Глава тридцать седьмая Берлин

«Уравнение со многими неизвестными…»

Спустя годы маршал, размышляя о Берлинской операции, твёрдо стоял на своём: «Ошибок не было. Однако следует признать, что нами была допущена оплошность, которая затянула сражение при прорыве тактической зоны на один-два дня.

При подготовке операции мы несколько недооценивали сложность характера местности в районе Зееловских высот, где противник имел возможность организовать труднопреодолимую оборону. Находясь в 10–12 километрах от наших исходных рубежей, глубоко врывшись в землю, особенно за обратными скатами высот, противник смог уберечь свои силы и технику от огня нашей артиллерии и бомбардировок авиации. Правда, на подготовку Берлинской операции мы имели крайне ограниченное время, но и это не может служить оправданием.

Вину за недоработку вопроса прежде всего я должен взять на себя.

Думаю, что если не публично, то в размышлениях наедине с самим собой ответственность за недостаточную готовность к взятию Зееловских высот в армейском масштабе возьмут на себя и соответствующие командующие армиями. При планировании артиллерийского наступления следовало бы предусмотреть трудности уничтожения обороны противника в этом районе.

Сейчас, спустя много времени, размышляя о плане Берлинской операции, я пришёл к выводу, что разгром берлинской группировки противника и взятие самого Берлина были сделаны правильно, но можно было бы эту операцию осуществить и несколько иначе.

Слов нет, теперь, когда с исчерпывающей полнотой всё ясно, куда легче мысленно строить наступательный план, чем тогда, когда надо было практически решать уравнение со многими неизвестными. И всё же хочу поделиться своими соображениями по этому поводу.

Взятие Берлина следовало бы сразу, и в обязательном порядке, поручить двум фронтам: 1-му Белорусскому и 1-му Украинскому, а разграничительную линию между ними провести так: Франкфурт-на-Одере — Фюрстенвальде — центр Берлина. При этом варианте главная группировка 1-го Белорусского фронта могла нанести удар на более узком участке в обход Берлина с северо-востока, севера и северо-запада. 1-й Украинский фронт нанёс бы удар своей главной группировкой по Берлину на кратчайшем направлении, охватывая его с юга, юго-запада и запада.

Мог быть, конечно, и иной вариант: взятие Берлина поручить одному 1-му Белорусскому фронту, усилив его левое крыло не менее чем двумя общевойсковыми и двумя танковыми армиями, одной авиационной армией и соответствующими артиллерийскими и авиационными частями.

При этом варианте несколько усложнились бы подготовка операции и управление ею, но значительно упростилось бы общее взаимодействие сил и средств по разгрому берлинской группировки противника, особенно при взятии самого города. Меньше было бы всяких трений и неясностей».

Солдат Крапилин и тут стоял перед ним, в воспоминаниях и размышлениях, в бессильной и бесплотной попытке ещё раз перевоевать Берлинскую операцию уже более правильно, рациональнее, с наименьшими затратами и потерями. Маршал смотрел своему солдату в глаза, но нам, читателям и потомкам, так и не признался в своих сомнениях, сразу отрезав: «Ошибок не было». Но достаточно пространные рассуждения о вариантах проведённой операции, вылившейся в пять дней и пять ночей беспрерывного кровопролития, и есть признание ошибки. Большего от такого характера, как Жуков, требовать невозможно. Это место в его книге написано чернилами бессонных ночей и мучительных раздумий. Маршал надеялся, что «соответствующие командующие армиями» тоже «возьмут на себя» «ответственность за недостаточную готовность к взятию Зееловских высот». Но — увы. Никто из генералов не пожелал этого сделать ради правды истории, видимо, опасаясь бросить тень на свои ордена. Всем известно: на войне генеральские и маршальские ошибки вынуждены исправлять в окопах солдаты и офицеры от взводного до комбата включительно. И в этом смысле надо признать, что при всей субъективности воспоминания маршала Жукова о Берлинской операции являются самыми правдивыми и глубокими.

Конев, получив добро Верховного на поворот своих танковых армий в северном направлении, вовсю гнал Рыбалко и Лелюшенко к Берлину. И вскоре, почти одновременно с войсками 1-го Белорусского фронта, его авангарды прорвали немецкие порядки на внешнем обводе и стали занимать квартал за кварталом. Началась гонка фронтов — кто первый доберётся до центра Берлина.

После смерти маршала Конева вышли его «Записки командующего фронтом», с главами, ранее никогда не публиковавшимися. В них он, рассказывая о Берлинской операции, затрагивает тему непростых отношений с героем нашей книги: «Известно, что Жуков не хотел и слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина. К сожалению, надо прямо сказать, что даже тогда, когда войска 1-го Украинского фронта — 3-я и 4-я танковые армии и 28-я армия — вели бои в Берлине, — это вызвало ярость и негодование Жукова. Жуков был крайне раздражён, что воины 1-го Украинского фронта 22 апреля появились в Берлине. Он приказал генералу Чуйкову следить, куда продвигаются наши войска. По ВЧ Жуков связался с командармом 3-й танковой армии Рыбалко и ругал его за появление со своими войсками в Берлине, рассматривая это как незаконную форму действий, проявленную со стороны 1-го Украинского фронта.

Когда войска 3-й танковой армии и корпус Батицкого 27-й армии подошли на расстояние трёхсот метров к рейхстагу, Жуков кричал на Рыбалко: “Зачем вы тут появились?”

Вспоминая это время, должен сказать, что наши отношения с Георгием Константиновичем Жуковым в то время из-за Берлина были крайне обострены. Обострены до предела, и Сталину не раз приходилось нас мирить. Об этом свидетельствует и то, что Ставка неоднократно изменяла разграничительную линию между нашими фронтами в битве за Берлин, с тем чтобы большая часть Берлина вошла в зону действия 1-го Белорусского фронта».

Пилихинская натура — не мог Жуков допустить, чтобы победу, наполовину уже урезанную Верховным, отнял сосед слева, который всю войну был его подчинённым.

И всё же первое донесение о прорыве в Берлин ушло в Москву из штаба 1-го Украинского фронта:

«Москва, тов. Сталину, лично.

1. 3 гв. ТА Рыбалко передовыми бригадами ворвалась в южную часть Берлина и к 17.30 ведёт бой за Тельтов и в центре Ланквиц.

2. 4 гв. ТА Лелюшенко — 10 тк ведёт бой в районе Зармут (10 км юго-вост. Потсдам).

22.00 22.4.45.

Конев».

Но неожиданный удар Конева на самом деле выручил войска 1-го Белорусского фронта, во многом облегчил их последующие действия и при прорыве внешнего оборонительного обвода Берлина, и во время боёв непосредственно в городе. 12-я армия генерала Венка, предназначавшаяся для контрудара по нашим частям, прорвавшим зееловский укрепрайон, была брошена против войск Конева, наступавших с южного фланга и угрожавших полным окружением берлинской группировки.

Несмотря на полную обречённость, немцы продолжали ожесточённо сопротивляться. 23 апреля Геббельс выступил по берлинскому радио с заявлением: обороной Берлина с этой минуты руководит сам фюрер, «и это придаёт битве за столицу европейское значение». Геббельс сказал, что на защиту города встало всё население «и члены партии, вооружённые панцерфаустами, автоматами и карабинами, заняли посты на перекрёстках улиц».

А наступающие, чувствуя жестокий азарт, проламывались сквозь очередные линии пошатнувшейся обороны.

Двадцать пятого апреля передовые части 1-го Украинского фронта вышли к Эльбе и встретились с подошедшими с западной стороны войсками 1-й американской армии.

Танкисты Рыбалко с ходу форсировали Шпрее и продвигались к центру Берлина. Вскоре выяснилось, что они идут по тылам 1-й гвардейской танковой армии Катукова и 8-й гвардейской армии Чуйкова, которые, вопреки разграничительной линии, продвигались к центру города по «чужим» кварталам.

Чтобы избежать неразберихи и удара по своим, Конев 28 апреля обратился к Жукову: «Прошу распоряжения изменить направление наступления армий т. Чуйкова и т. Катукова». Жуков эту просьбу оставил без ответа, а спустя несколько часов телеграфировал Сталину:

«Докладываю:

1. Войска 1-го Белорусского фронта, продолжая уличные бои в центре г. Берлина, к 19.00 28 апреля 1945 г. ведут бой на линии. <…>

2. Я решил встречным ударом 2 гв. ТА и правого фланга 3 уд. А в юго-восточном направлении, всеми силами 5 уд. А, 1 гв. ТА и 8 гв. ТА в северо-западном направлении расколоть окружённую группировку в Берлине на две части, после чего оставшиеся очаги обороны уничтожить по частям.

По состоянию на 19.00 28 апреля 1945 г. эти наступающие навстречу друг другу группы войск фронта находятся на удалении полтора километра одна от другой и в ближайшее время соединятся.

3. Две стрелковые дивизии 28-й армии и одна мсбр 3 гв. ТА 1-го Украинского фронта, имея от Конева задачу наступать из района ст. Палештрассе (полтора километра западнее аэропорта Темпельхоф) на север вдоль железной дороги, 28 апреля 1945 г. вышли в тыл боевых порядков 8 гв. А и 1 гв. ТА.

Наступление частей Конева по тылам 8 гв. А и 1 гв. ТА создало путаницу и перемешивание частей, что крайне осложнило управление боем. Дальнейшее их продвижение в этом направлении может привести к ещё большему перемешиванию и к затруднению в управлении.

Докладывая изложенное, прошу установить разграничительную линию между войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов или разрешить мне сменить части 1-го Украинского фронта в г. Берлине».

Да, непрост был Жуков. Непрост.

Сталин приказал Коневу отвести свои войска за новую линию разграничения.

Жуков всё же настоял на своём.

Тридцатого апреля подразделения 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта ворвались в рейхстаг.

Из донесения Жукова Сталину 30 апреля в 16.30: «Противник оказывает упорное сопротивление нашим войскам, наступающим в Берлине. Каждая улица, квартал, отдельный дом, квартира, комната, подвал упорно обороняются противником и превращены в опорные пункты и очаги обороны.

Особенно упорное сопротивление противник оказывал в районе рейхстага. На лестницах и в помещениях главного здания рейхстага борьба переходила в неоднократные рукопашные схватки.

Район рейхстага обороняли отборные части СС. Для усиления обороны этого района противник в ночь на 28 апреля 1945 г. выбросил на парашютах батальон морской пехоты. Продолжая наступление и ломая сопротивление противника, части 3-й ударной армии заняли главное здание рейхстага и в 14.25 30 апреля 1945 г. подняли на нём советский флаг.

В боях за район рейхстага и его главное здание отличились войска 3-й ударной армии генерал-полковника Кузнецова, командира 79 ск генерал-майора Перевёрткина, командира 171 сд полковника Негоды и командира 150 сд генерал-майора Шатилова. Наступление в Берлине продолжается, войска фронта продолжают выполнять поставленную Вами задачу».

Жуков приказал командующему 3-й ударной армией генералу Кузнецову представить всех отличившихся при взятии рейхстага к правительственным наградам.

Ранним утром 1 мая Жукову сообщили с командного пункта 8-й гвардейской армии: на КП прибыла группа парламентёров во главе с начальником штаба сухопутных сил генералом Кребсом. Жуков попросил Чуйкова доложить подробно. Выслушал и приказал:

— Никакого перемирия. Никаких переговоров. Только полная и безоговорочная капитуляция. Что ещё говорит Кребс?

— Говорит, что Гитлер покончил с собой.

Жуков послал в штаб Чуйкова генерала Соколовского, а сам позвонил в Москву. Ему сообщили, что Сталин только что лёг спать и просил не будить.

— Разбудите, — потребовал он. — Очень важно.

Вскоре Верховный взял трубку. Жуков доложил.

— Доигрался, подлец! — сказал Сталин. — Жаль, что не удалось взять его живым.

Так завершилась схватка двух диктаторов, двух систем, двух народов. Но сокрушением немецкой группировки в Берлине и окрестностях военные действия не окончились. Конев повернул свои танковые армии на Прагу. Ему ещё предстояло уничтожить крупную группировку генерала Шёрнера в Чехословакии. Ленинградский фронт маршала Говорова сдавливал окружённую и прижатую к морю курляндскую группировку. Рокоссовский дожимал остатки 3-й танковой армии и добивал последние немецкие гарнизоны на изолированных плацдармах у Балтийского моря и на островах Борнхольм, Воллин, Рюген. Но Берлин, дымясь развалинами и смердя непогребёнными, уже лежал у ног победителей.

Говорят, когда Жуков въехал в разбитый город и остановился на Кёнигплац напротив дымящегося рейхстага, он сказал: «Развалинами Берлина удовлетворён». Потом эта легенда перекочевала на экран. С экрана — в народ. Слова эти он вряд ли произносил. Скорее всего, это была чья-то надпись на рейхстаге: «Развалинами рейхстага удовлетворён!» Точно так же Жукову приписали другую фразу — когда ему доложили о потерях, понесённых армиями и частями фронта в Берлинской операции, он якобы сказал: ничего, русские бабы ещё нарожают…

Проходит время, победные литавры, изношенные и старомодные, сдаются в утиль, и человечество задумывается о своей истории уже в тишине, взыскательно и строго. Наступает время задуматься и о цене победы.

По подсчётам историка Алексея Исаева, в Берлинской операции с 11 апреля по 1 мая 1945 года включительно армии 1-го Белорусского фронта потеряли убитыми 27 649 человек, ранеными — 108 611 человек, пропали без вести — 1388 человек. С 1 мая по 9 мая 1945 года: убитыми — 6268 человек, ранеными — 20 783 человека, без вести пропавшими — 340 человек. Цена большая.

О том, как Жуков въезжал в Берлин, рассказывал Александр Бучин: «Утром 3 мая приказ — подать “мерседес”, едем в Берлин.

Болячки мои поджили, и я сел за руль. За нами машина сопровождения с охраной. Следом ехали генералы К. Ф. Телегин и Ф. Е. Боков, оба политработники. С торжественными и торжествующими физиономиями. Сущие “жрецы”, как как-то назвал в сердцах эту породу людей генерал Горбатов в разговоре с Жуковым в машине. Для пояснений они привели с собой сына Вильгельма Пика Артура. Политическое просвещение маршала, внутренне усмехнулся я, обеспечено, ему суждено смотреть их глазами и из их рук. Не ошибся. Тогда я был не бог весть каким знатоком в области общественных знаний, но даже Сашу Бучина, радовавшегося солнцу и победе, покоробил грубый “классовый” анализ, дарованный сыном почитавшегося у нас вождём немецкого народа Вильгельма Пика. Оба — папа (я смутно помнил его по работе с коминтерновцами в 1941 году) и сынок прибыли в Берлин в обозе Красной армии.

В тот день Жуков в кольце “жрецов”, объяснявших ему виденное, побывал в разбитой имперской канцелярии. Проклятое место крепко не понравилось Георгию Константиновичу. Он громко сказал, выходя из дверей: “Здание плохое, тёмное, а планы, замышлявшиеся здесь, и того хуже” Наверное, он имел в виду оба здания — старое и новое.

Затем — в район Тиргартена, к зданию рейхстага. Георгия Константиновича окружили наши. Наверное, с полчаса маршал беседовал с бойцами и командирами, и невыразимо приятно раздавалась в центре Берлина мягкая русская речь. Жуков зашёл в разбитое здание рейхстага и, как каждый победитель, побывавший там в эти дни, расписался на стене. Увы, не время стёрло десятки тысяч подписей наших воинов — от красноармейца до маршала — на стенах цитадели прусского милитаризма.

От рейхстага — к колонне Победы по соседству. Мы поднялись на её первую площадку. Колонну немцы соорудили в 1871 году в ознаменование победы над Францией. Вокруг неё ярусами закрепили захваченные французские пушки. Сообщение Артура Пика о том, что с этой площадки Гитлер в 1940 году принимал парад немецких войск, возвратившихся из Франции, очень развеселило всех нас. Мы только что видели длинные колонны шаркавших ногами сдавшихся фрицев. А всего пять лет назад эти отбивали дробь гусиным шагом, по площади. Научили их ходить по-другому. Научили под водительством Г. К. Жукова.

На обратном пути в штаб Телегин и Боков, перебивая друг друга, выкладывали свои познания о Германии. Георгий Константинович не перебивал их, молчал, внимательно разглядывая дорогу. Встречавшиеся немцы пугливо сторонились, многие кланялись. Из окон по всем улицам Берлина висели белые простыни — флаги капитуляции.

В предвидении официального конца войны в Берлин из Москвы потянулись различные чины. Досыта тогда насмотрелись на сталинских посланцев. Георгий Константинович проявил неожиданные дипломатические качества, различая, наверное, гостей по степени опасности. Он приказал адъютанту и мне “достойно” (как именно, не объяснил) встретить зам. министра иностранных дел А. Я. Вышинского, пресловутого прокурора кровавых процессов тридцатых. Он прилетел рано утром 8 мая, нагруженный надлежащей документацией о капитуляции Германии. На аэродроме Дальтов уже издалека, по надменной спине вылезавшего из самолёта задом мы опознали высокого гостя. Лицо оказалось не лучше — безразличное, высокомерное. На плечах — перхоть.

Не поздоровавшись, Андрей Януарьевич влез в машину. Подобающим образом держался и его спутник — старик Степан Казимирович Гиль, в своё время шофёр В. И. Ленина. Когда Вышинский ушёл к себе в отведённый ему дом, Степан, симпатичнейший и добрый человек, которого я знал в Москве по ГОНу, немедленно стал самим собой. Он по-доброму поговорил со мной и откровенно открыл цель своего приезда с дипломатом — помочь подобрать среди трофейных автомашин “самую лучшую” На меньшее Андрей Ягуарович (Гиль подмигнул) не согласен».

Вот так, от темы ратной и победной наша история постепенно и совершенно, как видите, естественно откочёвывает к теме «трофейной». Но с ней мы немного повременим.

Второго мая Верховный подписал приказ:

«Войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Жукова при содействии войск 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза Конева после упорных уличных боёв завершили разгром берлинской группы немецких войск и сегодня, 2 мая полностью овладели столицей Германии городом Берлин — центром немецкого империализма и очагом немецкой агрессии.

Берлинский гарнизон, оборонявший город во главе с начальником обороны Берлина генералом от артиллерии Вейдлингом и его штабом, сегодня, в 15 часов, прекратил сопротивление, сложил оружие и сдался в плен.

2 мая к 21 часу нашими войсками взято в плен в городе Берлин более 70 000 немецких солдат и офицеров.

…В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение Берлином, представить к присвоению наименования “Берлинских” и к награждению орденами.

Сегодня, 2 мая, в 23 часа 30 минут в честь исторического события — взятия Берлина советскими войсками — столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует своим доблестным войскам 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трёхсот двадцати четырёх орудий.

За отличные боевые действия объявляю благодарность войскам 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, участвовавших в боях за овладение Берлином.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!

Верховный Главнокомандующий

Маршал Советского Союза

И. Сталин.

2 мая 1945 года».

Жуков за эти бои был в третий раз удостоен звания Героя Советского Союза.

Седьмого мая в штаб фронта из Москвы поступила телеграмма:

«Заместителю Верховного Главнокомандующего Маршалу Советского Союза Жукову Г. К.

Ставка Верховного Главнокомандования уполномочивает Вас ратифицировать протокол о безоговорочной капитуляции германских вооружённых сил».

На следующий день, 8 мая в Карлсхорсте, в восточном секторе Берлина состоялась церемония подписания акта о безоговорочной капитуляции германских войск перед союзными войсками. Но у этой истории была предыстория, довольно неприятная для советской стороны. И теперь Жукову, как не раз это случалось, предстояло исправить ошибку.

Дело в том, что 5 мая в штаб Эйзенхауэра прибыл полномочный представитель нового президента Германии и верховного главнокомандующего гросс-адмирала Дёница[187] для переговоров о капитуляции германских войск. Эйзенхауэр связался с Москвой и проконсультировался по поводу того, приемлемы ли предложения Дёница для советской стороны. Сталин через генерала Антонова дал согласие на подписание капитуляции немецких войск на Западном и Восточном фронтах. В Реймсе, в ставке Эйзенхауэра капитуляцию подписали Эйзенхауэр, генерал Йодль и начальник советской военной миссии в Реймсе генерал Суслопаров. Однако Сталин вдруг спохватился, усомнившись в верности своего первоначального решения, и потребовал повторного подписания акта в Берлине. Генерал Суслопаров показался ему фигурой слишком легковесной. Да и Красная армия заплатила несопоставимо большую цену, чтобы документ подписывали во французском городе, оккупированном американскими войсками.

Во время телефонных переговоров Сталин сказал Жукову:

— Мы договорились с союзниками считать подписание акта в Реймсе предварительным протоколом капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главнокомандования и представители Верховного командования союзников. Представителем Верховного главнокомандования советских войск назначаетесь вы. К вам вылетел Вышинский. После подписания акта он останется в Берлине в качестве помощника главноначальствующего по политической части.

Главнокомандующим по Германии назначаетесь вы, одновременно будете главнокомандующим советскими оккупационными войсками в Германии.

Кем становился для Сталина Жуков, когда война была закончена Победой, когда верный маршал сделал своё главное дело, можно понять только по одному факту — какого человека «по политической части» «в качестве помощника главноначальствующего» он прислал в Берлин. Правда, бывший прокурор зловещих 1930-х в то время занимал более мирный пост — заместителя наркома иностранных дел СССР.

О том дне в Карлсхорсте маршал рассказал довольно подробно в «Воспоминаниях и размышлениях»: «Как мы условились заранее, в 23 часа 45 минут Теддер, Спаатс и Латр де Тассиньи, представители от союзного командования, А. Я. Вышинский, К. Ф. Телегин, В. Д. Соколовский и другие собрались у меня в кабинете, находившемся рядом с залом, где должно было состояться подписание немцами акта безоговорочной капитуляции.

Ровно в 24 часа мы вошли в зал.

Начиналось 9 мая 1945 года…

Все сели за стол. Он стоял у стены, на которой были прикреплены государственные флаги Советского Союза, США, Англии, Франции.

В зале за длинными столами, покрытыми зелёным сукном, расположились генералы Красной Армии, войска которых в самый короткий срок разгромили оборону Берлина и вынудили противника сложить оружие. Здесь же присутствовали многочисленные советские и иностранные журналисты, фоторепортёры.

— Мы, представители Верховного Главнокомандования Советских Вооружённых Сил и Верховного командования союзных войск, — заявил я, открывая заседание, — уполномочены правительствами стран антигитлеровской коалиции принять безоговорочную капитуляцию Германии от немецкого военного командования. Пригласите в зал представителей немецкого главного командования.

Все присутствовавшие повернули головы к двери, откуда сейчас должны были появиться те, кто хвастливо заявлял на весь мир о своей способности молниеносно разгромить Францию, Англию и не позже как в полтора-два месяца раздавить Советский Союз.

Первым, не спеша и стараясь сохранить видимое спокойствие, переступил порог генерал-фельдмаршал Кейтель, ближайший сподвижник Гитлера. Выше среднего роста, в парадной форме, подтянут. Он поднял руку со своим фельдмаршальским жезлом вверх, приветствуя представителей Верховного командования советских и союзных войск.

За Кейтелем появился генерал-полковник Штумпф. Невысокий, глаза полны злобы и бессилия. Одновременно вошёл адмирал флота фон Фридебург, казавшийся преждевременно состарившимся.

Немцам было предложено сесть за отдельный стол, который специально для них был поставлен недалеко от входа.

Генерал-фельдмаршал не спеша сел и поднял голову, обратив свой взгляд на нас, сидевших за столом президиума. Рядом с Кейтелем сели Штумпф и Фридебург. Сопровождавшие их офицеры встали за ними.

Я обратился к немецкой делегации:

— Имеете ли вы на руках акт безоговорочной капитуляции Германии, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт?

Вопрос мой на английском языке повторил главный маршал авиации Теддер.

— Да, изучили и готовы подписать его, — приглушённым голосом ответил генерал-фельдмаршал Кейтель, передавая нам документ, подписанный гросс-адмиралом Дёницем. В документе значилось, что Кейтель, фон Фридебург и Штумпф уполномочены подписать акт безоговорочной капитуляции.

Это был далеко не тот надменный Кейтель, который принимал капитуляцию от побеждённой Франции. Теперь он выглядел побитым, хотя и пытался сохранить какую-то позу.

Встав, я сказал:

— Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт безоговорочной капитуляции Германии.

Кейтель быстро поднялся, устремив на нас недобрый взгляд, а затем опустил глаза и, медленно взяв со столика фельдмаршальский жезл, неуверенным шагом направился к нашему столу. Монокль его упал и повис на шнурке. Лицо покрылось красными пятнами. Вместе с ним подошли к столу генерал-полковник Штумпф, адмирал флота фон Фридебург и немецкие офицеры, сопровождавшие их. Поправив монокль, Кейтель сел на край стула и слегка дрожавшей рукой подписал пять экземпляров акта. Тут же поставили подписи Штумпф и Фридебург.

После подписания акта Кейтель встал из-за стола, надел правую перчатку и вновь попытался блеснуть военной выправкой, но это у него не получилось, и он тихо отошёл за свой стол.

В 0 часов 43 минуты 9 мая 1945 года подписание акта безоговорочной капитуляции Германии было закончено. Я предложил немецкой делегации покинуть зал.

Кейтель, Фридебург, Штумпф, поднявшись со стульев, поклонились и, склонив головы, вышли из зала. За ними вышли их штабные офицеры.

От имени советского Верховного Главнокомандования я сердечно поздравил всех присутствовавших с долгожданной победой. В зале поднялся невообразимый шум. Все друг друга поздравляли, жали руки. У многих на глазах были слёзы радости. Меня окружили боевые друзья — В. Д. Соколовский, М. С. Малинин, К. Ф. Телегин, Н. А. Антипенко, В. Я. Колпакчи, В. И. Кузнецов, С. И. Богданов, Н. Э. Берзарин, Ф. Е. Боков, П. А. Белов, А. В. Горбатов и другие.

— Дорогие друзья, — сказал я товарищам по оружию, — нам с вами выпала великая честь. В заключительном сражении нам было оказано доверие народа, партии и правительства вести доблестные советские войска на штурм Берлина. Это доверие советские войска, в том числе и вы, возглавлявшие войска в сражениях за Берлин, с честью оправдали. Жаль, что многих нет среди нас. Как бы они порадовались долгожданной победе, за которую, не дрогнув, отдали свою жизнь.

Вспомнив близких друзей и боевых товарищей, которым не довелось дожить до этого радостного дня, эти люди, привыкшие без малейшего страха смотреть смерти в лицо, как ни крепились, не смогли сдержать слёз.

В 0 часов 50 минут 9 мая 1945 года заседание, на котором была принята безоговорочная капитуляция немецких вооружённых сил, закрылось.

Потом состоялся приём, который прошёл с большим подъёмом. Обед удался на славу! Наши хозяйственники во главе с начальником тыла генерал-лейтенантом Н. А. Антипенко и шеф-поваром В. М. Петровым приготовили отличный стол, который имел большой успех у наших гостей. Открыв банкет, я предложил тост за победу стран антигитлеровской коалиции над фашистской Германией. Затем выступил маршал А. Теддер, за ним Ж. Латр де Тассиньи и генерал К. Спаатс. После них выступали советские генералы. Каждый говорил о том, что наболело на душе за все эти тяжёлые годы. Помню, говорилось много, душевно и выражалось большое желание укрепить навсегда дружеские отношения между странами антифашистской коалиции. Говорили об этом советские генералы, говорили американцы, французы, англичане, и всем нам хотелось верить, что так оно и будет.

Праздничный ужин закончился утром песнями и плясками. Вне конкуренции плясали советские генералы. Я тоже не удержался и, вспомнив свою юность, сплясал “русскую”. Расходились и разъезжались под звуки канонады, которая производилась из всех видов оружия по случаю победы. Стрельба шла во всех районах Берлина и его пригородах. Стреляли вверх, но осколки мин, снарядов и пуль падали на землю, и ходить утром 9 мая было не совсем безопасно. Но как отличалась эта опасность от той, с которой все мы сжились за долгие годы войны.

Подписанный акт безоговорочной капитуляции утром того же дня был доставлен в Ставку Верховного Главнокомандования.

Первый пункт акта гласил:

“1. Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооружённых сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием, Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию союзных экспедиционных сил”.

Днем 9 мая мне позвонили из Москвы и сообщили, что вся документация о капитуляции немецко-фашистской Германии получена и вручена Верховному Главнокомандующему.

Итак, закончилась кровопролитная война. Фашистская Германия и её союзники были окончательно разгромлены».

Кейтель тоже оставил свидетельства о Карлсхорсте. Изложил их на бумаге в нюрнбергской тюрьме, когда ему уже ладили петлю для казни: «Незадолго до 24 часов — часа вступления капитуляции в силу — я был вместе с сопровождающими меня лицами препровождён в офицерскую столовую (казино) казармы. В тот самый момент, когда часы пробили полночь, мы вошли в большой зал через широкую боковую дверь. Нас сразу же провели к стоявшему поперёк длинному столу с тремя стульями… Зал был заполнен до самого последнего уголка и ярко освещён многочисленными “юпитерами” Поперечный и три продольных ряда стульев были плотно заняты сидящими. На председательском месте за торцовым столом сидел генерал Жуков, справа и слева от него — уполномоченные Англии и Америки. Когда начальник штаба Жукова положил передо мною Акт на трёх языках, я потребовал разъяснения, почему в его текст не внесено требуемое мною ограничение репрессивных. Он вернулся к Жукову, а потом, после краткого совещания с ним, которое я мог наблюдать, снова подошёл ко мне и сказал: “Жуков категорически обещает мне неприменение этих мер с продлением срока на 12 часов”.

Торжественный церемониал начался несколькими вступительными словами. Затем Жуков спросил меня, прочёл ли я Акт о капитуляции. Я ответил: “Да” Второй вопрос гласил: готов ли я признать его, поставив свою подпись? Я снова ответил громким “да”. Сразу же началась процедура подписания… По завершении её я вместе с сопровождавшими меня лицами покинул зал через заднюю дверь.

Нас опять привели в нашу небольшую виллу; здесь… стол уставили закусками и различными винами, а в остальных комнатах устроили спальни — для каждого отдельная постель с чистым бельём. Офицер-переводчик сообщил о предстоящем приходе русского генерала, стол снова сервировали. Через полчаса явился обер-квартирмейстер Жукова и пригласил нас к столу, но сам просил извинить его, так как он должен удалиться. Блюда были гораздо скромнее, чем те, к которым мы привыкли, но пришлось довольствоваться этим. Тем не менее я не преминул заметить, что мы к такой роскоши и к такому богатому столу непривычны. Он явно почувствовал себя польщённым этой репликой. Мы полагали, что заставленный закусками стол означает конец этого пиршества в гостях у палачей. Но когда мы уже достаточно насытились, вдруг подали горячие блюда, жаркое и т. п. А на десерт — свежезамороженную клубнику, которую я ел первый раз в жизни. Этот десерт явно был из берлинского ресторана Шлеммера, да и вина были того же происхождения».

Лидия Захарова, которая, как и другие девушки-военнослужащие, на праздничном ужине выполняла роль официантки, после войны рассказывала писателю Андрею Жарикову, что, «когда на банкете было уже шумно, слышались радостные голоса и звучала музыка», Жуков её «поманил к себе» и сказал: «Возьми бутылку водки и хорошей закуски, отнеси Кейтелю…»

— Я знала, — рассказывала Лидия Владимировна, — Жуков не допускал подобных шуток, но сначала подумала, что он пошутил. Но когда ответила: «Есть!» — и он не остановил меня, я поняла: это приказ. Охраняли немцев англичане и наши пограничники, ребята пропустили меня с подносом. Кейтель был в комнате вместе со своим адъютантом. Он сидел за столом, подперев ладонью лоб. Мне показалось, что он плакал…

Но поразил всех на том банкете танец маршала.

Уже все главные и обязательные тосты были произнесены, уже хорошенько выпили, и пошли вольные разговоры, когда заиграл вдруг баян. И не просто заиграл, а с ходу рванул «русского». В середине зала стали расступаться. Русские все затихли в ожидании: кто же выйдет в круг? Иностранцы замерли, вообще не понимая, что происходит.

И вдруг в образовавшийся круг к баянисту выскочил маршал Жуков! Он жваво[188], легко «прошёлся» и, как это ярко и точно выразил Твардовский в «Василии Тёркине», «пошёл, пошёл работать, наступая и грозя…». Всё тут в нём всколыхнулось — и трудная война, и горечь потерь, и родная калужская Стрелковщина, научившая его этим лихим коленцам и движениям, и торжество жизни, преодолевшее весь смрад и ужас только что отгремевшей войны. И всем, наблюдавшим этот танец, выплеснувшийся из самой глубины русской души маршала, вдруг с ослепительной очевидностью открылось: это и есть венец их торжества — воин из воинов, лучший из них, танцует свой ликующий танец победителя.