Глава пятидесятая Легенды, истории и байки о маршале Жукове

«Спасибо тебе, солдат! Ты сделал меня маршалом…»

Вячеслав Молотов, будучи уже в отставке и не у дел, любил рассказывать такую историю: «Мы с Жуковым практически в одно и то же время выполнили одну и ту же задачу, отодвигая войну: я подписал Пакт о ненападении с Германией, а Жуков на Дальнем Востоке дал отпор японским самураям. Как появился Жуков на Халхин-Голе? Сталин сказал Тимошенко: “Мне нужен такой командир, чтоб он не просто разгромил японцев, а свирепо порвал их на куски, чтоб у них вообще отпала охота идти на север. Пусть устремятся в Океанию! Есть такой командир?” — “Есть”, — ответил Тимошенко и назвал имя Жукова».

Многие из очевидцев вспоминали, что перед сражением Жуков выбирался куда-нибудь на передовую и за несколько часов до артподготовки брал горсть земли и нюхал её. Словно пытался понять, принесёт битва победу или нет. По этому поводу высказался даже Хрущёв. На пленуме ЦК в октябре 1957 года, после которого Жуков был отправлен в отставку, Никита Сергеевич сказал: «Когда Жуков был в опале, мне Сталин говорил: “Вы хвалите Жукова, а вот Жуков, говорят, землю нюхает…” Сталин, похоже, видел в этом нечто религиозное».

Военный историк Михаил Попов из Твери рассказывал, что, работая над диссертацией, поехал в Архив Министерства обороны в Подольск и там на одном из приказов 1939 года штаба Первой армейской фронтовой группы обнаружил написанное рукой комдива Жукова: «Всем командирам частей — до начала наступления накормить людей горячими щами и галетами. Жуков».

В 1945 году, сразу после Победы, писатель Константин Федин разыскал Жукова, и у них состоялась обстоятельная беседа. Вот фрагмент, который, кажется, не вошёл ни в один из тогдашних очерков Федина: «…ещё маленькая пауза, нахмуренные и потом вдруг разжатые и поднятые брови, и — нечаянное признание: “Знаете, я недавно подошёл к карте, повёл по ней глазами и думаю — а ведь вряд ли найдётся место, где я не был! Шофер мой — хороший гонщик, мотоциклист Бучин — насчитал, что я с ним 175 000 километров наездил за войну. Это, выходит, сколько раз вокруг света? А я ведь не с ним одним ездил… Да сотни часов налетал на самолётах. Три самолёта износились. Как башмаки… Это — не считая Монголии».

Конечно, это байка, не больше. Но кто её знает… История помнит случаи, когда из нескольких вариантов правдой оказывался самый невероятный. 1945 год. Ставка. Сталин склонился над разложенной картой, тычет чубуком погасшей трубки: «Ну что ж, Польша и Украина теперь наши, советские. Только как между ними границу провести? Если отталкиваться от истории, то там сам чёрт ногу сломает. — Задумался, повернулся к своему главному маршалу: — А что по этому поводу думает товарищ Жуков?» Жуков подошёл к карте, бегло окинул спорный район. Места знакомые. И в 1940-м там был, и в 1944-м. «Я думаю вот так, товарищ Сталин». — И, вспомнив, как стояли его боевые порядки, решительно провёл красным карандашом. Вот так, с лёгкой руки маршала и была определена западная граница Украины.

В Одессе был Военторг. Когда Жукова сослали в Одессу командовать войсками округа, он время от времени его посещал. Что-нибудь покупал для жены, дочерей или родственников. Он любил делать подарки. Когда он входил в магазин, персонал пребывал в некотором напряжении. Все вскакивали со своих мест и изображали полное внимание и готовность услужить. Но был в магазине один человек, который не обращал на командующего ровным счётом никакого внимания. И это Жукову нравилось. Маршал буквально любовался его независимым видом, в котором чувствовались и достоинство, и культура. А ведь, казалось бы, всего лишь старик-швейцар. Для него даже стул выставляли у входа, чтобы не утруждал свои усталые ноги. Тем швейцаром был бывший личный конюх его императорского величества Николая Второго. Его знала вся Одесса.

Когда из Одессы Сталин отправил Жукова на Урал, в Свердловск, кто-то из близких друзей маршала, прощаясь, сказал ему: «В Сибирь». Но «Сибирь» Жукову так понравилась, так хорошо встретили его там уральцы, что он потом будет вспоминать годы, проведённые в Уральском военном округе, как лучшие годы в своей послевоенной службе.

На Урале любят рассказывать такую историю. Во время празднования 7 Ноября на трибуну, где стоял весь партийный актив Свердловска, протиснулся подвыпивший старичок и представился знаменитым большевиком Ермаковым, расстрельщиком царской семьи, и протянул Жукову руку. Маршал не только руку ему не подал, но сурово бросил: «Палачам руки не подаю», — отвернулся и всё время, пока шла демонстрация и менялись выступающие, стоял к нему спиной. Даже смотреть на него не мог.

Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР 1939 года лицам, дважды удостоенным звания Героя Советского Союза, на родине устанавливали бюст. Жуков получил вторую золотую звезду в 1944 году. Шла война, и заниматься этим было некогда. После Победы скульптор Евгений Вучетич приехал в Берлин и уговорил маршала позировать ему. Вскоре бюст был готов, отлит в бронзе. Его привезли в Угодский Завод. Но тут начались гонения на маршала. Местное начальство приказало бюст убрать с глаз подальше. Наступил 1953 год. Жуков начал подниматься. Зашевелились и в Калужском обкоме партии: где бюст Жукова? Срочно установить и отрапортовать перед Москвой! Кинулись искать. «Старые рабочие крахмального завода, — пишет в своей книге Мария Георгиевна Жукова, — показали место, где он валялся, — на одном из складов без крыши, забитом горбылём, в куче голубиного помёта…» Специалисты, конечно же, вскоре привели скульптуру в порядок. Постамент изготовили из красного гранита, того самого, который по приказу Гитлера был привезён из Норвегии в Россию специально для сооружения монумента победы Германии над Россией. Когда из Угодского Завода пришло приглашение, Жуков ехать на родину отказался. Сослался на занятость. «Как это я буду присутствовать на открытии собственного бюста? Мне кажется, это будет выглядеть как-то странно и нескромно». Послал на родину дочерей Эру и Эллу. Бюст свой он увидел через несколько лет, когда приехал на могилу отца.

Возможно, Жуков не приехал в тот раз на родину вот по какой причине. Когда в 1957-м его терзали на октябрьском пленуме в Москве, пленумы с подобной повесткой дня состоялись и на родине. В Калуге — областной. В Угодском Заводе — районный. Приказано было осуждать — и осуждали. Говорят, на пленуме райкома партии в Угодском Заводе кто-то из особо неистовых партийцев предложил убрать бюст «бонапартиста». Но здравый рассудок возобладал, памятник не тронули. Однако снег вокруг постамента расчищать перестали. И вот однажды 1 декабря в день рождения Маршала Победы в сквер пришла бригада плотников, молодых угодских мужиков. Где-то неподалёку в райцентре они рубили дом, «шабашили».

Сквер в центре села, прямо под окнами райкома партии. Кто-то из секретарей случайно подошёл к окну. И вот он наблюдает такую картину: плотники обошли памятник, обтоптали снег, сняли шапки, постояли и принялись своими шапками смахивать снег с бюста и постамента. Вскоре весь райком стоял у окон и наблюдал за тем, как надо любить свою историю и уважать тех, кто принёс нам Победу. На следующий же день сквер начали расчищать.

Местные рассказывают, что после того пленума из Москвы в Угодский Завод и Стрелковку приезжали какие-то «начальники и начальницы», ходили по дворам и спрашивали: а нужен ли им этот памятник? Местные отвечали, что Жукова они хорошо знают, что он рос тут, у них на глазах, часто приезжал, относился к землякам по-доброму, отдал под библиотеку и клуб свой дом в Стрелковке, что это же он, напоминали они москвичам, привёл наши войска в Берлин… «Мы его знаем и любим. Он — наш. А что у вас в Москве делается, разбирайтесь сами».

В 1957 году маршал отбыл с официальным визитом в Югославию и Албанию. Из Севастополя крейсер «Куйбышев» вышел 3 октября. Его сопровождали эскадренные миноносцы «Бывалый» и «Блестящий». При подходе к проливу Босфор крейсер «Куйбышев» в соответствии с нормами морского устава обменялся позывными сигналами с турецким пограничным постом на мысе Шиле. Маршал наблюдал за всем этим с капитанского мостика. Сигнальщик советского крейсера принял от турецкого поста семафор: «Великому Маршалу Советского Союза, высокочтимому полководцу Второй мировой войны. Приветствуем и поздравляем вас с заходом в турецкие воды…» Жуков был изумлён и спросил у стоявшего рядом адмирала Михайлина: «Что, всех так встречают?» — «Так встречают только Маршала Победы Жукова», — был ответ командира крейсера. В проливе Босфор их встретили американцы. Их корабли стояли в ряд: авианосец, крейсер, несколько фрегатов и эсминцев. Экипажи в белой парадной форме были выстроены на верхних палубах по большому сбору. Оркестр играл «Захождение». Семафор — приветственный, длинный. Ответ с крейсера был коротким — «Благодарю». Маршал впервые наблюдал торжественную встречу кораблей двух флотов. Он был в восторге.

Англичане, высоко оценивая военный дар Жукова и его вклад в общую Победу, вручили ему британский рыцарский орден — Почтеннейший орден Бани, основанный королём Георгом I в 1725 году. Награда высокая. Жуков получил самую высокую из трёх существующих степеней — почётный Рыцарь Большого Креста. Такую же степень имел русский генерал командующий 1-й Западной армией в 1812 году Михаил Богданович Барклай де Толли. Англичане вручили орден Бани ещё двоим нашим маршалам — Коневу и Рокоссовскому, но степенью пониже — Рыцарь-командор. К степени Рыцаря Большого Креста нарезался земельный надел из островной земли. Но Жуков, разумеется, от английской земли отказался. Потому что к ней на родине можно было в два счёта получить статью как «английскому шпиону». Когда Хрущёв отправил его на пенсию, английская королева прослышала о том, что советский маршал и Рыцарь Большого Креста получает слишком скромный для человека, внёсшего такой огромный вклад в дело всеобщего мира, пенсион. И правда, Жуков получал 415 рублей в месяц, из которых 24 рубля 87 копеек платил в партком Пресненского машиностроительного завода, где он состоял на партийном учёте, в качестве ежемесячного партвзноса. И вот английская королева пишет Хрущёву письмо: так, мол, и так, поскольку маршал Жуков и почётный Рыцарь Большого Креста отказался от земельного надела на нашем острове и ввиду его скромного пенсиона, желаю выплачивать ему такую же сумму в рублях, каковую он получает в настоящее время, — 415 рублей. Хрущёв внимательно изучил заморское письмо, покрутил его в руках, поморщился и распорядился увеличить пенсию маршалу в два раза.

Из США, что ли, пришло письмо из Литературного общества Марка Твена: «Уважаемый мистер Жуков! Вы окажете нам большую честь, если примете наше предложение вступить в члены нашего общества, почётными членами которого являются Франклин Рузвельт, Уинстон Черчилль и другие видные политические деятели различных стран мира». Жуков подумал: что делать? И отдал письмо Молотову. «Рассмотрим», — сказал Молотов. Прошло несколько месяцев. Жуков молчит, Молотов тоже молчит. Когда они вместе поехали в Польшу, Жуков и спрашивает Молотова: «А как насчёт Общества Марка Твена?» — «А мы им отказали». — «Да?» — «Отказали! Написали, что Президиум Верховного Совета СССР рассмотрел ваше приглашение маршала Жукова о вступлении его в члены Общества Марка Твена. Так как маршал Жуков является государственным деятелем, а государственные деятели в СССР не являются членами литературных обществ, то он не может принять ваше предложение. Вот так…».

Первая жена Жукова Александра Диевна дружила с женой Хрущёва Ниной Петровной. Та была баба досужая и всё сочувствовала Александре Диевне и бранила маршала распоследними словами за то, что тот влюбился в молодую и оставил Александру Диевну. Однажды поинтересовалась: а сколько же Георгий Константинович даёт ей в качестве алиментов? «Двести рублей в месяц». — «Мало!» — вспыхнула Нина Петровна. Самой Александре Диевне эта сумма казалась достаточной. Дети выросли. А внуков ведь дед содержать не обязан. Но подруга так горячо убеждала её, так ей сочувствовала, что Александре Диевне вскоре стало казаться, что действительно — мало. И вот они вдвоём пришли на приём к первому секретарю Краснопресненского райкома партии товарищу Колчину. Так, мол, и так, бывший муж мало платит. Колчин потом рассказывал: «Я всё же убедил Александру Диевну Жукову в том, что получаемые ею от маршала 200 рублей в месяц вполне достаточны для жизни, ибо все простые советские пенсионеры получают от государства 120–132 рубля в месяц. Но труднее было убедить в этом Нину Петровну…».

Известно, что маршал был весьма неравнодушен к прекрасному полу. Женщин у него было несколько. Всех любил. Всех так или иначе обеспечил. Заботился о детях. Не допуская разнузданности, мог залюбоваться какой-нибудь особой. Одним словом, на женщину он смотрел как на создание природы. В штабе 1-го Белорусского фронта работала телеграфисткой Надя. За ней ухаживал начальник секретной части штаба старший лейтенант Иван Безверхий. Они потом поженились. Надя была хороша собой. Особенно красивыми были руки. Так вот Жуков, диктуя ей шифровки, глаз не отрывал от её рук. Любовался, как она работает, её движениями. Впоследствии Надежда Александровна признавалась, что очень смущалась, когда Жуков наблюдал за её работой на телеграфном аппарате «Бодо». Женщина ведь мгновенно улавливает, кто на неё смотрит, начальник или мужчина.

Другую историю рассказывал начальник охраны майор Николай Харлампьевич Бедов: «На пути жуковского автомобиля оказался низкий прогнувшийся мостик через речку глубиной по колено. Георгий Константинович вышел из машины и стал наблюдать с бугристого бережка, как форсируется водное препятствие. По мостику, подпираемому десятью молодцами охраны, машина медленно катилась от одного конца к другому. В это время метрах в двадцати от переправы женщина переходила речку вброд. В одной руке она держала подол юбки. Подняв глаза вверх, она неожиданно встретилась взглядом с наблюдавшим за её перемещением Георгием Константиновичем и в испуге, смешанном со стыдом, бросила подол в воду, чтобы закрыть оголённые выше колен ноги. Не отводя взгляда от лица сидевшего на травке военного, женщина громко прокричала: “Кобель! Настоящий кобель!” Женщина была, правда, очень красивая».

Василий Песков брал интервью для «Комсомольской правды». Спросил маршала: «Георгий Константинович, вопрос невоенного характера. Какие из человеческих чувств, по-вашему, сильнее всего пробудила в людях война?» Жуков: «Ни одно из человеческих чувств на войне не затухало». В том же интервью маршал сказал: «Я счастлив, что родился русским человеком».

После Победы в Группе советских оккупационных войск в Германии произошёл такой случай. Солдат-срочник за отличную службу получил отпуск домой. Поехал. А когда возвращался из России, у него на вокзале украли бумажник. В бумажнике — документы, деньги, проездные требования и прочее. И вот этот самый солдат, не имея никаких документов, свидетельствовавших о том, что он проходит службу в ГСОВГ, тем не менее вовремя является в расположение своей части и докладывает командиру о прибытии. При этом докладывает и о потере документов. Командир части в недоумении: что делать, надо ведь как-то наказывать растяпу… Дело дошло до командующего. Жуков, услышав историю о том, как молодой солдат «зайцем» преодолел тысячу километров на поезде, при этом миновал парные пограничные посты трёх государств Варшавского договора, сказал: «Где этот солдат? Доставьте его сюда! Хочу поблагодарить его за службу и находчивость!» Солдат прибыл. Браво доложил. Маршал обошёл его вокруг. Форма сидит хорошо, постирана, опрятна. Подворотничок свежий. Сапоги начищены так, что отражается паркет. «Откуда родом?» Солдат назвал область. «Молодец! Объявляю благодарность!» — И пожал солдату руку.

Однажды кто-то из журналистов спросил Жукова: «Знали ли вы чувство зависти?» — «Да! — с жаром ответил он. — Всегда завидовал Будённому — очень виртуозно на баяне играл, мне до таких высот было не подняться!..» Офицеры охраны рассказывали, что иногда перед крупными сражениями, когда не спалось, Жуков брал баян и потихоньку, сидя где-нибудь на брёвнах в саду, играл мелодии русских народных песен. Получалось у него не очень складно, но задушевно. К концу войны играл уже хорошо.

После октябрьского пленума, когда маршала всячески распинали, отправляя в отставку, везде проходили партийные собрания и партактивы — обсуждалось постановление пленума и осуждался «бонапартист» Жуков. Его обвиняли «в попытках вывода Вооружённых сил из-под партийного контроля и сосредоточении в своих руках необъятной власти с целью установления диктатуры, в авантюризме во внешней политике, создании в армии своего культа личности». Жуков тогда ещё состоял на партучёте в Министерстве обороны. И вот идёт собрание коммунистов. Выступает секретарь партбюро контр-адмирал Фёдоров. Он смело осудил «бонапартизм» бывшего министра обороны и передал слово доктору военных наук генералу Каменскому. Тот должен был как учёный научно, так сказать, развенчать в глазах коммунистов аппарата Минобороны «культ» «бонапартиста»: «…Всё Жуков да Жуков. Жуков — полководец!.. Какой же он полководец? Вот Македонский, тот был полководец! А Жуков… Какой он полководец? Он даже ни разу не присутствовал на партийном собрании…» И вдруг встаёт коммунист капитан Прозоря: «Разрешите, товарищ профессор, спросить?» — «Да, пожалуйста». — «У меня такой вопрос: а маршал Конев член партии или нет?» — «Да, маршал Конев — коммунист. Член нашей партии с восемнадцатого года». — «А он — полководец?» — «Конечно. Под его руководством наши войска провели ряд крупнейших успешных операций». — «Так он тоже ни разу не был у нас на партсобрании…». Вскоре дотошного капитана Прозорю отправили служить в войска. И вообще аппарат, созданный Жуковым, начали помаленьку разгонять.

Хрущёв боялся Жукова. И его независимости, и авторитета в войсках и народе. Похоже, он действительно опасался переворота. И спустя многие годы после октябрьского пленума, словно оправдываясь в том, что по Жукову в своё время было принято всё же правильное решение, сказал: «Когда в 1957 году обсуждался вопрос о пресечении попытки Жукова организовать военный путч с целью захвата власти в руки военной хунты, то Москаленко активно выступал с обвинениями в адрес Жукова. Уже не на общем заседании пленума ЦК КПСС, а в более узком кругу лиц, когда Москаленко со страстью обвинил Жукова за поползновение к захвату власти, а Жуков с его солдатской грубостью, с его солдатской прямотой (а я верю Жукову, что он сказал правду) бросил ему: “Что ты меня обвиняешь? Ты же сам мне не раз говорил: чего ты смотришь? Бери власть в свои руки, бери!..”».

Хрущёв, став главой государства, загорелся желанием стать маршалом. Для этого прежде всего необходимо было согласие маршалитета — маршалов Советского Союза и главных маршалов родов войск. Один из маршалов, близких к Никите Сергеевичу, видимо, из подхалимских побуждений начал объезжать маршалов с подписным листом. Лист не подписали ни Рокоссовский, ни Конев. Главный маршал авиации Голованов так и вовсе обругал визитёра. И вот хрущёвский маршал прибыл к Жукову. Маршал в то время жил на подмосковной даче. «Доложите Георгию Константиновичу, — приказал он офицеру, встретившему машину у ворот, — что прибыл маршал такой-то». Офицер кинулся исполнять приказ. Вскоре вернулся, браво вскинул к фуражке руку и доложил: «Четырежды Герой Советского Союза Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков приказал передать, что он не знает маршала такого-то!». Тот опешил. Маршал-то был послевоенный, хрущёвский, «списочный», как их называли тогда настоящие, боевые маршалы. Историю эту рассказал Главный маршал авиации А. Е. Голованов писателю Феликсу Чуеву. Заканчивается она так: «Да, были люди… Так и не стал первый секретарь ЦК партии и глава правительства Н. С. Хрущёв Маршалом Советского Союза. Граждане с хорошей памятью и неравнодушные, жившие в 60-е годы, помнят снимок в центральных газетах: Н. С. Хрущёв в форме генерал-лейтенанта сидит в президиуме среди маршалов…» А тем «списочным» был, по всей вероятности, Булганин.

А вот уже и не байки, а доподлинные документы.

«ОСОБАЯ ПАПКА.

СОВ. СЕКРЕТНО.

СССР.

КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР.

7 сентября 1959 г.

№ 2668-ш.

гор. Москва.

Товарищу Хрущёву Н. С.

19 августа сего года по случаю смерти генерал-лейтенанта КРЮКОВА жена последнего, известная певица Русланова, устроила поминки, на которых в числе других были Маршалы Советского Союза т. т. Будённый С. М. и Жуков Г. К. В процессе беседы среди присутствующих был поднят вопрос и о принятом Постановлении Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям. Тов. Жуков по этому вопросу заявил, что если он был бы Министром обороны, он не допустил бы принятие Правительством нового Постановления о пенсиях военнослужащим и их семьям. Далее он сказал, что тов. Малиновский предоставил свободу действий начальнику Главного Политического Управления генералу армии Голикову, а последний разваливает армию. “В газете ‘Красная Звезда’, — продолжал Жуков, — изо дня в день помещают статьи с призывами поднимать и укреплять авторитет политработников и критиковать командиров. В результате такой политики армия будет разложена” Высказывания Жукова по этому вопросу были поддержаны тов. Будённым. По имеющимся в КГБ при Совете Министров СССР данным, большинство офицерского состава Советской Армии правильно восприняло Постановление Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям. Председатель Комитета Госбезопасности А. Шелепин». Эта докладная председателя КГБ была обсуждена 11 сентября 1959 года на заседании Президиума ЦК КПСС. Было принято следующее решение: «Поручить Секретариату ЦК в соответствии с обменом мнениями на заседании Президиума ЦК принять необходимые меры в связи с фактами, изложенными в записке КГБ (т. Шелепина) от 7 сентября 1959 г.».

Да, большое значение партия придавала личности Жукова. Бросил на поминках словечко, и уже Президиум ЦК этим занимается… Старика маршала Будённого, трижды Героя Советского Союза, члена ЦК и т. д. и т. п. заставили дать ЦК письменное объяснение: «В ЦК КПСС. На поставленные мне т.т. Л. И. Брежневым и А. И. Кириченко вопросы о том, что был ли я 19 августа на похоронах и на поминках генерала Крюкова вместе с маршалом Жуковым, где он якобы в моём присутствии говорил о развале армии, о необоснованном возвышении тов. Голикова Ф. И. и принижении тов. Малиновского Р. Я., а также по пенсиям военнослужащих? Отвечаю: 1. На похоронах генерала Крюкова не был (был занят на заседании Президиума ЦК ДОСААФ). 2. Жукова я видел всего минут 5—10, во дворе дачи Руслановой, когда я вечером (около 7 часов) с женой пошёл к Руслановой, чтобы оказать человеку внимание в тяжёлую минуту. В это время присутствующие на поминках разъезжались. Среди них был и маршал Жуков. При этой встрече маршал Жуков ни о чём подобном не говорил. 18.9.59 г. С. Будённый». Идите, мол, к чёрту!..

Константину Симонову Жуков, размышляя и о своей отставке, и не только о ней, говорил: «Есть в жизни вещи, которые невозможно забывать. Человек просто-напросто не в состоянии их забыть, но помнить их можно по-разному. Есть три разных памяти. Можно не забывать зла. Это одно. Можно не забывать опыта. Это другое. Можно не забывать прошлого, думая о будущем. Это третье. Мне пришлось пережить в своей жизни три тяжёлых момента. Если говорить о третьем из них, то тут в чём-то, очевидно, виноват и я — нет дыма без огня. Но пережить это было нелегко…».

В 1956 году, когда Жуков занимал пост министра обороны, генерал Серов дал ему почитать его досье. Пять увесистых папок. Предшественник Серова генерал Абакумов потрудился… Офицер охраны Сергей Марков потом вспоминал: «Когда Жуков ознакомился с досье, последовала команда Серову об увольнении из органов КГБ бывшего начальника охраны в годы войны Н. X. Бедова, его заместителя М. М. Агеева, бывшего коменданта дачи Б. С. Ермишина и некоторых других офицеров, которые, как оказалось, были причастны к фальсифицированным доносам на Жукова».

Приехал маршал в Гурзуф. С женой Галиной Александровной и маленькой дочкой Машенькой. В то время он уже был в опале. Приехал поездом, без телеграммы. Поезд пришёл рано утром или ночью, так что ворота в военный санаторий оказались запертыми. А сторож куда-то пропал. К воротам подошёл кто-то из отдыхающих, посмотрел на стоящих по ту сторону ворот и тут же убежал. И вдруг из дверей санатория выбежала толпа молодых офицеров. Целая рота! «Ребята! Да это же наш маршал Жуков!» Кинулись искать сторожа. Где там! Не нашли. «А ну, ребята, поднажми!» И ребята вытащили из земли железные кованые ворота и поставили к дереву. «Проходите, товарищ Маршал Советского Союза!».

Всё и всех Жуков мерил войной. Как-то в одном споре, где произносилось имя некоего генерала, в последнее время благодаря различным обстоятельствам получившего большое положение в Министерстве обороны, Жуков сказал: «А кем он был во время войны? Знаете? Он был капитаном и носил мой портфель».

Книгочей он был страстный. Собрал большую библиотеку. Иван Прядухин вспоминал так: «Военная литература на даче находилась в шеренгах казённых книжных шкафов». Но в этих шеренгах были, разумеется, не только военные книги. Много было русской и зарубежной классики. Любил и современных писателей. Со многими из них был знаком. Обладал хорошей памятью. И часто, как это бывает у людей начитанных, реальную жизнь совершенно естественно смешивал с литературой. Когда на даче в Сосновке появилась редактор Анна Миркина, узнав о её образованности и услышав её игру на рояле, воскликнул: «Галюша! Нам с редактором моей книги повезло! По-французски говорит, на фортепьянах играет! И — фигура!..» Когда он читал рассказ И. С. Тургенева «Однодворец Овсянников», неизвестно. Но сцену, где смоленский помещик, выкупив у своих крестьян за целковый французского барабанщика, которого те собирались топить в проруби, запомнил хорошо: «Вот дети, учитель вам сыскан… и француз, и на фортепьянах играет…».[198]

Был чрезвычайно чуток к языку. Мария Георгиевна рассказывала: «Однажды я сказала: “Пойдёмте кушать” Отец ответил довольно строго: «Нет такого слова в русском языке, надо говорить “есть”».

О страсти к танцу. Монголы любили маршала, называли его «Великий Монгол» (такого титула в Монголии был удостоен только один человек — Чингисхан) и, зная его юношеское увлечение, подарили ему миниатюрную скульптуру — танцующие монгольские парень и девушка. Жуков осмотрел миниатюру с интересом и, улыбаясь, сказал: «Она танцует, а он возле неё кружит, кружок выписывает…»

Однажды директор АПН Владимир Ларин, заранее договорившись с маршалом о встрече в определённый час, задержался минут на десять — не мог открыть задвижку на калитке жуковской дачи. Человек деликатный и скромный, он счёл неуместным просто покричать, позвать кого-нибудь из обслуги маршальской дачи. И вот, наконец, кое-как справившись с замком, явился к Жукову. Тот даже не поздоровался, посмотрел на напольные часы и произнёс: «Человек, который опаздывает более чем на пять минут, не соответствует занимаемой должности».

Некто из военных консультантов Института военной истории при подготовке «Воспоминаний и размышлений» к изданию начал энергично настаивать на том, чтобы изменить название главы «Сталинградская битва» на «Битву на Волге». Мотивировал свою настойчивость тем, что теперь, мол, так принято, что во всех изданиях, посвящённых истории войны, пишут не «г. Сталинград», а «г. Волгоград». Имя Сталина снова попало под запрет и вымарывалось везде, где только можно. Жуков сурово посмотрел на учёного с генеральскими погонами и твёрдо сказал: «Волгоград, говорите? Я такого города во время войны не знал». Вопрос был снят.

Разговор с редактором мемуаров журналистом АНН Анной Миркиной:

— Георгий Константинович, как могло получиться, что после всего, что вы сделали, Сталин отправил вас в Одессу, а затем в Свердловск?

— Зависть к моей славе. А Берия всячески это чувство подогревал. Припомнили мою способность возражать Сталину.

— А теперь вы простили Сталину то, что так несправедливо с вами поступил?

— Я просто вычеркнул это из своей памяти в отношении к Сталину. Он сделал некоторые шаги для примирения: восстановил кандидатом в члены ЦК, послал меня с Молотовым в Польшу. Думаю, что он хотел сделать меня министром обороны, но не успел, смерть помешала. Сталин был талантливым организатором. Благодаря и его усилиям мы смогли в войну организовать нашу государственную машину, направив всё на победу. И потому в моём сознании его плюсы перевешивают его минусы, за исключением массовых репрессий — этого простить нельзя.

— Ну а Хрущёв, почему он вас отстранил от обязанностей министра обороны?

— А этот просто боялся конкуренции. Был момент, когда он зашатался, а я обеспечил ему поддержку армии. Он тогда меня искренне благодарил, но выводы сделал: а вдруг я пожелаю сесть на его место. Тогда Эйзенхауэр был уже президентом США; Хрущёв думал, наверное, что и я мечтаю стать главой государства. Напрасно! Я никогда не хотел государственной власти — я военный, и армия — моё прямое дело.

Работа над «Воспоминаниями и размышлениями» настолько увлекла маршала, что какое-то время он забывал даже побриться. И вот однажды приехал с дачи в Москву в свою квартиру на Спиридоновке. Вахтёрша не признала его и говорит: «А вы к кому?» Он бегло осмотрел себя: в дачном плаще, с кошёлкой в руках, да ещё и небритый. Скромно доложил: «К себе. Я — Жуков». Вахтёрша всплеснула руками.

Чтобы отвлечься от напряжённой работы над рукописью «Воспоминаний и размышлений», Жуков пригласил своего редактора побродить по саду. Зашёл разговор о музыке. Жуков вспомнил, как лихо играл на гармошке его друг из Стрел ковки, когда они с ним на пару покоряли сердца окрестных девчат. Потом заговорил о Лидии Руслановой. Потом вдруг замолчал. «Знаете, я тут читал недавно интервью с одним известным военачальником. На вопрос корреспондента, какого композитора он предпочитает, тот ответил: “Берлиоза” М-да, Берлиоза… Я его хорошо знаю и совершенно уверен, что он не только не знаком с произведениями этого композитора, но и произнести правильно, без запинки, его имя вряд ли сможет. А всё вы, журналисты, сочиняете!» Снова замолчал. «Нет уж! Когда меня не станет, напишите, что больше всего любил русскую народную песню с её широким раздольем, задумчивой напевностью и задушевностью, что за сердце берёт! Для меня “Степь да степь…”, “По диким степям Забайкалья…” или “Валенки” значат больше, чем какая-нибудь рапсодия, представляющая несомненную ценность в истории музыки. Но я русский, деревенский человек, и для меня русская народная песня всегда олицетворяла Отечество и была напоминанием о родной деревне и родительском доме в Стрелковке».

Земляки из Угодского Завода приезжали к нему довольно часто. Это были самые желанные гости. Привозили картошку, грибы… Тёща Клавдия Евгеньевна, бывало, скажет: «И зачем было мешок картошки в такую даль тащить. Вон она, в магазине, десять рублей — мешок!..» — «Ничего вы не понимаете», — отмахивался Жуков.

Когда стал уже плох, своим землякам из Калужской области, приехавшим в очередной раз в гости с деревенскими гостинцами, сказал: «Теперь трудно вилку держать, а прежде Берию с креслом поднимал». Разговор этот состоялся 4 декабря 1971 года. Земляки спрашивали про арест Берии.

Главный маршал авиации А. Е. Голованов рассказывал Феликсу Чуеву: «Жуков в последнее время заметно переменился. Стал человечнее. Сейчас он очень болен. Узнал, что у жены рак, и его тут же, в больнице, хватил инсульт. Разговаривает с трудом, возят его в коляске. А когда был здоров, говорил: “Мы с Галиной Александровной думали, что у нас много денег, а оказалось, ничего нет. Пенсия 400 рублей, из них первой жене посылаю 200 — ей-то какое дело, что я уже не министр? Попросил солдата сдать мой баян в комиссионку, принёс 500 рублей. Я бы мог, конечно, ездить на трамвае, но я ведь одиозная фигура, меня будут снимать для иностранных журналов!”».

Как известно, маршал завещал похоронить его в земле, на родине в Угодском Заводе, рядом с отцом. Сожгли. Анатолий Пилихин ехал на похороны на Красную площадь в такси. И таксист в сердцах стискивал зубы: «Я воевал на Курской дуге. На войне имя Жукова нам придавало храбрости и сил. Сожгли нашу гордость и славу… И ведь похоронят рядом с Мехлисом…».

Маршал авиации С. И. Руденко вспоминал: «Мне Жуков больше всего понравился при подписании им Акта капитуляции германских вооружённых сил. Он достойно представлял нашу страну. В Карлсхорсте ощущалось, что Жуков характером сильнее, чем союзные генералы. По залу пошёл шёпот: “Жюкоф! Жюкоф!” — когда появился наш маршал. Он шёл твёрдой военной походкой. Кейтель по-русски спросил о полномочиях. “Подпись здесь”, — отрезал Жуков (записанная стенографистками фраза). После принятия капитуляции Германии к Георгию Константиновичу Жукову началось паломничество. В лице Жукова выражалось величие и почтение к советскому народу. Вслед за деловыми переговорами произносились тосты. По завершении одного из приёмов в своих суконных костюмах все запарились. Сняли кители. Жуков скомандовал: “По стакану!.. Кофе или чая?”».

Военный историк Н. А. Светлишин вспоминал: «Однажды мне показали солдата-артиллериста, с которым маршал Жуков ел из одного котелка кашу. “Неужели правда?” — не удержался, спросил я бойца. “Обычное дело, — заверил меня пожилой солдат. — Подошёл, присел рядом на станину орудия, расспросил о доме. Ну-ка, говорит, попробую, чем моих орлов кормят! Адъютант подал ему ложку…”».

Однажды во время какого-то торжества, посвящённого нашей светлой Победе, к маршалу подошёл солдат. Он был в гимнастёрке, которую бережно сохранил с военной поры. На груди золотая звезда героя. И сказал: «Спасибо вам, товарищ маршал, вы сделали меня героем!» Жуков пожал герою руку и ответил: «Спасибо тебе, солдат! Ты сделал меня маршалом!».