Глава сорок первая «Трофейное дело»

«Он человек был, человек во всём…

Из «дела авиаторов» вытекло «трофейное дело». Уже 23 августа 1946 года за подписью первого заместителя министра Вооружённых сил СССР генерала армии Булганина на стол диктатору легло донесение.

«Товарищу СТАЛИНУ

В Ягодинской таможне (вблизи г. Ковеля) задержано 7 вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью.

При проверке документации выяснилось, что мебель принадлежит Маршалу Жукову.

Установлено, что И. О. Начальника Тыла Группы Советских Оккупационных Войск в Германии для провоза мебели была выдана такая справка: “Выдана Маршалу Советского Союза тов. ЖУКОВУ Г. К. в том, что нижепоименованная мебель, им лично заказанная на мебельной фабрике в Германии "Альбин Май", приобретена за личный расчёт и Военным Советом Группы СОВ в Германии разрешён вывоз в Советский Союз. Указанная мебель направлена в одесский Военный округ с сопровождающим капитаном тов. ЯГЕЛЬСКИМ. Транспорт № 152/8431”.

Вагоны с мебелью 19 августа из Ягодино отправлены в Одессу.

Одесской таможне дано указание этой мебели не выдавать до получения специального указания.

Опись мебели, находящейся в осмотренных вагонах, прилагается».

Это было не то, чего ждал Сталин от верного Абакумова. Но более существенного компромата на Жукова пока собрать не удавалось.

В январе 1948 года на стол Сталину лёг новый документ:

«Совершенно секретно

Совет Министров СССР

Товарищу Сталину И. В.

В соответствии с Вашим указанием 5 января с. г. на квартире Жукова в Москве был произведён негласный обыск. Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями.

В процессе обыска чемодан обнаружен не был, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате.

В шкатулке находилось:

— часов — 24 штуки, в том числе золотых — 17 и с камнями — 3;

— золотых кулонов и колец — 15 штук, из них 8 с драгоценными камнями;

— золотой брелок с большим количеством драгоценных камней;

— другие золотые изделия (портсигар, цепочки и браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).

В связи с тем, что чемодана в квартире не оказалось, было решено все ценности, находящиеся в сейфе, сфотографировать, уложить обратно так, как было раньше, и произведённому обыску на квартире не придавать гласности.

По заключению работников, проводивших обыск, квартира Жукова производит впечатление, что оттуда изъято всё то, что может его скомпрометировать. Нет не только чемодана с ценностями, но отсутствуют даже какие бы то ни было письма, записи и т. д. По-видимому, квартира приведена в такой порядок, чтобы ничего лишнего в ней не было.

В ночь с 8 на 9 января с. г. был произведён негласный обыск на даче Жукова, находящейся в посёлке Рублёво под Москвой.

В результате обыска обнаружено, что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей.

Например:

— шерстяных тканей, шёлка, парчи, панбархата и других материалов — всего свыше 4000 метров;

— мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракульчёвых, каракулевых — всего 323 шкуры; шевро высшего качества — 35 кож;

— дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и других дворцов и домов Германии, — всего 44 штуки, часть из которых разложена и развешана по комнатам, а остальные лежат на складе;

— особенно обращает на себя внимание больших размеров ковёр, разложенный в одной из комнат дачи;

— ценных картин классической живописи больших размеров в художественных рамках — всего 55 штук, развешанных по комнатам дачи и частично хранящихся на складе;

— дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) — 7 больших ящиков;

— серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов — 2 ящика;

— аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук;

— уникальных охотничьих ружей фирмы “Голанд-Голанд” и других — всего 20 штук.

Это имущество хранится в 51 сундуке и чемодане, а также лежит навалом.

Кроме того, во всех комнатах дачи, на окнах, этажерках, столиках и тумбочках расставлены в большом количестве бронзовые и фарфоровые вазы и статуэтки художественной работы, а также всякого рода безделушки иностранного происхождения.

Заслуживает внимания заявление работников, проводивших обыск, о том, что дача Жукова представляет собой, по существу, антикварный магазин или музей, обвешанный внутри различными дорогостоящими художественными картинами, причём их так много, что четыре картины висят даже на кухне. Дело дошло до того, что в спальне Жукова над кроватью висит огромная картина с изображением двух обнажённых женщин.

Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее.

Свыше двух десятков больших ковров покрывают полы почти всех комнат.

Вся обстановка, начиная с мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах, — заграничная, главным образом немецкая. На даче буквально нет ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе на дачу.

На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплётах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке.

Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии.

По окончании обыска обнаруженные меха, ткани, ковры, гобелены, кожи и остальные вещи сложены в одной комнате, закрыты на ключ и у двери выставлена стража.

В Одессу направлена группа оперативных работников МГБ СССР для производства негласного обыска в квартире Жукова. О результатах этой операции доложу Вам дополнительно.

Что касается необнаруженного на московской квартире Жукова чемодана с драгоценностями, о чем показал арестованный Сёмочкин, то проверкой выяснилось, что этот чемодан всё время держит при себе жена Жукова и при поездках берёт его с собой.

Сегодня, когда Жуков вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него в квартире, где и находится в настоящее время.

Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями.

Абакумов. 10 января 1948 года».

Не бог весть что, у других маршалов и генералов рангом куда ниже по дачам и квартирам запрятано было побольше всякого добра, вывезенного из Германии, Австрии и Восточной Пруссии.

«Чемодан с драгоценностями» Жукова не давал в те дни покоя многим. Теперь-то можно смело предположить, что его и вовсе не существовало. Ну вы представьте себе Александру Диевну, таскающую некий чемодан… Точно такой же чемодан искали у певицы Лидии Руслановой и её мужа генерала Крюкова. Драгоценности у Руслановой имелись. Целая шкатулка. Хранила ту шкатулку домработница. И когда Русланову арестовали и начали спрашивать о её бриллиантах, шантажируя оставшейся на свободе дочерью генерала Крюкова, которую она полюбила как родную, певица написала записку домработнице, чтобы та отдала следователям шкатулку. Там оказалось 208 бриллиантов и изумрудов, а также крупный жемчуг.

Начались допросы по каждому «вещдоку». Ожидания подчинённых генерала Абакумова не оправдались: по каждому камушку певица дала исчерпывающие показания — они сразу же проверялись, иногда на очных ставках, — и ни одна из историй не привела к Жукову или его семье.

Впоследствии, в 1953 году, когда Жуков поможет своим друзьям генералу Крюкову и его жене, великой русской певице, выйти из заключения и добиться полной реабилитации, оборотистая Русланова потребует возврата всего незаконно изъятого у неё во время ареста и следствия. Вернёт почти всю свою коллекцию картин русских художников конца XIX — начала XX века (Поленова, Нестерова, Малявина, Кустодиева, Левитана, Васнецова…), но её бриллианты, изумруды, жемчуга, среди которых были и подарки поклонников, так и исчезнут в недрах МГБ. Руслановой предложат компенсацию за утерянные во время следствия «вещдоки», но она откажется.

Примечательно, что среди сактированного во время обысков на квартире Жукова в Москве и на даче в Рублёве звезды Натальи Гончаровой не оказалось. Либо Александра Диевна действительно не выпускала из рук дорогой подарок, либо бриллиантовая звезда Натальи Гончаровой, о которой упоминает Элла Георгиевна Жукова, была всё же изъята, но в окончательный реестр не вписана.

Генерала Абакумова, большого любителя западных танцев, имевшего кличку «Фокстротчик», арестуют в 1951 году. В 1953-м, когда Русланова потребует вернуть незаконно изъятое, ему устроят очную ставку с певицей. Результаты очной ставки покоятся где-то в архивах спецслужб. Но известно главное: бриллианты Руслановой очная ставка не вернула. Во время ареста у «Фокстротчика» тоже нашли мешочек с камушками. Неизвестно, показывали ли их Руслановой с целью опознания. Так что бриллиантовая звезда Натальи Гончаровой, по всей вероятности, исчезла во время проведения «процедур».

Когда Жуков попал в опалу, Сталин начал возвышать Булганина, почти всю войну бывшего при Жукове членом Военного совета фронтов, человека в военном отношении совершенно ничтожного. Однако этот бывший член Военного совета обладал одним качеством, весьма ценным в тот период для диктатора, который одновременно продолжал возглавлять Министерство Вооружённых сил СССР, — он был послушен. Послушен необыкновенно, почти карикатурно. Весной 1947 года ему присвоят звание маршала и сделают министром Вооружённых сил СССР. Говорят, когда Жуков узнал о том, что поступает в непосредственное подчинение Булганину, без обиняков сказал тому: занимался бы ты, Николай Александрович, московской канализацией и мусорными ящиками, а военное дело оставил бы тем, кто командовал фронтами и армиями. В прошлом Булганин был председателем Моссовета. Там он с его партийностью и хозяйственной деловитостью действительно приносил пользу.

Александр Бучин вспоминал: «На Георгия Константиновича и смотреть было страшно. Но держался. Спокойно, уверенно дал чёткие указания о сборах. Провели по-фронтовому. Как будто вернулись золотые военные дни. Из тупика подали дорогой спецпоезд. Тот самый, боевой. Погрузили в наскоро протёртый вагон-гараж машины — бронированный “мерседес” и “бьюик” В салон-вагон поднялся маршал, охрана в свой. В сумерках с каких-то запасных путей тронулись. Без провожающих. В прозрачном сумраке летней ночи поблизости маячили знакомые фигуры, топтуны из “наружки” Что-то высматривали, вынюхивали».

Должно быть, ждали, не принесут ли Жукову в последний момент чемодан с бриллиантами…

«13 июня 1946 года приехали в Одессу. Спецпоезд, как в былые военные годы, приняли не на главном пути, а на задворках станции. В войну — понятно — опасались врага, удара с воздуха. А теперь от кого прятались? Одинокая группа встречающих генералов, офицеров. Растерянных, явно не в своей тарелке. Георгий Константинович не подал виду, что заметил их состояние. Тепло, не по-уставному поздоровался, завязался разговор. Мы тем временем мигом выгрузили “мерседес” и “бьюик” Жуков и охрана заняли свои места, и две огромные, по масштабам одесских улиц, чёрные машины покатили к штабу округа, куда прежде всего направился новый командующий».

Одесским военным округом командовал генерал-полковник Юшкевич, бывший командующий 31-й армией подо Ржевом и 3-й ударной в Прибалтике. Боевой генерал, фронтовик, он приказал повесить в своём рабочем кабинете портрет маршала Жукова. Юшкевича перевели в Приволжский военный округ, и он уехал в Куйбышев, не дождавшись маршала. После его отъезда кабинет основательно подчистили политработники. Первым делом убрали фотографию Жукова, висевшую в небольшой рамке над рабочим столом командующего, и вместо неё водрузили огромный, в полстены, портрет Сталина.

Во время войны Одесса и окрестности три года были оккупированы румынскими войсками. Почти всё ценное они вывезли в Румынию. Вдобавок ко всему Одесса, с давних времён известная своим вольным нравом, буквально кишела бандитами и ворами. Случались нападения на военнослужащих и семьи офицеров, грабежи, налёты на военные склады, поэтому Жуков разрешил офицерам постоянно носить личное оружие. Но когда на офицеров стали нападать с целью завладения оружием, Жуков отдал приказ стрелять в нападающих на поражение. Город был разбит на секторы и в секторах проведена тщательная зачистка с проверкой документов и ликвидацией притонов и воровских «малин». Во время операции среди задержанных, переданных в отделы милиции, оказались и граждане, не причастные к преступному миру или имеющие твёрдое алиби. Пошли жалобы в органы власти. Обком партии почувствовал себя неуютно: в мирное время по приказу командующего войсками округа в Одессе введено по существу военное положение и власть, таким образом, перешла к военным… У Жукова начался затяжной конфликт с первым секретарём Одесского обкома ВКП(б) А. И. Кириченко.

Но Жуков оставался самим собой. Сразу же занялся делами округа. Побывал во всех воинских частях. Солдаты и в особенности офицеры сразу почувствовали его командный стиль: дисциплина, ответственность, полная самоотдача, жёсткий контроль за исполнением приказов и поручений.

Офицеры охраны отмечали, что темп его работы в Одессе всегда был высоким. Ни минуты свободного времени. Лишь изредка выбирался на охоту.

Офицер охраны Сергей Марков вспоминал: «Он только на охоте и отдыхал. Сидим на утренней зорьке, вдруг — начинается лёт! Садятся тетёрка и тетерев. И он возле неё танцует. Вижу, Георгий Константинович целится. А выстрела нет. Я говорю, что — осечка? А мы ведь патроны-то готовили вместе с ним, на аптечных весах. Осечка? Он ружьё опускает: “Хорош больно тетерев! Пусть живёт, ему и так досталось, смотри — на загривке шерсти нет. В боях за свою тетёрку потерял”».

Зато уток в плавнях стрелял мастерски. Шофёр Александр Бучин в машину носил целыми связками. Он тоже отмечал, что это было «единственным развлечением Георгия Константиновича»: «…на охоту выезжали на “бьюике” охраны, машину так и прозвали “охотничьей”».

В степи охотились на зайцев. За одну охоту Жуков мог взять шесть-семь зайцев. Когда возвращались домой, в Одессу, давал распоряжение одному из охранников поровну поделить трофеи. Себе брал одну часть. Порой, не самую завидную. Знал, что в гарнизоне паёк был отнюдь не фронтовым.

По мнению Александра Бучина, Георгий Константинович старался избегать разговоров о политике. «Он сумел не войти в бюро обкома партии, что полагалось по положению командующего округом. Маршал уклонился от контактов с первым секретарём Одесского обкома партии, вельможным, разжиревшим партийным бонзой А. И. Кириченко. К политике, в обыденном понимании, маршал, по всей видимости, не хотел иметь никакого касательства». Но Жуков был слишком крупной и заметной фигурой, чтобы оставаться незаметным в политике.

Время от времени из Москвы в Одессу приезжал человек, иногда не просто человек, а генерал из Главного политуправления. Наводил справки. Расспрашивал. Интересовался. Писал отчёт и уезжал в Москву. Так пополнялось досье на Жукова.

В феврале 1947 года Жукова вызвали в Москву на пленум ЦК ВКП(б). На этом пленуме, во время вечернего заседания решался вопрос о выводе маршала из состава ЦК. Выступил секретарь ЦК по идеологии Андрей Жданов: «Я вношу предложение вывести из состава кандидатов в члены Центрального комитета Жукова. Он, по моему мнению, рано попал в Центральный комитет партии, мало подготовлен в партийном отношении. Я считаю, что в кандидатах ЦК Жукову не место. Ряд данных показывает, что Жуков проявлял антипартийное отношение. Об этом известно членам ЦК, и я думаю, что будет целесообразно его не иметь в числе кандидатов в члены ЦК.

МОЛОТОВ: Кто желает высказаться по данному поводу? Нет желающих. Голосую. Кто за принятие предложения товарища Жданова об исключении из состава кандидатов в члены ЦК Жукова — прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Таковых нет. Кто воздержался? Таковых тоже нет. Предложение об исключении Жукова из состава кандидатов в члены ЦК утверждено единогласно».

Из «Воспоминаний и размышлений» Жукова: «Семь человек, выведенных из состава ЦК, один за другим покинули зал заседаний. И тут я услышал свою фамилию. Каких-то новых фактов, доказывающих мою вину, не было приведено. Поэтому, когда мне было предложено выступить, я отказался от слова. Оправдываться мне было не в чем. Как только руки голосовавших опустились, я поднялся со своего места и строевым шагом вышел из зала…»

Жуков опасался, что на заседании, в присутствии уже гораздо большего числа людей, его начнут распинать по полной программе… Слава богу, судьбу решили наскоро.

Надо было каяться перед диктатором. Иначе: в лучшем случае — лагерь, в худшем — стенка.

«Исключение меня из кандидатов ЦК ВКП(б) убило меня, — в тот же день, 27 февраля, написал он Сталину. — Я не карьерист и мне было легче перенести снятие меня с должности главкома сухопутных войск. Я 9 месяцев упорно работал в должности командующего войсками округа, хотя заявление, послужившее основанием для снятия меня с должности, было клеветническим[191].

Я Вам лично дал слово в том, что все допущенные ошибки будут устранены.

За 9 месяцев я не получил ни одного замечания, мне говорили, что округ стоит на хорошем счету.

Я считал, что я сейчас работаю хорошо, но, видимо, начатая клеветническая работа против меня продолжается до сих пор.

Прошу Вас, т. Сталин, выслушать меня лично, и я уверен, что Вас обманывают недобросовестные люди, чтобы очернить меня.

ЖУКОВ».

Двадцать седьмым февраля 1947 года датировано и ещё одно письмо Жукова Сталину. Его он передал через Булганина. Копия ушла Жданову.

«Товарищ Сталин, я ещё раз со всей чистосердечностью докладываю Вам о своих ошибках.

1. Во-первых, моя вина прежде всего заключается в том, что я во время войны переоценивал свою роль в операциях и потерял чувство большевистской скромности.

Во-вторых, моя вина заключается в том, что при докладах Вам и Ставке Верховного Главнокомандования своих соображений я иногда проявлял нетактичность и в грубой форме отстаивал своё мнение.

В-третьих, я виноват в том, что в разговорах с Василевским, Новиковым и Вороновым делился с ними о том, какие мне делались замечания Вами по моим докладам. Все эти разговоры никогда не носили характера обид, точно так же, как я, высказывались Василевский, Новиков и Воронов. Я сейчас со всей ответственностью понял, что такая обывательская болтовня, безусловно, является грубой ошибкой, и её я больше не допущу.

В-четвёртых, я виноват в том, что проявлял мягкотелость и докладывал Вам просьбы о командирах, которые несли заслуженное наказание. Я ошибочно считал, что во время войны для пользы дела лучше их быстрее простить и восстановить в прежних правах. Я сейчас осознал, что моё мнение было ошибочным.

2. Одновременно, товарищ Сталин, я чистосердечно заверяю Вас в том, что заявление Новикова о моём враждебном настроении к правительству является клеветой.

Вы, товарищ Сталин, знаете, что я, не щадя своей жизни, без колебаний лез в самую опасную обстановку и всегда старался как можно лучше выполнить Ваше указание.

Товарищ Сталин, я также заверяю Вас в том, что я никогда не приписывал себе операцию в Крыму. Если где-либо и шла речь, то это относилось к операции под станицей Крымской, которую я проводил по Вашему поручению.

3. Все допущенные ошибки я глубоко осознал, товарищ Сталин, и даю Вам твёрдое слово большевика, что ошибки у меня больше не повторятся. На заседании Высшего военного совета я дал Вам слово в кратчайший срок устранить допущенные мною ошибки, и я своё слово выполняю. Работаю в округе много и с большим желанием. Прошу Вас, товарищ Сталин, оказать мне полное доверие, я Ваше доверие оправдаю.

ЖУКОВ».

Никакого ответа на эти письма не последовало. Должно быть, Жуков и не ждал от них улучшения своего положения. Его обращения к Сталину носили ритуальный характер. Да и Сталин, по всей вероятности, относился к ним так же. При том, что окружение энергично науськивало его на Маршала Победы, он понимал: Жуков, при всей сложности его характера, нужен ему, и именно такой, порой своевольный до дерзости, порой трудноуправляемый, рубака и хват, но надёжный и в общем-то послушный, по-солдатски дисциплинированный. Бомба бомбой, но если проводить крупные войсковые операции, то не Булганину же фронтами командовать. Но строптивца, почувствовавшего волю и наслушавшегося лестных речей Эйзенхауэра, надо держать в узде и на расстоянии. Одесса для этого вполне подходила.

В июне того же 1947 года появилось постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О незаконном награждении тт. Жуковым и Телегиным артистки Руслановой и других орденами и медалями Советского Союза».

«ЦК ВКП(б) установил, — говорилось в постановлении, — что тт. Жуков и Телегин, будучи первый Главнокомандующим группы советских оккупационных войск в Германии, а второй — членом Военного совета этой же группы войск, своим приказом от 24 августа 1945 года № 109/н наградили орденом Отечественной войны первой степени артистку Русланову и приказом от 10 сентября 1945 г. № 94/н разными орденами и медалями группу артистов в количестве 27 чел. Как Русланова, так и другие награждённые артисты не имеют никакого отношения к армии. Тем самым тт. Жуков и Телегин допустили преступное нарушение Указа Президиума Верховного Совета СССР от 2 мая 1943 г. “Об ответственности за незаконное награждение орденами и медалями СССР”, караемое, согласно Указу, тюремным заключением сроком от 6 месяцев до 2 лет.

Для того чтобы скрыть противозаконное награждение Руслановой, в приказе от 24 августа были придуманы мотивы награждения Руслановой якобы “за активную личную помощь в деле вооружения Красной армии новейшими техническими средствами”, что представляет из себя явную фальсификацию, свидетельствует о низком моральном уровне Жукова и Телегина и наносит ущерб авторитету командования».

Никто из фронтовиков так не думал. Фронтовики были благодарны Руслановой за то, что все четыре с лишним года войны она, великая русская певица, была рядом с ними — и в окопах, и в землянках, и в госпиталях, и в ближнем тылу. А орден Отечественной войны 1-й степени был ей вручён по заслугам. На свои средства Русланова построила четыре, а по некоторым сведениям, шесть пусковых реактивных установок БМ-13 на базе ЗИС-6 и один тяжёлый танк КВ-1. В статуте ордена определено, кто может быть им награждён. Среди прочего есть и такой пункт: «Кто лично организовал материально-техническое обеспечение операции наших войск, способствовавшее разгрому противника».

За годы Великой Отечественной войны Лидия Русланова дала на фронте 1120 концертов. Больше, чем кто-либо из артистов. С 1942 года, когда она вышла замуж за генерала Крюкова, часто бывала во 2-м гвардейском кавалерийском корпусе. Именно гвардейцам-миномётчикам 2-го кавкорпуса она передала свои «катюши». Дивизион, вооружённый её установками, дошёл до Берлина. И сама певица шла к своему победному концерту на ступеньках рейхстага вместе с конниками генерала Крюкова. Как вспоминал один из баянистов, 2 мая 1945 года их концертная группа пробиралась к рейхстагу под огнём. В одном из переулков на них неожиданно вышла группа немцев, прорывавшихся на западную окраину Берлина, чтобы уйти к союзникам. Музыканты и казаки положили инструменты и взялись за оружие, чтобы отбить противника. Русланова первую песню спела в самом рейхстаге после только что отгремевшего боя. Потом ей предложили выйти на улицу. Концерт продолжился на ступеньках рейхстага. Баянисты всех фронтов и армий аккомпанировали ей. И это был воистину грандиозный ансамбль, который возвестил миру об окончании войны, о Победе. Затем был второй концерт — у Бранденбургских ворот. На нём-то и вручил Жуков орден «гвардии певице» Руслановой. Так повествует одна из легенд. Никто её не опроверг.

Всё произошло в тот день по законам высшей правды. Той правды и тех законов, которые пишутся в солдатской душе под пулями. Выжившие радовались Победе. Они слушали концерт своей любимой певицы, которой давно, ещё в 1943-м, присвоили гвардейское звание. И когда она исполнила свою знаменитую песню «Валенки», толпа расступилась, вышел маршал и вручил ей орден. Победители ликовали!

Если судить по высшей, по той самой солдатской правде, то Русланова заслуживала ордена «Победа». Потому что в той войне победили не только солдаты и генералы, маршалы и их штабы, но и русский дух, дух советского человека, русская культура. А душой этого духа и культуры стала конкретная песня — «Валенки». Песня, в которой нет ни слова о войне, нет вообще никакого пафоса.

«ЦК ВКП(б) считает, — говорилось далее в постановлении, — что т. Телегин, как член Военного Совета группы войск, несёт особую ответственность за это дело, и та политическая беспринципность, которую он при этом проявил, характеризует его как плохого члена партии».

Всё, что говорилось здесь о Телегине, относилось и к нему — Жукову. Причём к нему — вдвойне.

«Учитывая вышеизложенное и выслушав личные объяснения тт. Жукова и Телегина, ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Тов. Жукову Г. К. объявить выговор».

Этим постановлением Жукова в буквальном смысле слова подвесили на партийный крючок. Подвесили прочно, так что не сорвёшься. Старые коммунисты помнят, что такое выговор по партийной линии. Его могли снять спустя год в райкоме партии. Вначале провинившегося заслушивала партийная комиссия, состоявшая из старых большевиков. Она решала, достоин тот снятия выговора или нет, а уже потом вопрос рассматривался на заседании бюро райкома. Процесс этот был долгий и унизительный.

«2. Тов. Телегина К. Ф. перевести из членов ВКП(б) в кандидаты.

3. Принять предложение т. Булганина об освобождении т. Телегина от политической работы в армии и увольнении из Вооружённых Сил.

4. Войти в Президиум Верховного Совета СССР с предложением об отмене награждения артистки Руслановой…»

«Вошли» и «отменили». А потом ещё и арестовали по «трофейному делу». И четыре года продержали во Владимирском централе — самой жестокой тюрьме, где в то время сидели военные преступники, немецкие генералы, воевавшие на Восточном фронте, повинные в гибели сотен тысяч советских людей и расстрелах пленных красноармейцев. В лагере Русланову держать боялись. Она и там покоряла сердца своим пением, да и остра была на язык.

Ведомство генерала Абакумова вовсю раскручивало маховик «трофейного дела».

В 1945-м, когда закончилась война, трофеи везли из поверженной Германии, Восточной Пруссии, Венгрии и Австрии все от солдата до маршала. Солдаты — в своих фронтовых «сидорах» и в чемоданах. Немного могли увезти на родину и младшие офицеры-окопники — лейтенанты, старшие лейтенанты и капитаны, кому пришлось командовать взводами, ротами и батальонами. Старшие офицеры, пользуясь своим положением и связями с тыловыми службами, собирали багаж посолиднее. Некоторые обзаводились бричками и даже трофейными грузовиками, которые двигались в обозах. Генералитет, конечно же, имел более широкие возможности.

Жалованье, которое получали генералы оккупационных войск, позволяло совершенно законно скупать большое количество самого разнообразного добра и забивать им вагоны. Вскоре эти вагоны поехали в Советский Союз.

Что касается списка вещей, составленного сотрудниками МГБ после осмотра московской квартиры и дачи Жукова, то это, разумеется, не похоже на перечень наград и трофеев, взятых «на копьё», как говорили в старину. Трудно представить на месте победителей 1945-го Суворова или Кутузова и его генералов.

Слаб человек.

В 1948 году начались аресты по «трофейному делу», его чаще называют «делом Жукова», и это исторически более точно. Потому что кому суждено было дожить до суда, пошли в лагеря и тюрьмы не как мародёры, а как «враги народа». Порой случались и совершенно курьёзные приговоры. К примеру, генерал Крюков, арестованный в том же 1948 году вместе со своей женой Руслановой, пошёл в лагерь по статье 58–10 УК РСФСР — «пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений…». Крюков долго упорствовал, не давал нужных показаний. Его терзали допросами три года. Суд состоялся только в ноябре 1951 года. Генералу Крюкову, как особо близкому другу Жукова, дали по полной: 25 лет лагерей. Обычно «трофейщики» и прочие, попавшиеся на присвоении и мародёрстве, квалифицировались по статье 193-17 УК РСФСР. Но в случае с Крюковым ни у следователей, ни у суда концы с концами не сходились. И тогда применили закон от 7 августа 1932 года, известный в народе как указ «О трёх колосках». По этому указу любое хищение приравнивалось к контрреволюционному преступлению.

«Трофейное дело» у следователей МГБ не заладилось с самого начала. Абакумов нервничал. Хозяин требовал результата, а результата не получалось. Арестовали около ста человек — всех, кто в последние месяцы находился рядом с Жуковым. В том числе генералов — Телегина, Терентьева, Крюкова, Филатова, Минюка, Бажанова, Сиднева… Допросы вели самые лучшие и надёжные следователи, опытные «колуны».

Маршал Новиков рассказывал, как следователь Лихачёв проводил обычный допрос: «Какой ты маршал — подлец, мерзавец! Никогда отсюда больше не выйдешь. Расстреляем к такой-то матери… Всю семью переарестуем… Рассказывай, как маршалу Жукову в жилетку плакался, он такая же сволочь, как ты…»

Генерала Телегина били так, что он забывал имена своих детей и жены.

Генерал Крюков в 1953 году из лагеря написал Жукову письмо. Это была не только просьба друга выручить его из беды, но и покаяние, рассказ о том, как из него выбивали нужные показания. Письмо большое, на одиннадцати страницах. Вот некоторые его фрагменты: «Я не отказываюсь давать показания, но я не знаю, что показывать, я ничего не знаю о заговоре и сам никакого участия в нём не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь». «Следователь задаёт вопрос: “Бывал на банкетах у Жукова и Будённого?” — “Да, бывал” — “Какие вопросы решались там?” — “О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и всё”. — “Врёшь, перестань упорствовать, нам всё известно”. — “Если вам всё известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами”. — “Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?” — “В чём же заключается моё восхваление Жукова? Я не знаю, где бы воспрещалось участие на банкетах, причём официальных” — “Все ваши банкеты это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет? Даю 10 минут на размышление, после чего эта резиновая палка ‘походит’ по тебе”.

Я сидел у столика и ждал своей участи, следователь разгуливал по кабинету с резиновой палкой в руке. “Ну, — говорит следователь, — будешь давать показания?” — “Никаких ложных показаний я давать не буду”. Следователь позвонил по телефону, на его звонок пришёл какой-то майор, как видно, тоже следователь. Капитан Самарин схватил меня за плечи, ударил по ногам и повалил на пол. И началось зверское избиение резиновой палкой, причём били по очереди, один отдыхает, другой бьёт, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю, сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в “бокс” На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырёх дней и днём и ночью. На пятый день меня вызвал зам. н-ка следственной части полковник Лихачёв в присутствии следователя кап. Самарина. Первый вопрос, который задал мне Лихачёв, был: “Ну и после этого ты будешь упорствовать?” Я заявил: “Я ложных показаний давать не буду” — “Ну, что же, начнём опять избивать. Почему ты боишься давать показания? Всем известно, что Жуков предатель, ты должен давать показания и этим самым ты облегчишь свою участь, ведь ты только ‘пешка’ во всей этой игре. Подумай о своей участи и начинай давать показания”».

«Избитый, голодный, приниженный, — писал в своём покаянном письме зэка Крюков своему боевому товарищу, — бессонные ночи тоже давали себя знать. Я не выдержал и подписал. До сих пор я себе простить не могу. Но у меня теплилась надежда, что придёт время и я смогу сказать правду, почему я подписал».

Крюков решил сказать правду о пытках и вынужденных «признаниях» на суде. Но следователи почувствовали неладное — столько времени упорствовал и вдруг подписал «признания». Следователь капитан Самарин предупредил Крюкова: «…если откажетесь от ранее данных показаний и скажете об избиениях — сгноим в тюрьме. А у вас перспектива поехать в лагерь, а там жить можно. Помните одно — ваша участь решена безвозвратно и ничего вам не поможет. Всем вашим заявлениям никто не поверит. И ещё советую вам, когда попадёте в лагерь, не подумайте писать жалобы. Помните одно, куда бы вы ни писали, всё попадёт ко мне и дальше моего стола никуда не попадёт, а вас мы за это запрячем в такой лагерь, откуда никакой связи с миром нет, где вы закончите своё существование».

Жуков не забыл боевого товарища и друга командирской юности. После смерти Сталина он вернулся в Москву и был назначен на пост министра обороны СССР. Получив письмо из ГУЛАГа, он в тот же день показал его Хрущёву. Тот посоветовал обратиться к нему письменно, пустить запрос по официальному каналу.

«ЦК КПСС

товарищу ХРУЩЁВУ Н. С.

Ко мне поступило заявление бывшего командира кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Крюкова В. В., арестованного в 1948 году, с просьбой передать его в ЦК КПСС.

Крюкова В. В. знаю с 1931 года как одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков.

Прошу Вас, Никита Сергеевич, по заявлению Крюкова дать указание.

Г. Жуков.

2 июня 1953 года № 83-н».

В тот год он вытащил из лагерей и тюрем многих невинно осуждённых на страдания и гибель.

Итак, генералы и офицеры, арестованные по «трофейному делу», давали показания. Кто молчал, к тому применяли спецсредства.

Абакумову во что бы то ни стало необходимо было найти чемодан с драгоценностями. Все эти пыльные гобелены и обезьяньи шкуры не стоили ровным счётом ничего. Хорошего дела, достойного первого маршала страны, из них не скроишь. Тем более что на всё это барахло у Жукова имелись чеки, накладные, дарственные расписки и другие документы, свидетельствовавшие о добросовестности приобретённого. А вот драгоценности, чемодан с золотом и камушками решили бы всё одним махом.

Вскоре на допросах всплыло имя генерала Серова, в 1945-м работавшего в штабе Жукова его заместителем по делам гражданской администрации, а в ту пору первого заместителя министра внутренних дел СССР. «Колуны» Абакумова умело развязали язык генералу Сидневу: «Наряду с тем, что основная часть изъятого золота, бриллиантов и других ценностей сдавалась в государственный банк, Серов приказал мне все лучшие золотые вещи передавать ему непосредственно… Серов мне говорил, что все эти ценности он отправляет в Москву, однако я знаю, что свыше десяти наиболее дорогостоящих золотых изделий Серов взял себе… Много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым он был тесно связан. Оба они были одинаково нечистоплотны и покрывали друг друга… Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений всё покрывал. Бывая в кабинете Серова, я видел у него на столе портрет Жукова с надписью на обороте: “Лучшему боевому другу и товарищу на память”. Другой портрет Жукова висел в том же кабинете Серова на стене. Серов и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению Серова <отдать> в подчинённые мне авторемонтные мастерские присланные мне Жуковым для переделки три кинжала, принадлежавшие в прошлом каким-то немецким баронам. Несколько позже ко мне была прислана от Жукова корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стека, который Жуков хотел преподнести своей дочери в день её рождения».

Серова ознакомили с откровениями генерала Сиднева. Опытный чекист мгновенно оценил ситуацию: конкретного нет ничего, никаких улик и доказательств, но общий фон неблагоприятный. И Серов, понимая всю шаткость своего положения и считая, что дни Жукова сочтены, пишет 8 февраля 1948 года Сталину письмо: «Сейчас для того, чтобы очернить меня, Абакумов всеми силами старается приплести меня к Жукову. Я этих стараний не боюсь, так как кроме Абакумова есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако Абакумов о себе молчит, как он расхваливал Жукова и выслуживался перед ним как мальчик… Когда немцы подошли к Ленинграду и там создалось тяжёлое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий Абакумов распространял слухи, что “Жданов в Ленинграде растерялся, боится там остаться, что Ворошилов не сумел организовать оборону, а вот приехал Жуков и всё дело повернул, теперь Ленинград не сдадут”».

Далее в письме Серов, имевший полное досье на своего недоброжелателя, доносит Сталину и о трофеях Абакумова, о чартерных рейсах его «Дугласа» в Крым, только что освобождённый от немцев и румын, о «девушках лёгкого поведения», которых «Фокстротчик» возил в гостиницу «Москва», о других его крупных и мелких грехах.

О чемодане с драгоценностями заговорил адъютант Жукова подполковник Сёмочкин, арестованный вместе с генералами. По этому поводу Абакумов докладывал Хозяину: «В Одессу направлена группа оперативных работников МГБ СССР для производства негласного обыска в квартире Жукова. О результатах этой операции доложу Вам дополнительно.

Что касается не обнаруженного на московской квартире Жукова чемодана с драгоценностями, о чём показал арестованный Сёмочкин, то проверкой выяснилось, что этот чемодан всё время держит при себе жена Жукова и при поездках берёт его с собой. Сегодня, когда Жуков вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него в квартире, где и находится в настоящее время. Видимо, следует напрямую потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями».

Судя по всему, никаких драгоценностей у Жукова в таком количестве, чемоданном, не было. Хотя некий чемоданчик он действительно возил с собой всегда. Ещё со времён службы в Белорусском военном округе. В нём лежали пара белья и всё самое необходимое на случай ареста.

Жукову пришлось писать оправдательные письма на «трофейную» тему, когда Жданов показал ему протокол допроса подполковника Сёмочкина: «Я признаю серьёзной ошибкой то, что много накупил для семьи и своих родственников материала, за который платил деньги, полученные мною как зарплату. Я купил в Лейпциге за наличный расчёт: 1) на пальто норки 160 штук, 2) на пальто обезьяны 40–50 штук, 3) на пальто котика (искусственного) 50–60 штук, и ещё что-то, не помню, для детей. За всё это я заплатил 30 тысяч марок. Метров 500–600 было куплено фланели и обойного шёлку для обивки мебели и различных штор, так как дача, которую я получил во временное пользование от госбезопасности, не имела оборудования. Кроме того, т. Власик[192] просил меня купить для какого-то особого объекта метров 500. Но так как Власик был снят с работы, этот материал остался лежать на даче».

Странное впечатление производит это письмо. Будто приказчик Жуков отчитывается перед строгим дядей Михаилом Артемьевичем после провальной ярмарки…

«Мне сказали, что на даче и в других местах обнаружено более 4-х тысяч метров различной мануфактуры, я такой цифры не знаю. Прошу разрешить составить акт фактического состояния. Я считаю это неверным. Картины и ковры, а также люстры, действительно были изъяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи МГБ, которой я пользовался… 3 люстры даны на оборудование кабинета Главкома… Я считал, что всё это поступает в фонд МГБ, так как дача и квартира являются в ведении МГБ. Всё это перевозилось и использовалось командой МГБ, которая меня обслуживает 6 лет. Я не знаю, бралось ли всё это в расчёт, так как я полтора года отсутствую, и моя вина, что я не поинтересовался, где что состоит на учёте.

Относительно золотых вещей и часов заявляю, что главное — это подарки от различных организаций, а различные кольца и другие дамские безделушки приобретены семьёй за длительный период и являются подарками подруг в день рождения и другие праздники, в том числе несколько ценностей, подаренных моей дочери дочерью Молотова — Светланой. Остальные вещи в большинстве из искусственного золота и не имеют никакой ценности…

Сервизы я купил за 9200 марок, каждой дочери по сервизу. На покупку я могу предъявить документы, и может подтвердить т. Серов, через которого и покупались сервизы, так как он ведал всеми экономическими вопросами.

О 50 тысячах, полученных от Серова и якобы израсходованных на личные нужды. Это клевета. Деньги, взятые на случай представительских расходов, были полностью в сумме 50 тысяч возвращены начальником охраны МГБ Бедовым. Если б я был корыстен, я бы мог их себе присвоить, так как никто за них отчёта не должен был спросить. Больше того, Серов мне предлагал 500 тысяч на расходы по моему усмотрению. Я таких денег не взял, хотя он и указывал, что т. Берия разрешил ему, если нужно, дать денег, сколько мне требуется.

Серебряные ложки, ножи и вилки присланы были поляками в честь освобождения Варшавы, и на ящиках имеется надпись, свидетельствующая о подарке. Часть тарелок и ещё что-то было прислано как подарок от солдат армии Горбатова. Всё это валялось в кладовой, и я не думал на этом строить себе какое-то накопление. Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал всё это ненужное мне барахло на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно.

О гобеленах я давал указание т. Агееву из МГБ сдать их куда-либо в музей, но он ушёл из команды, не сдав их…

Обвинение меня в том, что соревновался в барахольстве с Телегиным, является клеветой. Я ничего сказать о Телегине не могу. Я считаю, что он неправильно приобрёл обстановку в Лейпциге. Об этом я ему лично говорил. Куда он её дел, я не знаю.

Охотничьи ружья. 6–7 штук у меня были до войны, 5–6 штук я купил в Германии, остальные были присланы как подарки. Из всех ружей охотилась команда, часть штуцеров, присланных в подарок, я собирался передать куда-либо. Признаю вину в том, что зря я держал такое количество ружей. Допустил я ошибку потому, что, как охотнику, было жаль передавать хорошие ружья».

Письмо Жукова было проверено по всем пунктам. Сталин лично поинтересовался у Молотова: правда ли, что его дочь Светлана подарила дочери Жукова дорогое кольцо с бриллиантом? Молотов подарок дочери подтвердил письменно.

Когда спустя время следователи составили более точные описи, цифры в них оказались другие, ниже первых. Новые документы составлялись по факту, а первые, составленные тайно, наспех, рассчитаны были, по всей вероятности, на эмоциональную реакцию Сталина.

Что касается «оборудования» дачи МГБ, то действительно, когда после смерти маршала семью — дочь Марию и тёщу Клавдию Евгеньевну — выселяли из казённой дачи в Сосновке, ничего им оттуда забрать не дали.

Судьба генералов, арестованных по делу Жукова, складывалась по-разному. Некоторые годами сидели в тюремных камерах, их водили на бесконечные изнурительные допросы, применяли спецсредства. Другие вскоре пошли в лагеря, получив от 10 до 25 лет. Гордова, Кулика и Рыбальченко расстреляли в августе 1950 года, когда Жуков уже служил в Уральском военном округе. Через год, получив от Военной коллегии Верховного суда СССР свои «десятки» и «четвертаки», по этапу пошли Минюк, Терентьев, Крюков, Телегин.

Но Жукова не трогали.

Когда арестовали Абакумова и следователь, интересуясь делом Жукова, спросил, почему многие дела в МГБ так затягивались, тот ответил: «…есть такие дела, групповые и одиночные, которые затягивались. Делалось это по специальному указанию… или же диктовалось оперативными соображениями… Имеется дело генерала Телегина и других — восемь человек. Дело это весьма важное, и его впредь тоже следует держать и не заканчивать. Оно связано с маршалом Жуковым, который является очень опасным человеком…»

Он это чувствовал. Александр Бучин рассказывал, что осенью 1947 года он, наконец, получил отпуск и поехал из Одессы домой, в Москву. Там участвовал в соревнованиях — в первенстве вооружённых сил по мотогонкам. Мотоциклист он был великолепный — победил. И вскоре ему позвонил Василий Сталин, в ту пору генерал-лейтенант, помощник командующего ВВС Московского военного округа. Заехал к нему на квартиру, привёз на дачу, где совсем недавно жил командующий ВВС страны Главный маршал авиации Новиков с семьёй. Кинул по этому поводу небрежно:

— Теперь сидит.

Усадил Бучина за стол, выставил хорошие закуски, налил водки. Выпили. Бучин думал, что сын вождя, страстно увлечённый спортом, заинтересован в нём как в талантливом спортсмене и готов предложить что-то, связанное с мотогонками. Но Василий вдруг заговорил о чёрном «паккарде», стоявшем в кремлёвском гараже особого назначения. В Одессу Жуков «паккард» не взял. А Василию, освоившемуся на даче арестованного по его навету командующего ВВС страны, машина маршала Жукова давно не давала покоя.

«Убедившись, что Василий говорил всерьёз, — вспоминал Александр Бучин, — я сначала даже растерялся, потом оправился и пообещал поговорить о “паккарде” с Г. К. Жуковым. Про себя твёрдо решил — ни слова маршалу, хватит у него и без этого огорчений. Удовлетворённый Василий, порядочно набравшийся, приказал какому-то грузину отвезти меня домой на Старопанский. Тот отвёз на “мерседесе”.

В Одессу вернулся из отпуска, стараясь не подать и виду маршалу, что буквально давило меня. Василий никогда бы не осмелился нагличать, если бы Георгия Константиновича не прижимали со всех сторон. Вполголоса среди нас, близких к маршалу, пошли разговоры о том, что Жукова, наверное, арестуют, ибо по непонятным и необъяснимым причинам бросили в тюрьму десятки генералов и офицеров, непосредственно работавших с ним. Перечислять их и называть опасались даже в разговорах без посторонних. Атмосфера была гнетущая, тяжёлая… В последние месяцы моего пребывания в Одессе в машине царило погребальное настроение. Маршал во время поездок почти не разговаривал. Я также не открывал рта, боясь, что не выдержу и расскажу Георгию Константиновичу о домогательствах Василия».

Наступил 1948 год. Год был високосный. После Нового года маршал пригласил Бучина однажды в гости и сказал:

— Убирают тебя от меня, Александр Николаевич. Пришёл приказ: отзываешься в распоряжение Управления кадров МГБ СССР. Выезжать надо немедленно. Я приготовил письмо Власику, передай ему. В письме просьба — оставить тебя у меня. Письмо постарайся передать лично Власику.

В Москве на Лубянке генерал Власик встретил Бучина матюгами и оскорблениями. Тут же на руки выдали трудовую книжку: уволен из МГБ СССР с 19 января 1948 года «за невозможность дальнейшего использования». В МГБ, оказывается, были и такие формулировки. Письмо маршала Власик даже не стал читать.

В конце января Жуков неожиданно разыскал Бучина в Москве. В то время он уже получил направление в другой, глухой и отдалённый от центра Уральский военный округ. Хотел забрать с собой «паккард», но машину почему-то не подавали.

Из воспоминаний Александра Бучина: «Осведомившись о моём здоровье, Георгий Константинович попросил меня об одолжении — выяснить, почему ему не подают… “паккард” Пропуск в Кремль у меня отобрали, и с большим трудом мне удалось связаться по телефону с Удаловым[193]. Тот сухо ответил, что есть распоряжение Косыгина. Что это означает, непонятно. Когда Георгий Константинович позвонил и справился о моих “успехах”, я честно пересказал слова Удалова. Последовала тягостная пауза, потом Георгий Константинович поблагодарил за труды и повесил трубку. Довольно скоро я узнал — “паккард” забрал В. И. Сталин».

Бучина арестовали весной 1950 года. Во время ареста сотрудники МГБ тщательно обыскивали комнату. При обыске нашли комсомольский билет. В билет была вложена фронтовая фотокарточка Жукова. Старший группы швырнул карточку на пол, заорал:

— Что ты эту дрянь держишь! Что он тебе, отец?!

Через несколько часов Бучина уже допрашивали во внутренней тюрьме на Лубянке.

Из воспоминаний Александра Бучина: «Первые месяцы во внутренней тюрьме — кошмар. Прежде всего, психологически. Хотя я, работая у Г. К. Жукова, нагляделся на чекистов и не был восторге от них, всё же, как у каждого советского человека, у меня было представление о них как о борцах с “врагами”, людях, занятых опасным делом, идеалистах. Впервые мне пришлось столкнуться с ними в их логовище — на Лубянке, и я пришёл в неописуемый ужас. Вместо романтиков я увидел обыкновенных тупых мерзавцев.

Я проходил по следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Следователи полковник Герасимов, затем подполковник Мотавкин взялись за меня всерьёз и, конечно, поставили на “конвейер” Практически мне очень долго не давали спать. На допрос вызывали вскоре после 22.30, то есть после отбоя. Только лёг, как надзиратели, или лучше именовать их уместным словечком вертухаи, поднимали и вели на допрос. Нередко по дороге запирали в бокс на несколько часов, глубокой ночью вводили в кабинет зевающего следователя, который, чтобы разогнать сон, орал, грозился и вёл безумные речи. Иной раз казалось, что ты в доме умалишённых. В камеру отводили около 6 утра, а в 6 подъём, и уж спать днём не дадут…

Довольно быстро с пугающей отчётливостью вырисовывалось — шпионаж и прочее[194], предъявленное мне, по всей вероятности, разминка, разгон следствия перед выполнением основной задачи, поставленной перед этими негодяями, — заставить меня очернить Георгия Константиновича Жукова. Соразмерно величине задачи постепенно претерпели изменение методы следствия. Подполковник Мотавкин популярно объяснил, что режим внутренней тюрьмы, уже доведший меня до умопомрачения, — санаторий. Упорствующих, закоренелых преступников, к которым отношусь я, отправляют в тюрьму в Лефортово и там с ними “говорят как следует” Хочешь жить, признавайся, пока в “санатории”, в противном случае…

Мотавкин заключил: незачем защищать Жукова, у МГБ о нём своё нелестное мнение. “Твой Жуков, — распаляясь, внушал мне подполковник, — моська, а Сталин слон” Поможешь следствию изобличить Жукова, тебе будет хорошо, испортишь с нами отношения, пеняй на себя. Все эти светлые мысли, конечно, оформлялись в иных выражениях. Шла сплошная матерщина, висел густой, отвратительный мат. Как последний аргумент — если будешь упорствовать, раздавят как “козявку”».

Стоит обратить внимание на реплику подполковника Мотавкина по поводу моськи и слона. Значит, в напряжённой атмосфере тех лет существовали мысли-опасения о противостоянии на уровне Сталин — Жуков. Хотя, конечно же, фигуры несопоставимые. Однако что-то же напугало Сталина, что он открыл охоту на маршала. И затягивали это дело не случайно — из «оперативных соображений», по «специальному указанию», «держать и не заканчивать». Чтобы человек постоянно висел на крючке и чувствовал это каждый час, каждый миг, затылком, кожей спины…