могу прийти и сказать «мы сделаем это, это и вот это», но так не получится, потому что прозвучит как-то плоско. Мне кажется, интереснее всего – когда все в группе считают, что могут попробовать что-то свое, но все равно рано или поздно приходится говорить: «Нет, уже все готово, ничего менять не будем». Понять, на каком именно этапе у тебя все готово, сложнее всего, но без этого никуда – иначе можно спорить вечно.

Лейбл ожидает, что OK Computer станет огромным хитом, и группа настолько серьезно отнеслась к своим рекламным обязанностям, что даже поступилась гордостью и отыграла получасовой сет на ежегодном мероприятии Weenie Roast в амфитеатре под открытым небом «Ирвайн-Мидоус» к югу от Лос-Анджелеса, которое организует радиостанция KROQ. Станция обладает таким огромным влиянием в окрестностях Лос-Анджелеса, что группы просто не смеют отказываться от участия, хотя им не платят ни копейки. Это привело к весьма странному зрелищу: Oasis и Blur на одной сцене, вместе с Foo Fighters, The Wallflowers, The Cure и многими другими представителями жанра, который в Америке называют «современный рок».

Я присоединился к свите Radiohead, когда они отправились в путь по 405-му шоссе; они планировали приехать задолго до начала своего сета, запланированного на середину дня. Несмотря на слухи, что Radiohead «популярны в Америке», их низкое положение в списке групп на Weenie Roast стало отличным доказательством, что это пока совсем не так. Пройдя через агрессивный охранный кордон, мы оказались на мрачном закулисном пустыре, заставленном туалетными кабинками и маленькими передвижными гримерками, в которые с трудом поместится даже сольный исполнитель средних размеров, не говоря уж о квинтете, в котором сразу два очень высоких гитариста. «Добро пожаловать в ад», – сказал Колин Гринвуд, в ужасе оглядываясь вокруг. Приложив определенные усилия, тур-менеджеру Тиму Гривзу удалось достать группе талоны на обед в столовой, но там предлагали явно опасные для пищеварения полистироловые бургеры и салаты, с виду пригодные разве что для вытирания машинного масла в гараже. Джонни Гринвуд скептически посмотрел на свою тарелку. Йорк, страдавший от похмелья, оперся головой о кулак и свирепо оглядывался вокруг.

Телевизионные кадры позже показали, что Radiohead действительно были там, но вот их души были где-то далеко. Йорк был угрюм и раздражен; он плевался и рычал на зрителей, хотя они пытались реагировать на группу позитивно.

– Есть ли среди вас визжащие маленькие поросята? – спросил он, злобно разглядывая полупустой зал. Несколько девушек послушно завизжали.

– Это песня для вас, – сказал Йорк, и они заиграли Paranoid Android. Колину какое-то время не нужно было играть на басу, так что он ушел за свой усилитель и убрал руки в карманы, словно в ожидании автобуса до дома. А потом они сыграли Exit Music, которую приняли довольно неплохо, но Йорк уже убедил себя, что с этими зрителями нужно воевать.

– Вам, блин, понравилось, да? – насмешливо спросил он, а потом Radiohead мстительно заиграла The Bends. После концерта группа застенчиво призналась, что это был явно не их звездный час. По крайней мере, они дали понять, что не собираются бездумно ублажать толпу, а их выступления не будут такими же предсказуемыми, как компьютерная программа. Часто говорят, что они станут «новыми U2», но им самим, похоже, этого не особенно хочется. Это, в конце концов, означает, что каждые четыре года нужно выпускать новый альбом, а выступать только на футбольных стадионах.

В конце концов, когда все мозговые штурмы, серьезные дебаты и психоанализ заканчиваются, Radiohead все равно любят сделать погромче, оторваться и врезать аудитории прямо между глаз. Может быть, им стоит делать это почаще.

Вспомните хотя бы легендарный пауэр-аккорд, с которого начинается The Bends.

– О, каждый вечер на концертах он становится все круче, – с энтузиазмом говорит Йорк, внезапно оживляясь и выпрямляясь в кресле. – Когда слушаешь его в альбоме, он как-то даже разочаровывает, потому что когда ты стоишь в комнате, и все усилители включены, ты вспоминаешь, зачем вообще захотел играть на электрогитаре. В Америке я часто выхожу на сцену и говорю: «Привет, это аккорд ре» – БАБАААААААХ! Вот что это такое, понимаете? К нему, конечно, еще песня приделана, но, по сути, это просто БРААААААААААННННГ!