Народная лира (Сербская легенда XVII века)

Над Сербией блещет кривой ятаган

И каркают в?роны, пьяные кровью.

Исхлестанный воздух горяч и багрян.

И ветер разносит рыдание вдовье.

Тиран Абдулла, кровожадный паша,

Пирует в Белграде, победою пьяный.

Ослушников войско во прах сокруша,

Он счастлив богатой подачкой султана.

Замученной Сербии лютый палач

Сидит на резном перламутровом троне.

Шербет, словно кровь непокорных, горяч,

И золото чаши пылает в ладони.

Кругом янычары, что рады и впредь

Разбойничать, лишь бы платили сполна им…

На блюдах дымится обильная снедь,

Струится шербет полноводным Дунаем.

Зловещий подсчет веселит янычар:

По многу ль голов они в битве отс?кли?

Бахвалятся, спорят — чей крепче удар,

Бранятся, хохочут, как дьяволы в пекле.

— Эй, старого Мирко введите-ка в зал!

Его четырех сыновей мы забрали.

Отвагу мятежников он воспевал,

Властителей славу воспеть не пора ли!

И Мирко-гусляр входит словно во сне,

Он слышит застольный прерывистый гомон,

Присев на скамью ото всех в стороне,

Глазами незрячими водит кругом он.

— Послушай, старик, — возглашает паша, —

Во прах уничтожил я Сербию вашу,

Но знаю, что песня твоя хороша,

Твой редкостный дар по заслугам уважу.

Не зря приведен ты на праздничный пир:

Прославь меня песней на вечные годы.

Пускай меня помнит и чествует мир,

Покуда есть небо, и суша, и воды.

Наградой паша соблазняет певца:

Алмазами, золотом — жизнью богатой,

Но Мирко молчит, не поднимет лица,

И зал замирает, смущеньем объятый.

— Эй, Мирко-гусляр, начинай поживей!

В свидетели я призываю аллаха:

Верну тебе всех четырех сыновей,

И вместе домой вы пойдете без страха!

И чудится Мирко, что с ним сыновья

Домой возвращаются живы-здоровы…

Но горько молчит он, печаль затая.

На пиршестве пышном не слышно ни слова.

Разгневанно смотрит на Мирко паша,

И властью, и кровью, и яростью пьяный,

А Мирко-слепец, через силу дыша,

Молчит и темнеет, как в бурю Балканы.

— Проклятый гяур, я сказал тебе: пой!

Не то берегись, как бы ты не заплакал!

Коль будешь упрямиться, дурень слепой,

Сейчас посажу сыновей твоих н? кол!

И чудится Мирко: ведут сыновей

И н? кол сажают и в горестной муке

Пытается гусле[1] наладить скорей,

Но жалко дрожат непослушные руки.

Касается струн переливчатых он,

Мерещатся старому стоны страдальцев,

Но прятался в гусле серебряный звон,

Не слушают струны немеющих пальцев.

О, как же спасти ненаглядных сынов!

Измучилось сердце от тайных страданий,

Душа не находит угодливых слов,

И голос певца замирает в гортани.

Все чудится: блещет кривой ятаган

Над Сербией милой, над вольною волей,

Пьют вороны кровь из бесчисленных ран,

Багряный туман поднимается с поля…

И Мирко вскочил — не стерпела душа,

Он гусле отбросил — струна зазвенела,

Бесстрашно кричит — пусть услышит паша

Правдивое слово, что в сердце горело:

— Пытайте, казните, в вас нету стыда,

Убийцы безвинных, позорище мира!..

Но помните вы, что народная лира

Не лжет никогда!